Страница 13 из 14
Когда настал долгожданный день, я много часов провела за туалетом, но наконец, охваченная отчаянием, но не вовсе оставленная надеждой, принуждена была признать, что ничего не могу более сделать и что сумею я приглянуться нареченному или нет, уже во власти одной лишь судьбы. Завершив свои приготовления, я сделалась жертвой самого мучительного нетерпения, подогреваемого тревогой; я прислушивалась ко все усиливающемуся уличному шуму, при каждом громком звуке или, наоборот, во внезапно наступившей тишине вздрагивая, сжимаясь в комочек и краснея до корней волос. Знаю, нельзя влюбиться заочно, не будучи хоть сколько-то знакомой с предметом страсти, и все же, когда кеб подкатил к дверям и я услышала, как мой жених поднимается по ступенькам, в моей бедной душе разыгралась буря безумных чувств, породить которые под силу одной лишь любви. Распахнулась дверь, и на порог ступил доктор Грирсон. Мне кажется, я громко вскрикнула и в глубоком обмороке упала наземь.
Когда я пришла в себя, он стоял надо мной, считая мой пульс. «Я испугал вас, – произнес он. – Я не сумел получить некое зелье, потребное только в чистом, беспримесном виде, и эта непредвиденная трудность вынудила меня отправиться в Лондон неподготовленным. Сожалею, что вновь показался вам, не придав себе того привлекательного, хотя, в сущности, жалкого облика, что, судя по всему, столь много значит для вас, но в моих глазах важного не более чем дождь, изливающийся над морем. Юность – всего лишь временное, мимолетное состояние, проходящее так же быстро, как тот обморок, от которого вы только что очнулись, и, если наука способна открыть нам истину, с такой же легкостью возвращающееся по нашему зову, ведь я понял, Асенефа, что должен сейчас посвятить вас в тайны, ведомые одному мне. Много лет тому назад я подчинил каждый миг своей жизни, каждое свое деяние единственной, огромной, честолюбивой цели, и вот приблизилось время моего триумфа. В недавно открытых странах, где я заставил себя прожить столь долго, я собирал необходимые составляющие своих зелий и снадобий; я проверял и перепроверял каждый свой научный вывод, не допуская даже мысли об ошибке; мечта теперь облекается реальностью и наконец осуществляется, а предложив вам в мужья своего сына, я выражался фигурально. Этот сын, ваш будущий муж, Асенефа, – я сам, не такой, каким я сейчас предстал перед вами, а возрожденный во всем блеске, силе и обаянии юности. Думаете, я обезумел? Так обыкновенно судят одни лишь невежды. Не стану спорить, пусть за меня говорят факты. Когда вы узрите меня обновленным, очистившимся от скверны прожитых лет, вновь преисполнившимся сил, воскресшим в первоначальном образе, когда вы узнаете во мне первое, совершенное и истинное воплощение человеческого могущества, – вот тогда-то я с бо́льшим правом посмеюсь над вашим недолгим, вполне естественным недоверием. Можете ли вы пожелать хоть чего-то: славы, богатства, власти, очарования юности, купленной дорогой ценой мудрости зрелых лет, – чем я не сумею одарить вас в полной мере? Не обманывайтесь. Я уже обладаю всеми совершенными дарами, какими только может быть наделен человек, кроме одного: когда и этот дар будет возвращен мне, вы признаете во мне своего повелителя».
Тут он бросил взгляд на часы и объявил, что пока оставляет меня в одиночестве, а потом, посоветовав мне внимать голосу разума, а не девических фантазий, удалился. У меня недоставало присутствия духа пошевелиться; наступил вечер, а я все сидела и сидела на том месте, где упала, лишившись чувств, сидела, закрыв лицо руками, охваченная самыми мрачными страхами. Ближе к ночи он вернулся со свечой в руках и прерывающимся от гнева голосом велел мне встать и отужинать вместе с ним.
– Неужели я обманулся, приписав вам храбрость, которой вы на самом деле лишены? – добавил он. – Трусливая девчонка не годится мне в жены!
Я бросилась перед ним на колени и, обливаясь слезами, умоляла расторгнуть нашу помолвку, уверяя его, что ужасно труслива и что, жалкое, ничтожное создание, безнадежно уступаю ему и умом, и силой характера.
– К чему это, – отвечал он, – я знаю вас лучше, чем вы сами знаете себя, и достаточно разбираюсь в человеческой природе, чтобы понять, зачем вы разыграли эту сцену. Сейчас ваши мольбы были обращены к моей прежней, еще не возродившейся заново ипостаси. Но не тревожьтесь о будущем. Дайте мне лишь достичь моей цели, и не только вы, Асенефа, но и все женщины, сколько их ни есть на земле, рады будут сделаться моими покорными рабынями.
С этими словами он приказал мне встать и отужинать вместе с ним, сел со мною за стол, угощал и забавлял меня, осыпая знаками внимания, как пристало принимать гостей человеку светскому; и только в поздний час, вежливо пожелав мне спокойной ночи, он снова оставил меня одну на милость горести и отчаяния.
Перебирая в памяти его разглагольствования о чудодейственном эликсире и возвращенной юности, я не могла решить, какая из двух догадок мне более отвратительна и ненавистна. Если надежды его основаны на неких научных фактах, если, сотворив какое-то гнусное колдовство, он и в самом деле вернет себе молодость, то смерть станет для меня единственным спасением от этого противоестественного, богопротивного союза. С другой стороны, если его мечты всего-навсего порождены безумием, если в них достигло апогея овладевшее им помешательство длиною в жизнь, то жалость к нему сделается для меня бременем столь же невыносимым, сколь и бунт против навязываемого мне брака. Так прошла ночь: страстная непокорность сменялась в душе моей отчаянием, ненависть – жалостью, а на следующее утро я тем более полно осознала свое рабское положение. Ибо, хотя доктор и предстал передо мной с самым безмятежным видом, едва он заметил на челе моем следы, оставленные горем и скорбью, как в свою очередь помрачнел и нахмурился. «Асенефа, – произнес он, – вы и так уже многим мне обязаны, если я пожелаю, по одному знаку моего перста вы умрете; жизнь моя полна трудов и забот, и я повелеваю вам, – тут он возвысил голос, давая понять, что не потерпит возражений, – встречать меня с выражением веселья и радости на лице». Ему не пришлось повторять свой приказ: с того дня я неизменно, стоило мне его завидеть, притворялась ласковой и умильной, а он вознаграждал меня, подолгу пребывая в моем обществе и посвящая меня в свои тайны больше, чем я могла вынести. В задних комнатах дома он устроил лабораторию, где день и ночь трудился над получением своего эликсира, и откуда приходил навестить меня в гостиную: иногда пребывая в унынии, иногда, и значительно чаще, сияя от радости. Нельзя было не заметить, что жизнь его иссякает, как песок в часах, однако он постоянно рисовал передо мною величественные картины будущего и с самоуверенностью юности излагал почти беспредельные по своим масштабам, честолюбивые, тешащие его тщеславие замыслы. Уж и не помню, как я ему отвечала, но в ответ произносила какие-то слова, хотя при одном звуке его голоса меня начинали душить слезы и ярость.
Неделю тому назад доктор вошел ко мне в комнату, и было заметно, что радостное волнение борется в нем с удручающей телесной слабостью. «Асенефа, – сказал он, – сейчас я получил последнюю составляющую своего снадобья. Ровно через неделю наступит миг последней проекции[12], когда решится моя судьба. Однажды из-за вашего, пусть и неумышленного, вмешательства подобный эксперимент уже потерпел неудачу. Я говорю об ужасном взрыве эликсира, случившемся той ночью, когда вы проезжали мимо моего дома, и неразумно было бы отрицать, что проведение столь сложного опыта в таком огромном городе, где все бесконечно дрожит, сотрясается, срывается со своих мест, сопряжено с немалой долей опасности. С этой точки зрения я не могу не сожалеть об уединенности и тишине, окружавшей мой дом в американской глуши, но, с другой стороны, я успешно доказал, что чрезвычайно хрупкое равновесие, в коем пребывают компоненты эликсира в момент проекции, есть следствие скорее недостаточной чистоты его ингредиентов, чем самой их природы, а поскольку теперь я добился их полной, абсолютной беспримесности, то почти уверен в успехе. Таким образом, дорогая Асенефа, через какую-нибудь неделю эта череда испытаний завершится». И он улыбнулся мне совершенно по-отечески, что было у него не в обычае.
12
Проекция – здесь: последняя стадия алхимического процесса, позволяющая получить золото из низменных металлов или изготовить чудодейственные субстанции; предполагает посыпание неким волшебным порошком расплавленных металлов или кипящих смесей.