Страница 42 из 150
– Не знаю, Анатолий Кириллович, сейчас это называют странным словом – вещизм. Другое ужасно – страсть к накопительству. Бессмысленная и порочная. Мне как-то один человек сказал, мол, собирает он все это на черный день.
– Эх, Вадим Николаевич, – Ермаков махнул рукой, – черный день у всех у нас один. И как он подойдет, никакие вещи не понадобятся и никакими деньгами ты от госпожи с косой не откупишься. Я лично так понимаю: одеться красиво надо, квартиру приятно обставить, телевизор цветной купить, хорошо бы машину приобрести. Человек комфортно должен жить, так, чтобы радость была. А деньги эти дикие счастья не приносят. Вот я.
Вадим так и не узнал, что хотел сказать Ермаков, словно колокол, зазвонил телефон спецсвязи.
– Вас, товарищ Орлов, – сказал дежурный телефонист.
Голос Кафтанова был слышен так, словно он говорил из соседней комнаты.
– Заместитель министра дал добро. Вопрос согласован на всех уровнях. Но помни, Вадим, какая ответственность лежит на тебе. К операции подключаются все службы транспортной милиции. МВД высылает в твое распоряжение специальную группу. Действуй и помни. Счастливо тебе. – Генерал положил трубку.
– Ну как? – спросил Ермаков.
Вадим не успел ответить, как вновь зазвонил телефон. На этот раз подозвали Ермакова.
Разговор был коротким, подполковник положил трубку и сказал:
– Я в вашем распоряжении, Вадим Николаевич.
– Пойдемте к карте, Анатолий Кириллович, вы мне кое– чего покажете.
Ветер раскачивал огромные звезды. Казалось, что они противоестественно низко висят над степью, живущей своей особой ночной жизнью.
Он лежал в ночи, мучаясь от холода, впадая в короткую дремоту, вернее, забытье. Но и в этом забытьи он видел такие же звезды, только еще более низко висящие, почти у самого лица.
Когда-то в институте они с товарищами любили петь старую блатную песню о побеге.
Тогда его эти песни веселили. Теперь он вспоминал с отвращением их слова и даже мелодию.
Он бежал в эту бескрайнюю степь, зная точно, что выберется из нее.
Суханов в гонке всегда приходил первым. С того самого дня, как в далекие времена сел за руль машины в клубе юных автомобилистов.
У него еще не было четкого плана. Он еще не знал, как это случится, но в одном Валентин Суханов был уверен твердо: до Москвы он доберется.
Когда в зоне к нему подошел прибывший с последним этапом нагловатый парень из блатных и спросил: «Ты Суханов?» – он сначала не понял, зачем мог понадобиться этому человеку. Валентин вообще всю жизнь, еще с дворового детства, презирал подобных людей. И в Бутырской тюрьме, на пересылке, на этапе, здесь, в колонии, держал их на расстоянии. Он знал, что эта сволочь боится одного – силы. А силы у него хватало на четверых.
– Ну, – ответил тогда брезгливо Валентин.
– Слушай, кто сказал – не открою, да и не надо тебе. Но человек верный, законник. Ты его знаешь, он в Сокольниках в магазине пока пристроился.
– Семен?
– Он. И просил тебе этот человек верное слово передать, что баба твоя никакая тому человеку не племянница, а любовница и что ты за их дело здесь срок тянешь, а они, падлы, там красиво гужуются.
– Ты! – сказал Суханов и рванул парня за куртку.
– Погоди, – пытаясь вырваться, сказал тот, – дослушай. Человек велел тебе кое-что припомнить. Ресторан «Архангельское», день рождения Семена и как быстро к тебе милиция приехала.
– Ну?
– А приехала она быстро потому, что тот самый дядя, как к тебе картинки привезли, так и навел.
Суханов почти не спал неделю, сопоставляя факты, вновь и вновь продумывая свои взаимоотношения с Наташей. И только здесь, анализируя все, разбирая свою любовь к ней, как маршрут огромной гонки, понял, что прав был этот блатной парень. Странная это была любовь. Год он ухаживал за женщиной. Они встречались, ходили в кино и кафе, она говорила ему о своей любви. Он привозил ей подарки из-за рубежа. В тот год он с командой много выезжал. Наташа тащила его в ресторан, и почти всегда там появлялся ее дядя-отчим, какой-то крупный ученый. И обязательно, ссылаясь на недомогание, просил Наташу остаться у него, не бросать старика, хотя на этом старике можно было вместо подъемника толкать двигатель от «мерседеса». И разговоры он заводил какие-то странные. О валюте, контрабанде, провозе ценностей.
Наташа говорила ему:
– Ты пойми, у меня, кроме дяди Юры, никого нет. Он спас меня, вырастил, помог стать такой, какой ты меня любишь.
Иногда Валентину казалось, что Юрий Петрович прощупывает его, проверяет, словно готовит для чего-то. Только один раз она приехала к нему. И они провели вместе всю ночь, и близость их была нежна и прекрасна. А утром, рыдая, она рассказала о своем горе и об опасности, грозящей ей, и он велел привезти картинки к нему. В десять их привезли, а в одиннадцать пришла милиция. Утром, тем самым прекрасным утром, когда она вдруг рассказала ему о своем горе, Наташа сказала, что может случиться с ним самое страшное. Но он должен помнить: она его жена и не бросит его до конца жизни. Пусть арест, пусть суд, пусть срок. Ей надо время найти виновного и через год, максимум, он будет на свободе.
И он прошел все: арест, следствие, суд. Он взял на себя вину. Только одно тогда поразило его: как на даче у Муравьева могли найти бутылку шампанского с его отпечатками пальцев?
День рождения Семена, странный день рождения, на котором и выпили всего одну бутылку, а потом уехали.
Вот, значит, как обошлись они с ним. Ничего, он найдет их в Москве. Нет, не их. Юрия Петровича найдет и отвезет в милицию. Нет, все-таки и ее, пусть там она расскажет о той ночи и о том утре. А потом…
Что случится потом, ему думать не хотелось.
Ночь уходила, и звезды все дальше и дальше удалялись от земли. Вскоре они сделались едва различимы и совсем исчезли, а небо вновь стало розовым, потом ярко-желтым.
Пришло утро. Второе утро его многодневной гонки. У него был хлеб, а рядом – озеро. Единственная опасность заключалась в том, что он должен пересечь дорогу. Валентин подполз к ней и долго лежал, прислушиваясь. Звуки степи были однообразны и звонки. Они слагались из пения неведомых ему птиц и шума ветра. Суханов поднялся, рывком пересек дорогу и скрылся в прибрежных камышах. Он умылся холодной, пахнущей камышом водой. Ему хотелось раздеться, броситься в воду и плыть к другому, далекому берегу.
О том, что ждет его там, он и не думал.
Суханов разломил хлеб пополам. Путь не близкий. Съел половину и запил водой. Теперь он вновь готовился к гонке. Он помнил обо всем. Вдалеке он услышал рев мотора. По звуку безошибочно определил, что где-то недалеко прыгает по ухабам уазик. Валентин спрятался в камышах, наблюдая за дорогой сквозь их круглые, упругие стебли. И почему-то вдруг вспомнил, как в Пицунде в ресторане «Золотое руно» он впервые увидел Наташу и смотрел на нее сквозь растущий на террасе бамбук.
Машина остановилась в нескольких метрах от него. На землю выпрыгнул молодой парень в сером вельветовом костюме и темно-синей рубашке. Он огляделся и начал раздеваться. Оставшись в одних плавках, он достал с заднего сиденья тренировочный костюм и резиновые сапоги. Потом так же не спеша вынул из машины нечто похожее на резиновый матрас, приспособил к нему ножной насос, качнул несколько раз, и на дороге оказалась надувная лодка. Парень вынул удочки и, насвистывая, поволок лодку к озеру. Валентин глядел, как яркий овал лодки уходит все дальше и дальше, и не верил своему счастью. Машина! Теперь у него машина. Он вылез из камыша, подошел к уазику. Зеленый капот еще хранил тепло и пах знакомым запахом автогонок и многодневных ралли. На сиденье лежал костюм. Чужой костюм, рядом с ним валялась черная кожаная кепка, тоже чужая. Чужим было все – носки, туфли. Он никогда в жизни не взял ничего чужого. Но голос внутри сказал: «Помни, все помни». Валентин взял пиджак, в нем был бумажник. Раскрыл его и увидел паспорт. Лицо на фотографии чем-то напоминало его, и деньги там были. Рублей, наверное, двести. Он положил все это обратно. Хлопнул по капоту, прощаясь с машиной, и услышал грохот. Где-то вдали летел поисковый вертолет. Тогда он скинул робу, ботинки и серую рубашку, стремительно переоделся, прыгнул в машину и включил зажигание.