Страница 283 из 292
Хайнц проснулся в шесть, как всегда. Выпил чашку кофе и под маской анонимной вседозволенности растолкал других пассажиров в пригородном поезде; толкали и его. Ни единому чувству Хайнц не позволил показаться на лице. То было просто лицо, такое же, как у всех, не способное ни удивляться, ни восхищаться, ни радоваться, ни сердиться.
Он прошел по городу и добрался до роддома, безликий, серый, неинтересный человек, такой же, как все.
В роддоме он вел себя спокойно и целеустремленно, предоставив врачам и сестрам суетиться вокруг него. Его отвели в палату, где Авхен спала за белой ширмой, и здесь, рядом с ней, он почувствовал то же самое, что и всегда, — любовь, захватывающий дух восторг и благодарность.
— Смелее, мистер Нетман, можете осторожно разбудить ее, — сказала сестра.
— Авхен, — легонько коснулся он белого халата на плече. — Авхен. Как ты себя чувствуешь, Авхен?
— М-м-м?.. — пробормотала жена. Приоткрылись узкие щелочки глаз. — Хайнц. Здравствуй, Хайнц.
— Ты хорошо себя чувствуешь, любимая?
— Да, да, — шепнула она. — Чудесно. Как ребеночек, Хайнц?
— Прекрасно, прекрасно, Авхен.
— Им нас не уничтожить, правда, Хайнц?
— Никогда.
— Мы ведь живы, живее некуда.
— Да.
— Ребеночек, Хайнц. — Теперь она широко распахнула темные глаза. — Ведь нет на свете ничего чудеснее, правда?
— Ничего, — сказал Хайнц.
Завтра, и завтра, и завтра…
© Перевод. И. Доронина, 2020
Шел 2158 год от Рождества Христова; Лу и Эмералд Шварц шептались на балконе квартиры, принадлежавшей семье Лу, на семьдесят шестом этаже строения 257 в Олден-виллидж — жилом комплексе Нью-Йорка, занимавшем территорию, некогда известную под названием Южный Коннектикут. Когда Лу и Эмералд поженились, родители Эм чуть не плача утверждали, что их брак — это союз мая с декабрем; но теперь, когда Лу исполнилось сто двенадцать, а Эм — девяносто три, родители Эм вынуждены были признать, что пара состоялась.
Однако жизнь Эм и Лу не была безмятежной, вот и сейчас они, несмотря на мороз, вышли на балкон, чтобы обсудить свои невзгоды.
— Иногда он так бесит меня, что я готова втихую разбавить его антигерасон, — сказала Эм.
— Эм, это было бы против Природы, — сказал Лу. — Чистой воды убийство. А кроме того, если Дедуля заметит, как мы химичим с его антигерасоном, он не только лишит нас наследства, он мне шею свернет. Ему хоть и сто семьдесят два, но он силен как бык.
— Против Природы, — передразнила его Эм. — Кто теперь знает, какая она, Природа? О-хо-хо! Не думаю, что я в самом деле смогла бы разбавить его антигерасон или сделать еще что-нибудь подобное, но, черт возьми, Лу, мысль о том, что Дедуля никогда не уйдет, если кто-нибудь ему чуточку не поможет, сама собой лезет в голову. Ты же видишь: здесь такая теснота, что повернуться негде, а Верна до смерти хочет ребенка, и у Мелиссы уже тридцать лет не было детей. — Она топнула ногой. — Меня тошнит, когда я вижу его сморщенную от старости рожу, смотрю, как он блаженствует в единственной отдельной комнате, наслаждается лучшим креслом, лучшей едой, единолично решает, что нам всем смотреть по телевизору, и манипулирует нашими жизнями, постоянно меняя завещание.
— Ну, в конце концов, — робко возразил Лу, — Дедуля действительно глава семьи. А что касается морщин, то это не его вина. Когда изобрели антигерасон, ему уже было семьдесят. Он уйдет, Эм. Просто нужно подождать. Дать ему время принять решение. Я знаю, с ним трудно жить под одной крышей, но ты потерпи. Если сердить его, ничего хорошего не выйдет. Как-никак нам все же лучше, чем другим: у нас хоть кушетка есть.
— И как долго, по-твоему, мы еще проспим на этой кушетке, прежде чем он выберет себе другого домашнего любимчика? Кажется, мировой рекорд составил два месяца?
— Да, вроде бы, мама с папой однажды продержались именно столько.
— Когда же он уйдет, Лу? — воскликнула Эмералд.
— Ну, он поговаривает о том, чтобы прекратить принимать антигерасон сразу после гонок на пятьсот миль.
— Да, а до того была Олимпиада, а еще раньше — чемпионат США по бейсболу, а до него — президентские выборы, а до них я уж и не помню что. Вот уже пятьдесят лет он находит один предлог за другим. Сомневаюсь, что нам когда-нибудь достанется отдельная комната, или хотя бы яйцо, или вообще что бы то ни было.
— Ладно, можешь считать меня неудачником, — сказал Лу. — Но что я могу сделать? Я пашу как лошадь и неплохо зарабатываю, но практически всё съедают налоги — на оборону и на пенсии старикам. Да даже если бы и не съедали, где, как ты думаешь, мы смогли бы найти свободную съемную комнату? Разве что в Айове. Но кто же захочет жить в окрестностях Чикаго?
Эм обняла его за шею.
— Лу, милый, я не считаю тебя неудачником. Видит Бог, ты не неудачник. У тебя просто никогда не было возможности стать кем-нибудь или что-нибудь иметь, потому что Дедуля и остальные его ровесники не уходят и никому не дают занять их место.
— Да-да, — уныло согласился Лу. — Но вообще-то их и винить за это нельзя. Хотел бы я знать, как скоро мы сами откажемся от антигерасона, когда доживем до Дедулиного возраста.
— Иногда мне хочется, чтобы никакого антигерасона не существовало! — горячо воскликнула Эмералд. — Или чтобы он изготавливался из чего-нибудь супердорогого и труднодоступного, а не из ила и одуванчиков. И чтобы люди просто безропотно умирали в положенный срок вместо того, чтобы самим решать, сколько еще ошиваться на этом свете. Нужно принять закон, запрещающий продавать это зелье тем, кому перевалило за сто пятьдесят.
— Маловероятно, — ответил Лу, — притом что все деньги и все голоса в руках у стариков. — Он пристально посмотрел на нее. — Вот ты сама, Эм, готова взять и умереть?
— Господь с тобой, милый! Сказать такое родной жене! Мне еще и ста нет. — Как бы в подтверждение она легко провела ладонями по своей подтянутой моложавой фигуре. — Лучшие годы у меня еще впереди. Но можешь быть уверен: как только впереди замаячат сто пятьдесят, старушка Эм выльет свой антигерасон в раковину и перестанет занимать чужое место, причем сделает это с улыбкой.
— Знаю-знаю, как же, — сказал Лу. — Все так говорят. А слышала ли ты когда-нибудь, чтобы кто-то так поступил?
— Был один человек в Делавэре.
— Тебе не надоело говорить о нем, Эм? Это было пять месяцев тому назад.
— Ладно, тогда… Бабуля Уинклер, прямо отсюда, из этого дома.
— Ее размазало по рельсам в метро.
— Просто она выбрала такой способ уйти, — не сдавалась Эм.
— Тогда с чего бы при ней была упаковка из шести флаконов антигерасона, когда она попала под поезд?
Эмералд устало покачала головой и закрыла глаза.
— Не знаю, не знаю… Единственное, в чем я уверена, так это в том, что надо что-то делать. — Она вздохнула. — Иногда мне хочется, чтобы нам все же оставили одну-две болезни, — можно было бы хоть захворать и немного отлежаться в постели. На Земле слишком много народу! — выкрикнула она, и ее слова, кудахтаньем прокатившись по тысячам залитых асфальтом и зажатых между небоскребами внутренних дворов, замерли вдали.
Лу нежно положил руку ей на плечо.
— Ну же, милая, я так не люблю, когда ты впадаешь в уныние.
— Если бы у нас, как у многих в прежние времена, была машина, — сказала Эм. — Мы могли бы ездить куда-нибудь и хоть немного отдыхать от людей. Эх, были же времена!
— Да, — согласился Лу, — до того как извели весь металл.
— Мы бы запрыгнули в нее, подкатили к заправочной станции и скомандовали: «Под завязку!»
— И правда, это было здорово, пока не израсходовали весь бензин.
— И мы бы отправились в беззаботную поездку за город.
— Да… Теперь все это кажется волшебной страной, правда, Эм? Трудно поверить, что между городами когда-то было столько простора.
— А проголодавшись, — продолжала Эм, — мы бы нашли ресторанчик, вошли в него, и ты, как бывало, сказал бы: «Думаю, я возьму стейк с картошкой фри» или: «Как у вас сегодня свиные отбивные?» — Она облизнула губы, глаза у нее сияли.