В тени Алтополиса

Я вздрогнул всем телом, услыхав звуки голоса из-за стены - неразборчивый бубнеж, словно прихожанин церкви читал молитву. Усердно крестился и бил челом в пол после каждой строчки. От представившейся картины стало не по себе. Одно дело храм с соответствующей обстановкой, и совсем другое бар - место скорее бесовское, чем божье, пробуждающее скрытые пороки.

Довелось однажды услышать про сектантов, пойманных в Алтополисе. Поклонялись те богу, но делали все шиворот-навыворот: нательные крестики носили перевернутыми, а молитвы читали задом наперед. Службы устраивали в неподходящих для того местах: кладбищах, ночных клубах и притонах. Под утробные завывания приносили жертву вроде курицы или ягненка, а на алтарь ставили позолоченное блюдо наполненной свиной кровью со свинячей же головой. Отпив её, прихожане принимались петь и плясать. Вдоволь же наплясавшись, скидывали одежды и пускались в свальный грех, где были все со всеми: и не важно какого ты возрасту, какого полу. Дети Ветра – так они себя называли. Говорили, что рождены были свободными и бог их многое попускает, потому как создал по образу и подобию своему. Вседозволенность – вот что делает человека венцом творения, что возвышает и приближает к престолу небесному, а не рабское смирение и монашеская схима. Зачем усмирять плотские желание, коли даны они свыше при рождении?

Голос продолжал бубнить и по телу моему пробежали мурашки. Не этого я ожидал… Чего конкретно и сам не знаю, но уж точно не сектантов. Да и откуда им взяться в трущобах? Это в верхнем городе люди с ума сходят от безделья, а в Красильницком не до жиру – в Красильницком быть бы живу.

Набравшись смелости, я вышел в коридор и сделал пару шагов вперед. Бормотание заметно усилилось. Оно доносилось из-за закрытой двери в конце длинного коридора. Сквозь оконца-иллюминаторы пробивались отблески света - слабого, словно сидящие внутри пользовались свечами. Точно – сектанты!

Тут до ушей донеслось:

- … толпа изумленно взирает на накопленные массы, особенно, если они сконцентрированы в руках немногих. Но ежегодно производимые массы, как вечные, неисчислимые волны могучего потока, катятся мимо и теряются безвозвратно в океане потребления. И, однако, это вечное потребление обусловливает не только все наслаждения, но и существование всего рода человеческого.

Незнакомый мужской голос читал нарочито медленно - делая паузы, чтобы каждое произнесенное слово достигало ушей слушателей. Только я все равно не понимал. Какая-то мудристика - набор фраз, трудно укладываемых в голове. Не похоже это было на молитву, хотя и звучит знакомо. А что если…

Додумать мысль я не успел - за спиной шаркнуло и тело среагировал автоматически. Голова пригнулась, а ноги бросились вперед – в сторону выхода. Подошва ботинок заскользила по плитке и я, словно на коньках, пролетел под чужой рукой. Той только и оставалось, что схватить пустой воздух. Хрен вам с горькой редькой, а не Лешка Чижов.

Увы, радовался рано. Не успевшее разогнуться тело, вдруг потеряло равновесие и полетело вниз. Упал я неудачно, с размаху приложившись затылком о твердую поверхность, а тут еще навалилось сверху чужое тело, придавив массой. В лицо дыхнул аромат дешевого табака. Я замолотил руками и ногами, пытаясь вырваться наружу. Несколько раз попал, но сидящий сверху человек даже не дернулся, лишь крепче ухватив за запястья. И тогда я использовал единственное оружие из имеющегося. Приподнял голову и вцепился в волосатое предплечье, рванув зубами со всей мочи… Это было последнее, что запомнило мое сознание, погрузившись в темный миг забытья.

Глава 6. Исполнитель желаний.

Из темноты меня вытащила пульсирующая боль. Настолько сильная, что казалось, расколется черепушка. А потом пришла запоздалая мысль – собрать все книги, что принес Лукич, развести костер на заднем дворе и бросить их в жаркое пламя, одну за другой. Я даже знал, какая последует первой – о приключениях заокеанского мальчишки и дружка его беспризорника. Сокровища они нашли, как же… Права была бабушка Лизавета, когда говорила об опасности чтения художественной литературы. Нет в ней ничего полезного, сплошное надувательство. Талантливое, спору нет, но вранье. Этак начитавшись и самому захочется испытать нечто подобное. Ты только нос свой начни совать куда не следует. Я вот попробовал - сунул и получил по башке. Хорошо хоть живой остался… пока живой.

- Что с пацаном? – долетел до ушей незнакомый голос: резкий и неприятный, словно гвоздем по стеклу царапнули.

Вместо ответа чужие пальцы приподняли мои веки: сначала одно, потом другое. Яркий свет заставил поморщиться.

- Не дергайтесь, молодой человек, - произнес второй голос, – я врач и не собираюсь причинять вам вреда.

- А он вам? – все никак не мог успокоится первый. – Я бы на вашем месте проявил осторожность. Подлец хоть и мелкий, но до чего зубастый.

- Будет вам, Николай Ильич, панику разводить. Это обыкновенный мальчишка с вполне естественными реакциями. Вспомните себя в его возрасте.

- Обыкновенный – ха! - названный Николаем Ильичом, рассмеялся. До того скрипуче и резко, что мне вновь почудилось острие гвоздя на стекле. – Где вы такого увидели? Обыкновенным детям положено проявлять уважение к старшим. Не перечить, не огрызаться, и уж тем более не кусать. А этот… кидается на людей диким зверем, да еще и шлындает в неположенных местах. Может он слухач третьего отделения, а? Те любят шваль подзаборную в качестве осведомителей нанимать.

- Угомонись уже, - произнес доктор столь тихо, что даже я расслышал с трудом.

- Простите?

- Я говорю, пациент пришел в себя. Помогите поднять.

- Ну уж нет, я к этому зверёнышу больше не приближусь.

Доктор вздохнул, аккуратно взял меня за плечо, и я почувствовал, как мир вокруг закружился: до тошноты, до бурой массы, исторгнувшейся изо рта прямо на чистую плитку пола.

«Эх, зря мороженку покупал», - подумалось с сожалением. А потом меня снова скрутило и рвало до тех пор, пока не пошла горькая желчь.

Когда все закончилось, рука доктора протянула платок. Крепкая, жилистая – сразу видно, что силы есть не только скальпель держать, но и чего потяжелее.

На заднем плане хмыкнул Николай Ильич, что и говорить, неприятный тип. Я успел хорошенечко его разглядеть, пока вытирал губы. С надменным выражением лица и до болезненности бледной кожей. На впалых щеках темнела редкая щетина, как у молодого студента. Хотя на юношу Николай Ильич не тянул, скорее уж на молодящегося франта, обильно пользующегося косметикой.

В отличии от напарника, доктор возраста своего не скрывал. Выглядел на все сорок с положенной проседью в аккуратной бородке. Столь же аккуратно были подстрижены и брови, а вот прическа оказалась в беспорядке, словно доктор в глубокой задумчивости трепал шевелюру, да так и оставил: частью всклокоченной, частью налипшей на вспотевший лоб.

Я еще раз оглядел присутствующих. Не тянули те на сектантов, скорее уж на городских обывателей, надумавших пропустить рюмочку другую и по такому случаю заглянувших в бар. Неужели померещилось то бормотание? А свет горящих свечей?

До чего же башка раскалывается, мочи нет… Я попытался коснуться саднящего затылка и наткнулся на что-то мокрое и холодное.

- Не переживайте, молодой человек, - улыбнулся доктор, – у вас легкое сотрясение. Рекомендуется постельный режим и много пития. Холодные компрессы строго обязательны. Никаких просмотров телевизора, чтения книг или громкой музыки. Соблюдайте оные условия и до свадьбы заживет.

- Свадьбы, вы серьезно? – снова хмыкнул Николай Ильич. – Таким лучше не размножаться.

Лицо доктора мигом посуровело.

- Ваше замечание неуместно. Впредь попрошу избавить меня…

- Будет вам, Аполлинарий Андреевич. Будет раздражаться по пустякам, - попытался успокоить собеседника молодящийся франт. – Вам не хуже моего известно, что из гнилого семени не прорастет прекрасный побег. Из детей чернорабочих и батраков, зачатых в пьяном угаре, взращенных в среде отбросов, ими же и воспитанных. Зачастую не обученных простейшим нормам поведения, я уже не говорю про грамотность. Маугли в джунглях и тот большей социализацией отличался чем этот, прости господи, человек.