В тени Алтополиса

Слово «шлюха» так и не прозвучало из его уст. Доктор был человеком воспитанным и лишь неодобрительно покачал головой.

- Я не изменю своего мнения.

- Как знаешь, парень… как знаешь.

Передача означенной суммы была назначена на третьей декабря, а уже пятого числа меня должны были забрать из опостылевших трущоб в город. Все приготовления были закончены, нужные бумаги подписаны, оставалось лишь ждать.

Страдай я бездельем, точно бы издергался из-за переживаний. А так с утра тренировка, потом перерыв на обед, переваривание пищи и снова тренировка до самого вечера. Оставшиеся часы перед сном я обыкновенно проводил за чтением книги или посвящал бессмысленному шатанию по поселку. Прощался с родным местом, выглядящим столь неуютно в сезон дождей. Серость и безнадега царили повсюду, крысы и те забились в кучи раскисшего мусора, не показывая носа наружу.

Знакомые до боли места… Вот старый дом, где я когда-то давно жил с мамой, дедом Пахомом и бабушкой Лизаветой, и от которого почти ничего не осталось. Новая хозяйка умудрилась сменить все, начиная от занавесок на окнах, и заканчивая выкрашенной в зеленый цвет парадной дверью. Теперь вместо нее темнело безликое железное полотно.

Иду дальше, перепрыгивая через лужи на Первозванной. Сворачиваю в ближайший закоулок и оказываюсь перед пекарней, ставшей когда-то давно вторым домом. Труба на крыше по-прежнему оставалась теплой. Я специально проверил - забрался наверх, провел ладонью по шершавой поверхности кладки. На севере горели шпили высокого города - пустого и бездушного, едва различимого в мареве дождей. С юга простиралась степь, все такая же грязно-рыжая, будто шкурка линяющей лисы. Она одна оставалась неизменной, и будет оставаться такой еще очень долгое время. Пережив и маму, и деда Пахома с бабушкой Лизаветой, и меня.

Я не умел прощаться. Раньше никогда этого не делал, а потому не знал какие поступки принято совершать, какие слова говорить. Хотелось перекинуться парой слов с Тошей, которого не видел с тех самых пор, как начались изматывающие тренировки. Узнать у Малюты, починил ли тот свои авиаторы, и даже выслушать едкие замечания от Гамахена. Почему едкие? Да потому что других у него не бывает.

Я долго думал, как заявлюсь к пацанам на заправку, как увижу курящего за складом Тошу, вечно расхристанного, со скинутыми ниже пояса лямками комбинезона и торчащей наружу футболкой. Как протяну поздороваться руку, спрошу про дела и… не случилось. Не умел я прощаться, просто не знал как.

Не зашел и по знакомому адресу на улицу Тополиная, но совсем по другой причине. Сегодня Арине должны были принести оговоренную сумму – наличными, в специально подготовленном для этого дела чемоданчике. То-то она обрадуется, когда его откроет. А еще больше удивится, когда узнает благодаря кому получила эти деньги. Сначала, конечно, разозлится, а потом обрадуется. Ведь это решит кучу проблем и заодно позволит начать новую жизнь в верхнем городе.

Я очень хотел, чтобы она переехала вместе со мной. Переданных денег хватит с лихвой, чтобы расплатиться с мадам Камиллой и арендовать новое жилье. Рядом с Академией вряд ли, уж больно престижным считался район, но где-нибудь на севере запросто. Первое время буду помогать ей по хозяйству - мало ли, что может потребоваться: гвоздь забить или шкаф собрать. В качестве гостинца буду приносить столь полюбившееся девушке печенье с кокосовой стружкой. А потом мы станем пить чай и болтать о всяких пустяках, как было раньше.

Осталось только уговорить саму Арину. Именно с этой целью я и собрался заглянуть к ней завтра в гости. В последний день перед отъездом.

Вечером у Лукича нашлось занятие. Он притащил невесть откуда взявшийся ящик с хламом и велел разобрать. Пока я раскладывал болты с гайками, бобыль занялся своим любимым делом: перевернув газету на последнюю страницу, принялся разгадывать кроссворд. Имелся у Лукича для этого дела огрызок карандаша, который он все никак не сточит. Уж и пальцами держаться было неудобно за этот «коротыш», а он все продолжает писать. Забавно было наблюдать, как он волосатой лапищей выводил отдельные буковы, как подслеповато щурил глаза, натолкнувшись на особо мелкий шрифт. Как принимался ворчать если попалась плохая новость, словно брехливый старый пес, которому запрещено было лаять, но звериное нутро требовало свое.

Лукич почуял мое внимание. Оторвав взгляд от газеты, недовольно поинтересовался:

- Чего там?

- Перебираю.

- Долго ты.

- Тут мелочевки вона сколько, каждый винтик по размеру переложить надобно. Нет, ну ежели хотите, могу в кучу бросить.

- В кучу не надо, - заметил Лукич. Некоторое время наблюдал за моей возней, а потом вдруг произнес: - холода на носу… Куртку тебе новую купить нужно.

-Так есть же.

- В том, что у тебя есть, перед нормальными людьми показаться стыдно: заштопанная дыра прямо посредине груди. И ладно бы цвет нитки совпадал: белый шов на синем фоне – это же додуматься нужно.

- Какие нашел, такими и заштопал, - пробурчал я, понимая, что спорить бесполезно. Прав был Лукич, шов и вправду смотрелся уродливым. Куртку я еще прошлой весной изорвал, когда неудачно с крыши спрыгнул. Шляпка гвоздя прямо под козырьком торчала, вот и не заметил. Треску было…

- В выходные пойдешь на рынок, купишь новую. И не спорь! Ты теперь не голь перекатная, чтобы в рванине по улицам щеголять.

- Дорого поди, - произнес я, до сей поры одежку никогда не покупавший. Да и смысл тратиться, когда ту же куртку нашел в гаражах за Южными воротами. Видать кто-то в ней работал, да и забыл, повесив на ручку ворот. А штаны удалось выменять на блок украденной жвачки. Конопатый Петрусь был выше и шире в поясе, поэтому поначалу приходилось мучиться. Но то ничего, за последнее лето организм мой малясь вытянулся и теперь не возникало нужды закатывать брючины. Жаль только от пояска отказаться не получилось: то ли пузо у Петруся было слишком большим, то ли задница.

- Деньги в тумбочке возьмешь, - утвердил Лукич.

- Сколько?

- Сколько нужно. Будем считать это премией за хорошую службу.

Ох уж эта тумбочка, сколько искуса в ней было первые месяцы. Деньги хозяин дома хранил открыто, даже не думая прятать. А порою словно специально устраивал проверку, мол возьми пару банкнот - купи краковских колбасок в мясной лавке, или печенья, или сыра непременно Пресненского наисвежайшего. Один раз я не утерпел-таки, стащил пару копеек со сдачи. Лукич ничего не сказал, молча принял продукты, а на следующий день поинтересовался:

- Ценник подняли? А на что, на молоко? Скажи тамошнему молочнику, если еще раз стоимость задерет, лично приду и шею намылю.

С той поры искушения больше не возникало.

На следующий день я подошел к тумбочке и, открыв верхний ящик, долго смотрел на разбросанную мелочь вперемешку с банкнотами. Сколько здесь, рублей сто – сто двадцать. Тут не только на новую куртку хватит, но и оставшийся гардероб обновить. Постоял я, подвигал пальцем монеты, пошуршал «синицами» (примечание автора: простонародное название пятирублевых купюр за синий цвет основного фона) да и захлопнул, не взяв ни копейки. Сам не понимаю, отчего так поступил. Казалось бы, не тормози, выгребай всю имеющуюся наличность подчистую. Ведь завтра Лешки-Чижика уже здесь не будет. Тю-тю, дядя – прощай.

Подумал, и все равно не смог. Сколько не накручивал себя, сколько не вспоминал всего плохого, что приходилось снести от бобыля. И в грудак тот бил с такой силы, что едва смог дышать. За дело, но бил же… И Михасю вынес меня на блюдечке и сразу же отнял. И в банду записал без спросу. Только имелся ли у бобыля другой вариант?

Искать ответы было некогда. Уже через пять минут в дверь постучал мастер Митька и началась изматывающая тренировка. До самого обеда мы кружились по раскисшей от дождя земле: прыгали, бегали, отрабатывали приемы. А после, наспех перекусив и приняв душ, я направился по ставшему родным адресу.