Страница 18 из 28
Разбегаются. А так как мне полегчало, то лезу прямо по стене наверх, туда, к лунам и свежему воздуху. Не люблю средневековье. Оно вонючее.
Глава 4
Сидя на крыше, я и встречаю рассвет. Красиво! Ради этого стоит жить.
Смотрю, как просыпается город, как начинается деловая муравьиная суета горожан. Запахло хлебом. Странно, вкусовые ощущения мне опарыш вернул, но чувства голода я всё так же не испытываю. Даже вкусный запах булочек не вызывает ни аппетита, ни желания, ни слюноотделения.
С крыши спускаюсь только тогда, когда мастер с подмастерьями, которым я заказал сбрую на Харлея, злые и невыспавшиеся, приносят мой заказ. Вывожу Харлея, креплю на него сбрую. Хвалю мастера. Расплачиваюсь и желаю ему здоровья и побольше заказов. Мастер буркнул благодарность, пнул своего подмастерья от избытка чувств и пошёл восвояси.
В это время прибегает запыхавшийся Кочарыш. Тут же отовсюду, как капли пота в бане, выступают его братки.
– Светлые! – выдавливает из себя Кочарыш, тяжело дыша, упираясь в колени руками, сложившись пополам, – Со стороны…
И машет в сторону Столицы.
– Много? – спрашиваю его.
Кивает, не в силах ничего больше сказать. Трактирщик, что стоял в дверях заведения, старательно натирая полотенцем кружку, развернулся, крикнул в зал:
– Чистильщики! Подъём! Все прочь! Живее, Тёмные отродья! Мне из-за вас не хочется на костре погреться! Вставай, рвань! Выметайтесь в свои тёмные земли!
Вот кто молодец! И нашим, и вашим! Нос, что флаг, всегда по ветру. Вчера был услужлив с Тёмными и прочими тёмными личностями, выдоив их кошели, а сегодня уже ярый приверженец Света.
Харлей запряжён, а так как багажа у меня и не было никогда (не считая мешков с доспехом), то я запрыгиваю на коня и поворачиваю к югу. Кочарыш, болезненно сморщившись, похромал следом. Братва как испарилась.
В южные ворота выезжаю первым. Харлей идёт шагом. Не из жалости к двуногой говорящей вещи. Мне бояться нечего. От Светлых я отбрешусь. По мне же теперь совсем не видно, что я их клиент. Первое, что я сделал, вывалившись из опарыша, накинул на себя прозрачность. Именно поэтому слабый, но умелый маг Чижик Камышовый и не увидел во мне мага. И Рык Сумерек, что Мастер Тьмы, не увидел. И Светлые не увидят. А бродячий воин весьма банальное явление для Мира. За что меня сжигать?
– Плохо бегаешь, – выговариваю я Кочарышу.
Он пожимает плечами. Но глаза горят. Он не без основания горд собой, мужик в хорошей физической форме.
– Мы это исправим, – завершаю я. Плечи мужика опускаются.
Спустя час меня догоняет Чижик. Он и так был как безнадёжно больной, а с похмелья стал и вовсе бледно-зелёный. Но, блин, верхом! Княжье отродье!
– А тебе что надо? – спрашиваю я.
Мнётся. Как целочка нерешительная. Наконец, промямлил что-то навроде:
– Позвольте мне ехать в вашем обществе?
– Я тебе что, мамочка? Езжай, с кем хочешь. Только предупреждаю, у меня от всяких ваших высокопарных речей раздражение на коже. Понял?
Кивает, радостно. А как мне радостно! Я уже простился с твоим крайне редким и могущественным артефактом, а он сам пришёл, своими ножками. А как будет мне радостно от предвкушения момента, когда ты, балаболка, блаженно-утопическая, забудешь про моё предупреждение!
А потом нас догнали братки Кочарыша. У них оказалась повозка, запряжённая каким-то животным, что было меньше коня, но больше осла. С ослиными ушами. Говорят – мул. Помесь. Быстрая, как осёл, выносливая, как конь. Или наоборот. И жрёт как конь, а тупая как осёл. Но, благодаря повозке, ребята нас споро догнали. Они сложили свои пожитки и оружие в повозку и шли рядом спорым шагом, налегке. Восемь голов, не считая мула и самого Кочарыша.
– Очень символично, – бубнит Чижик, – от Древа Жизни идут восемь ветвей, от Столбицы восемь дорог. И восемь ветров.
– Вещь! – говорю я, смотря прямо, между ушей Харлея.
– Я! – весело отзывается мужик. А он смышленее, чем мне казалось.
– Всеки ему! – приказываю я.
Кочарыш, как пёс, прямо с земли, бросается на верхового Чижика, вышибает его из седла. Они оба падают на землю. Но Кочарыш оказался сверху. И бьёт студента кулаком в бледно-зелёное лицо, сразу разбивая ему и нос, и губы. Замахивается ещё раз. И тут же взвыл от боли, хватаясь за мою метку над своим сердцем.
– Один раз! – мой голос, с толикой внушения, рокочет. – Учись точно воспринимать команды, Вещь!
Кочарыш встаёт, держась за левую грудину, отходит с повинной головой.
– Вещь! – зову я, опять не смотря на них. – Если это недоразумение ещё хоть слово вякнет, всеки ему вновь!
– С радостью! Ненавижу этих заумных! – отвечает Кочарыш.
– Вещь! – опять зову я.
– Я! – весело отвечает Кочарыш.
– Всеки себе! – велел я.
Кочарыш с огромными глазами бьёт сам себя в лицо кулаком. И сам же хрюкает от боли.
– Твоё мнение никого не интересует, – говорю я, – но, если я у тебя спрошу твоего мнения, а его не будет – накажу. Выскажешься ещё раз без просьбы – накажу. И тебя, книжный червь, касается. Говорить тебе в моём присутствии разрешаю только тогда, когда тебя прямо о чём-то спросят. Понял? Я спросил. Вещь!
– Я понял! – закричал Чижик, выставляя вперёд свои руки с раскрытыми ладонями, – Не надо!
– Всеки ему ещё разок, чтобы запомнил, – велел я. Но тут же остановил: – Ладно, не надо. Он и так запомнит. А забудет, напомним. А захочет поболтать – Мир большой. И из любого места ведут восемь дорог, как восемь ветров, путь катится по любой!
И поехал. Кочарыш, хлюпая разбитым самому себе носом, зашагал рядом. Его братва чуть поодаль. А за ними Чижик. Бледной тенью своих предков.
Останавливаюсь. И все встали.
– Вещь! Что эти люди делают здесь? – спрашиваю я, указывая подбородком на братву.
– Они со мной, – отвечает Кочарыш, сжимаясь и заранее прижимая левую ладонь к отметке на груди.
– С тобой? – удивляюсь я. – Ты вещь. Вещь не может быть во главе людей.
– Не губи! – Кочарыш падает на колени. – Ну, куда они без меня? А-а-а!
Его корёжит от боли. Он забыл, что он вещь.
Подходят все восемь братков. На ходу раскрывая свои тощие грудные клетки. Встают на колени, склоняют головы, говоря:
– Хозяин!
– Вы хорошо подумали, люди? – спрашиваю я, – Вы станете вещами. Моими вещами. Вы будете в полной моей власти. Это даже хуже рабства! Если я захочу, то убью вас в любой момент. Сломаю, выброшу, как ненужную тряпку. Или принесу в жертву. Тёмным богам. А вы даже не сможете попытаться сопротивляться! Вы точно этого хотите?
– Да, хозяин! – отвечают хором.
– Вещь! Вверх! – приказываю я, поднимая руку.
Кочарыш тянется. Он уже стоит на носочках сапог, с хрипом и криком от раздирающей его грудь боли тянется вверх.
– Вы так же хотите? – спрашиваю я.
– Да, Владыка! – опять хором отвечают. Но в глазах ужас. Ёжатся.
Опускаю руку, Кочарыш падает и сворачивается зародышем в утробе матери, скуля, как побитая собака.
– Вещь!
– Я! – вскакивает Кочарыш. Его трясёт. И бьёт крупной дрожью.
– Почему? – спрашиваю я.
– Ты не убил меня, хотя мог! – стуча зубами, отвечает мужик. – Ты даже не подумал забрать свои трофеи, что были мои вещи! Ты самый великий человек, кого мы встретили! А кто мы? Мы и так всю жизнь рабы! Мы сбежали от своих хозяев. Искали лучшей жизни! Но нет у нас другой доли, кроме тягла! И ночью мы решили отдаться в тягло к тебе.
– Не лучший выбор, ребята, – качаю я головой, – не лучший.
– Да где его, лучший, взять? – вскипел Кочарыш, тут же потупившись.
– Встаньте! Я не беру вас. Идите! – отмахнулся я от братвы Кочарыша.
– Почему? – закричали они. И Кочарыш тоже. Хотя и съёжившись в ожидании наказания. И зачастил:
– Не сочти за дерзость, хозяин, но ты сам велел иметь своё мнение. Мне надо понять почему?
– Я не обрастаю вещами. – Вздыхаю я, пожимая плечами. – За вещами требуется уход, забота. А зачем мне эти сложности? Нет вещей – нет забот. Потому валите-ка, ребятки, от меня! Я и тебя, Кочарыш, отпущу, когда-нибудь. Или убью. Когда ты мне станешь не нужен.