Страница 102 из 113
Медико–педагогический подход к «трудным» детям вовсе не означает сведения наболевшей проблемы к поиску патологии в развитии ребенка. Большинство таких подростков психически абсолютно здоровы, а вот нравственно изуродованы.
Речь идет о синтезе врачебной и педагогической мысли и практики.
Сегодня, как никогда, важно знать детей. Научно–техническая революция, невиданно ускорившая ритм нашей жизни, изменившая облик нашего бытия, не могла не отразиться на психике детей. Я не буду углубляться в этот вопрос, он весьма сложен и заслуживает самостоятельного изучения. Касаюсь его лишь затем, чтобы подчеркнуть важность изучения детской психики именно сегодня. Как возросли нервность детей, их впечатлительность, восприимчивость! Хорошо это или плохо? Все зависит от окружения, от того, что именно воспринимают дети, как и на что они реагируют.
Говорят, возраст отрезвляет человека. Поступки становятся осмысленнее, жизненный опыт во многое вносит ясность. Но он же, этот опыт, требует точности ответов и верности решений.
Самые трудные жизненные задачи решаются легче и правильнее, если человек привык давать оценку своим поступкам.
Чтобы не было срывов, конфликтов, нравственных потрясений и катастроф, последствия которых сложно устранить, человека, как драгоценный камень, нужно огранивать. Огранивать с детства. Это – сложное искусство. Не случайно гранильщиков драгоценных камней называют философами.
Но куда сложнее положить единственно правильную грань не на холодный камень, а на неокрепший детский характер.
Забота о ребенке выражается ведь не только в том, чтоб он был одет, накормлен и здоров. Физическое здоровье важно, бесспорно, но куда важнее здоровье нравственное. А оно ведь не возникает само по себе.
Нравственная огранка личности – процесс долгий и хлопотный, он требует сосредоточенности и упорства.
«Трудных» детей не бывает в семьях, где царит атмосфера дружбы и взаимопомощи. Дети становятся «трудными» тогда, когда убеждаются в своей духовной заброшенности, одиночестве, когда родители воздвигают между ними и собой невидимый барьер, создают свою, обособленную, «взрослую» область взаимоотношений, в которую нет доступа ребенку. Ребенок перестает чувствовать себя полноправным членом семьи, личностью, в нем накапливается обида и рождается желание завести свой, тоже обособленный мир, куда уже родителям не будет доступа.
Это не всегда происходит сознательно. Я знал одну семью, где папа был доктором наук, мама – кандидатом, работали они в одном и том же институте и, приходя домой, продолжали говорить о своей работе, о науке, об эксперименте, который ставила мама. Слушая их, десятилетний сын, конечно, ничего не понимал, в разговор он не вмешивался: усвоил, что «это – не его ума дело». Он привык к тому, что папа занят и ему мешать нельзя, что мама озабочена своим экспериментом и ей не до него. Раз в неделю папа наскоро пробегал глазами его дневник, а мама давала деньги на кино. В поисках друзей и общения он все свободное время стал проводить во дворе, сдружился с местными хулиганами, научился играть в карты, а через год изумленных папу и маму уже вызывали в милицию: сын был замешан в воровстве.
Конечно, не надо думать, что, попав «на улицу», любой ребенок испортится. Улица сама по себе не страшна, тем более для ребенка, в котором заложены крепкие нравственные начала. Но влияние улицы бывает пагубным для подростков с неокрепшим характером, для одиноких и запуганных, для озлобленных и жаждущих самоутверждения ребят.
Почему поиски друзей приводят подростков подчас на улицу, а, скажем, не на спортплощадку? Потому что улица – это царство вкусов и порядков подростков, это мир их особых отношений, со своей системой ценностей, культом силы, смелости, ловкости, находчивости, со своими признанными «лидерами», которым мечтают подражать подростки. «Улица» живет по своим законам дружбы и вражды, руководствуясь своим «кодексом подростка», и статьи этого кодекса вовсе не совпадают с нашими понятиями и представлениями.
Очень важно вовремя объяснить подростку ложность критериев, царствующих иногда в среде мальчишек, научить его отличать романтику от псевдоромантики, истинную смелость от показной, объяснить, что настоящая дружба основывается не на силе, не на принуждении, не на унижении, а на равноправии и благородстве. А взрослые часто снисходительно смотрят на желание ребят отстоять право на «свою» жизнь, на свои отношения; как правило, они редко вмешиваются в дворовые драки («Сами подрались – сами разберутся!»), редко интересуются, чем именно занимаются ребята, собравшись вечером во дворе: чего, мол, там интересоваться, у мальчишек свои забавы. Но их забавы не всегда кончаются благополучно.
Однажды доставили в больницу мальчишку лет двенадцати с серьезной огнестрельной раной.
Врачи недоумевали: какой злой человек мог выстрелить в ребенка? Очнувшись после операции, мальчишка рассказал, что в руках у него разорвался самопал.
– Ну скажи, пожалуйста, зачем тебе самопал? – спрашивал я и долго не мог добиться ответа.
Наконец паренек признался:
– Хотел пугать ребят. Чтобы не приставали. Пусть знают, что я не трус.
Не раз доводилось мне отбирать у ребят ножи, самодельные кинжалы и самопалы. Характерно, что все эти самоделки были атрибутами их мальчишеской смелости.
Мастер машиностроительного завода, отец двоих взрослых детей, проходя по своему участку в самом начале смены, видел, как два семнадцатилетних паренька вытачивают самопал.
Ему бы подойти, поинтересоваться, зачем мальчишкам самопал.
Но мастер прошел мимо и не поинтересовался.
А в тот же вечер на улице, вытащив этот самопал, ребята пытались снять с прохожего, к слову, друга и соседа того мастера (случаются же в жизни подобные совпадения!), меховую шапку.
На суде выступали представители цеха, общественные защитники и обвинители.
Выступал и тот мастер, который видел, как делали самопал. Произнеся гневную речь, требовал сурового наказания.
А ведь подойди он тогда к ребятам, поговори с ними, отбери у них самопал, может, суда и не было бы. Подумай тот мастер, что из этого самопала могли выстрелить в его сына – каким красноречивым, решительным и принципиальным был бы он тогда в цехе, а не на суде!
Леньку по кличке Юла задержали за кражу из кондитерской палатки. Помимо конфет и шоколада в его кармане был обнаружен самодельный самопал.
– Сам сделал, – с гордостью рассказывал он. – Было еще два таких. Один продал за трешку Кольке, второй – его другу Владьке.
По вызову явился Колька. Самопал отдал без долгих разговоров. Положил на стол и стоял опустив голову. Но помочь найти Владьку отказался.
– Я не доносчик и не предатель, – горячился Колька. – Вы уголовный розыск, вы и ищите.
На следующий день Владьку нашли. Он лежал в кустах на пустыре. Застывшая струйка крови у небольшого отверстия над глазом показывала, что медицинская помощь уже не нужна.
В метре от Владькиных рук – металлическая трубка со вздувшимся концом. Рядом пустой коробок из–под спичек. «Несчастный случай, – заключил судебно–медицинский эксперт. – Взорвался самопал».
…Судили троих ребят. Старшему – семнадцать, младшему нет еще и пятнадцати. Сидели они за загородкой на скамье подсудимых. В зале – родители, учителя, приятели из школы и со двора.
Трое подсудимых – ребята ладные, не по годам рослые – держатся так, точно им море по колено.
Судили всех троих за угон автомашины и за кражу плаща, что лежал на заднем сиденье.
Судья, народные заседатели, прокурор и адвокаты задавали вопросы, и постепенно самоуверенность и невозмутимость у трех воришек исчезли.
Исчезли потому, что шаг за шагом раскрывалась вся эта невеселая история. И каждый шаг получал оценку. То, что раньше казалось храбростью, превращалось в трусость.
Когда угоняли машину, оглядывались, не видит ли кто.
Когда ехали по городу, боялись: а вдруг остановят?
Когда пытались продать плащ, тряслись от страха.