Страница 16 из 150
– Так что, Силин, – Вадим встал из-за стола, – мы можем предъявить вам доказательства…
– Не надо, – прохрипел Силин, – не надо, товарищ начальник. Сам все скажу.
– Вот и хорошо, Петя. – Фомин выбил сигарету из мундштука. – Так оно легче будет. Чистосердечно.
– Чистосердечное признание облегчает душу, но удлиняет срок. – Силин усмехнулся.
– Ты не глупи, Петя, не твои это слова. Ты же не урка ушлая. Ты человек оступившийся.
– Я сам хотел прийти, да загулял. – В голосе Силина послышалась тоска. – Получу-то сколько?
– Мы ж с тобой мужики. Врать я тебе не буду. Вот, – Фомин хлопнул по лежащему на столе УК РСФСР, – здесь все написано.
Фомин взял кодекс, полистал.
– Читай вот, статья 89. Лишение свободы на срок до трех лет или исправительные работы до года. Вот и думай, Петя Силин, что тебе выгоднее – на нарах припухать или из зарплаты отчислять государству.
– Я что, – Силин привстал, – я разве чего… Начальник… Со всей душой я. Попутало меня.
– Силин, – твердо сказал Вадим, – вы сами понимаете, что для вас лучше. Так вот, рассказывайте все по порядку.
– Как рассказывать? – Силин заерзал.
– А как было, Петя, все, как в тот вечер произошло. Откуда вы с Киреевым, покойным.
– Это как?! – Силин вскочил. – Как это?! А?.. Покойным. Погоди. Что говоришь, начальник. Витька Киреев живой был, когда я ушел. Вы что.
Силин вскочил, что-то бормоча невнятное, выкрикивая какие-то слова, но Вадим видел, как постепенно, буквально на глазах он начал трезветь.
Страх, поселившийся в нем после слов Фомина о смерти Киреева, выгнал из него алкогольный туман. Стал своеобразным допингом, заставившим работать мозг. Силин менялся на глазах.
– Хватит, Силин! – Вадим стукнул ладонью по столу. – Хватит. Здесь дело не о пьянке и воровстве, мы говорим сейчас о мертвом Кирееве. Вы последний, кто его видел живым.
Силин с ужасом смотрел на высокого человека, так несовместимого с его представлениями о милиционерах. Он разглядывал Вадима, и эта несовместимость пугала его еще больше. Силин знал, как разговаривать с участковыми, с дежурными отделений милиции и вытрезвителей, но не мог найти нужных слов для этого холодно-вежливого человека. И страх, заполнивший его всего, страх перед чем-то страшным, неведомым ему, становился материальным, обретал облик. В этом человеке Силин видел неотвратимость расплаты за все сразу: за пропитую жизнь, за слезы жены, за кражу. Он собрался, вдохнул глубоко воздух, задержал его.
– Нет, – сказал он, – нет. Не брал я грех на душу. Жив был Витька, жив.
– Все по порядку, – сказал Вадим, садясь.
– Я утром ручки искать пошел…
– Какие ручки?
– Дом, значит, у нас ломали. Дом, значит, три. Старинный дом. Там добра всякого много было. Ручки со звериными мордами. Значит, бронзовые накладки всякие. Добру-то чего пропадать. Я по городу езжу, в старых домах это добро собираю.
– Зачем? – спросил Вадим.
– Так клиенты есть. Раньше это добро даром никто не брал, все помойки завалены были. А теперь люди покупают, значит. Им красота нужна. Чтоб если ручка, так с мордой.
– А кто у вас покупает?
– Пал Сергеевич, директор овощного, Нинка из бара, буфетчица, Олег Моисеевич, он песни пишет. Потом Боря– художник. Вот, значит.
Силин замолчал. Он дышал тяжело и надсадно, как человек, затащивший холодильник на седьмой этаж.
Вадим не торопил его. Он ждал. Его учитель, Игорь Дмитриевич Скорин, учил его не прерывать людей, дать им выговориться, искать главное в их рассказе, то главное, которое станет основой для будущей работы.
Силин говорил, называл фамилии и имена, цены и количество бутылок. Из его неуклюжих фраз, тяжелого похмельного откровения слагалась картина жизни человека, обокравшего в первую очередь себя самого.
– Я одну дверную накладку нашел, Боре-художнику продал за трояк. У Витьки Киреева копеек восемьдесят было, он бутылки от молока у реставраторов спер. Выпили мы. Поспали потом у него в сторожке. Нас этот бородатый бригадир разбудил. Ругался он очень на Витьку. Говорил, выгоню, другого возьму. А кого за шестьдесят рублей взять-то? – Силин перевел дух, покосился на графин. – Попить разрешите.
Фомин налил ему полный стакан. Силин выпил его и вздохнул.
– У нас еще копеек шестьдесят оставалось, мы и пошли к магазину на Кропоткинскую, там я Доктора и Лю-Лю найти хотел. Пришли, а их нет… Мы подшибить решили, разгрузить или что еще. Тут парень к нам подходит.
– Какой парень? – спросил Вадим.
– Сережа, он культурный такой, в брюках из вельвета, в куртке кожаной.
– Какого цвета куртка?
Силин задумался.
– Вроде как зеленая, – сказал он неуверенно.
– Вроде как или зеленая?
– Скорее зеленая. – неуверенно ответил Силин.
– А брюки какого цвета? – вмешался Фомин.
– Вот брюки точно помню – темные.
– А сколько было времени, когда он подошел?
– Часов-то у меня нет, но водкой уже не торговали.
– Ну что ж, достаточно точная хронография, – усмехнулся Вадим.
Человек, сидящий перед ним, измерял движение времени в зависимости от работы винных отделов и пивных палаток в районе. Исчисление суток для него начиналось с девяти утра, когда открывался первый «пивной шатер» в Зачатьевском, и заканчивалось закрытием винного отдела в магазине на Кропоткинской.
– Так, что дальше было?
– Он подошел, – Силин задумался, помолчал, – и говорит: здорово, мол, Петя, руку протягивает. Потом и Кирееву: здорово, мол, Виктор.
– Вы его видели раньше?
– Не помню. Он нам говорит: чего стоите? А мы ему: добавь рублишко. Он тогда портфель открыл и достал бутылку «Лимонной», говорит, дома поругался, где бы выпить? Витька ему и говорит: пошли, значит, ко мне. Мы пошли. А по дороге я Женю Тараскина встретил.
– Кто такой Тараскин?
– Сосед мой, мы работали раньше вместе. Я у него разводные ключи просил. Он мне сказал, что даст, если я ему мотоцикл отрегулирую.
– В какой квартире живет Тараскин?
– В шестой.
Фомин встал и вышел из кабинета.
Силин покосился на него и продолжал:
– Ну, потом мы в сторожку пришли. Сережа эту бутылку вынул, «Лимонной», колбасу, консервы какие-то. Мы по стакану выпили. Он достал еще одну большую, тоже «Лимонной». Я к Тараскину побежал. А как пришел, вижу, бутылка пустая, Витька спит, а Сережи нет.
– Сколько вы были у Тараскина?
– Часа полтора. Наладил ему карбюратор, он мне стакан налил. Я Витьку будить не стал, пошел домой, смотрю, дверь– то в особняк открыта… – Силин замолчал. – Закурить не найдется? – спросил он.
Вадим протянул ему сигарету, взял сам. Они закурили. Несколько минут сидели молча, следя за голубоватым табачным дымком. Вошел Фомин.
– Все в порядке, Вадим Николаевич, сейчас привезут.
Силин посмотрел на Фомина, этот человек был понятнее ему, и у него он сейчас искал поддержку.
– Что, Петя, замолчал? – Фомин придвинул свой стул к Силину. – Давай говорить. На полдороге останавливаться нельзя.
Силин ткнул сигарету в пепельницу.
– Значит, зашел в дом-то, гляжу, а здесь пошуровал кто– то. Я наверх. Там плитка эта лежит да железки всякие. Я домой сбегал, колеса с велосипеда снял, к тележке приспособил… Увез плитку ту да железки.
– Куда увез?
– В сарай. А утром Олегу Моисеевичу позвонил. Он все у меня купил за сто двадцать рублей.
– Телефон Олега Моисеевича.
– 153-96-16.
– Так, Силин, – Вадим встал, – сейчас приедет Тараскин, мы его пригласили. Вы с ним пойдете в лабораторию, там постарайтесь восстановить по памяти внешность Сережи, а пока подождите в коридоре.
Силин вышел.
– Он не брал Лимарева. Вы, Павел Степанович, постарайтесь восстановить фоторобот, я композитором займусь.
Лейтенанту Крылову повезло. Прямо сразу. Во-первых, диспетчерша, видимо пожалев интересного парня, нашла телефон Светланы, звонившей Кудину; во-вторых, сменщик Олега, Кухарский, крепенький, квадратный мужчина лет сорока – сорока пяти, только что вернулся с линии. Он подошел к Крылову валкой походкой знающего себе цену человека, протянул широкую твердую ладонь: