Страница 40 из 150
Есть профессии, о которых пишут в газетах, делают телепередачи. Но мало, очень мало знают у нас о людях, посвятивших свою жизнь перевоспитанию людей с искореженной психикой. И хотя Вадим шел вместе с майором Корпом, прапорщик все равно внимательно прочел его удостоверение и, приложив ладонь к козырьку, с интересом посмотрел на подполковника из легендарного МУРа.
Жилая зона напомнила Вадиму военный городок, в котором когда-то в далекой молодости он служил. Только окна двухэтажных бараков намертво схватили решетки.
Чистота, порядок, строгость.
Дневальные, в синих куртках, с повязками на рукавах, вытянулись, как солдаты, приветствуя майора.
– Степанов, – подозвал одного из них Корп.
Дневальный подошел, остановился, глядя на майора прищуренными светлыми глазами.
– Вы почему в школу не ходите?
– Я к учению неспособный, гражданин майор.
– Вот что, Степанов, я вам так скажу. На волю выйдете, там будете жить как хотите. А пока помните: не умеете – научим, не хотите – заставим. У меня все, идите.
Степанов недобро мазнул глазами по Корпу и Орлову и отошел.
– Трудный экземпляр. Рецидивист. Вор-домушник. Кончил пять классов и учиться не хочет. Ничего, заставим.
– У вас десятилетка?
– Нет, одиннадцатилетка, как школа рабочей молодежи. Но по его сроку он еще два курса института успеет закончить. Ну, вот мы и пришли.
Вадим увидел здание с надписью «Клуб».
– Вы идите, библиотека на втором этаже, а я вас здесь подожду.
У входа висел лозунг: «На свободу с чистой совестью». В вестибюле расположилась Доска почета колонии. Вадим подошел к ней. Портреты передовиков напоминали ему муровскую картотеку. Уж больно выразительные лица были у знатных тружеников этого учреждения. Одна ячейка для фотографии была пуста. Но подпись осталась. «Суханов», – прочитал Вадим. Орлов поднялся на второй этаж, подошел к дверям библиотеки, осторожно открыл их и шагнул в комнату. Никого.
Потом он услышал, что кто-то в глубине комнаты, за стеллажами, напевает:
И Вадим увидел спину человека в синей форменной куртке, только очень новой и отглаженной, из-под которой вопреки правилам выглядывал воротничок голубой рубашки.
– Добрый день, Александр Петрович.
Человек обернулся, увидел Вадима и улыбнулся:
– Батюшки, Вадим Николаевич! Какими судьбами?
– Решил проведать вас.
– Так идите сюда, я сейчас чайку заварю.
– Ах, Александр Петрович, все-то у вас есть, даже здесь.
– Живу на доверии. Начальство точно знает, что чай у меня только для тех целей, для которых он продается.
– А блатные не пристают?
– Ко мне?
В голосе Лосинского послышалось такое недоумение, что Орлов сразу же понял неуместность вопроса. Пожалуй, в уголовном мире Москвы Вадим не знал человека, пользующегося большим авторитетом, чем Лосинский. Он не воровал и не убивал. У него была другая профессия. Филин организовывал преступления. Он разрабатывал операции. Причем выстраивал их с шахматной точностью. Лосинский начал заниматься этим еще в тридцатых годах. «Попасть к нему на прием» считалось большой честью для «рыцарей уголовного мира». Лосинский «работал» только с тем, кому безусловно доверял. Никогда, ни в одной из его комбинаций не совершалось убийство или просто избиение потерпевшего.
– Я противник любого насилия, – любил говорить он.
Крупные мошенничества и аферы, легендарные, вошедшие в историю криминалистики ограбления были совершены по его указанию. Он был своеобразной энциклопедией уголовного мира. Знал всех «королей» подпольного бизнеса, к ним-то и направлял своих людей Филин.
Несколько лет назад Вадиму пришлось серьезно повозиться с крайне запутанным делом, концы которого уходили в Ош, Ташкент, Сухуми, Ригу. Лосинского он арестовывал в Таллине, вечером в варьете. Филин сидел с дамой, пил шампанское и смотрел программу. Взять его не составляло труда, но кто знает, каким стал этот гроссмейстер комбинаций. Вполне возможно, что у него могло оказаться оружие, а терять ему нечего. Была пятница. Зал ресторана был набит плотно. Прекрасно одетые, серьезные эстонцы пришли провести свой еженедельный вечер в любимом месте. Вадим уже давно отвык от ресторанной чопорности. В Москве все было более демократично. Там приходили в ресторан в джинсах и куртках. Вообще люди потеряли чувство меры. Когда-то в Москве прийти в ресторан вечером без галстука считалось не то что неприличным, а просто диким.
А теперь даже во МХАТ на премьеру являются в куртках с надписью «Адидас».
Но в Прибалтике все осталось по-прежнему. Итак, оркестр играет, милые девочки, артистки варьете, обнаженные почти полностью, танцуют что-то озорное, меняются краски прожекторов, а Вадим и таллинский коллега Валера Данилевский не знают, что предпринять. Наконец Данилевский, хитро усмехнувшись, подозвал метра. Тот выслушал его и, серьезно кивнув, отошел.
– Что ты придумал? – спросил Вадим.
– Сейчас увидишь.
Номер варьете закончился, и к Филину заскользил официант с подносом. Он споткнулся у самого стола, и мороженое, перевернувшись, потекло по прекрасно сшитому пиджаку. К столу бежал метр, официант пытался салфеткой вытереть лацканы костюма. Вадим не слышал, что говорил Филин. Он только увидел, как Лосинский поднялся, развел руками, видимо извиняясь перед дамой, и заспешил к выходу.
– Он в номер идет, переодеваться, – сказал Данилевский, – пошли.
Они встретили Филина на этаже. Коридор был пуст, слабо освещен. Лосинский подошел к двери, достал ключ.
– Руки, – тихо сказал Вадим, толкнув его стволом пистолета в бок.
– Неплохо, – усмехнулся Филин, – поздравляю вас.
Потом были долгие допросы и долгие беседы. И Орлов понял, что его собеседник – человек незаурядный. Займись Лосинский настоящим делом, он мог бы достигнуть многого.
Итак, они пили чай и говорили о книгах. Наконец Лосинский, хитро прищурившись, спросил:
– Так что же вас занесло в такую даль?
– Долг, Александр Петрович, дело.
– И вы хотите, чтобы я помог вам?
– Хочу.
– Но вы же знаете мой принцип – я никого не продаю.
– Но я знаю и другое.
– Что именно?
– Вы единственный человек, который, как никто, осведомлен о моих клиентах.
– Дорогой Вадим Николаевич, еще Екклезиаст сказал, что знания увеличивают скорбь.
– Александр Петрович, расскажите мне о Суханове.
– Это другое дело. Я очень привязан к нему. Он добрый, смелый и честный парень.
– Так почему же он бежал?
– Вы верите, что он мог ограбить кого-нибудь?
– Думаю, что нет.
– Думаете или нет?
– Скорее нет.
– Тогда знайте: он даже мне мало говорил об этом. Он любил женщину, а она попросила спасти ее дядю, который вырастил ее. Этот дядя, с ее слов, был жестоко обманут, и если эти вещи найдут у него, то осудят и ее, и дядю.
– И их привезли к Суханову?
– Да.
– Поэтому он не подавал кассацию?
– Да.
– Неужели вы, Александр Петрович, с вашим опытом, так и не узнали, кто эта женщина?
– Я знаю только ее имя – Наташа. Валентин открывался мне не сразу. Видимо, мое прошлое мешало ему стать откровенным. Но у нас оказалось общее увлечение.
Вадим поставил стакан с чаем и с недоумением посмотрел на Лосинского.
– Вас это удивляет, но тем не менее это так, мы оба любим одного писателя.
– Кафку?
– Ну зачем же столько иронии? Алексея Николаевича Толстого. Да, дорогой Вадим Николаевич, именно его. И именно от бесед о его познании людей и мира мы перешли к нашим беседам.
– Но все же, почему Суханов бежал?
– Знаю лишь одно: как-то он выяснил, что дядя Наташи – не дядя, а любовник, и понял: она растоптала его чувства и жизнь. Он бежал, чтобы мстить.
– Вы знали о подготовке к побегу?
– Даже если бы я знал, неужели я повесил бы на себя лишнюю статью, которая формулируется как недонесение о преступлении? А потом, я не посоветовал бы ему это делать.