Багряный декаданс

Теперь лишь каменные безликие останки напоминали о том, что когда-то здесь кто-то жил, учился, верил, смеялся, надеялся. И погиб. Они все погибли. Я переводила глаза с одного трупа на другой, с одних разорванных останков на другие, со втоптанных в землю тел полегших сегодня студентов на не справившихся преподавателей.

Мертвые эцитоны. Поверженный дракон. Его пронзительно-зеленые глаза глядели прямо на меня, кажется, даже смерти продолжая видеть. Убитые кони ветра, чьи широко распахнутые и распростертые по земле крылья делали их похожими на низверженных ангелов.

Перевела взгляд на небо. Оно больше не горело. Его просто не было. На месте небосвода зияла черная бесконечная и безразмерная дыра. Такая же, что углублялась, пуская корни, и внутри меня.

А вокруг кружил и кружил пепел, медленно опадая…

Я взглянула в странно светящиеся глаза демона, лицо которого оставалось серьезным, безучастным.

— К… к какой цели?

— Получить первичный мир в полное свое распоряжение, уничтожив все остальные. Видишь ли, мышка, я веду свою страну в новую эру, — еще одна насмешливая ухмылка, и не ухмылка даже, а так, протокольное искривление губ. — Эру, где мы будем господствовать над всеми. Мне не нужны другие королевства. И миры, в которых они существуют тоже не нужны. Я всегда желал лишь одного — абсолютного и неоспоримого господства Аттеры. Но была существенная загвоздка — в первичный мир так просто не попасть. Я пробовал много раз, и не только я. Дорога, проложенная сестрами и спрятанная среди тысяч Огненных Путей открывалась только тем, для кого была предназначена. Найти и воспользоваться ею способны те, кто связаны с изначальным миром. И пройти по ней могут тоже только они.

— Например, Икас…

— И ты, — толкнул меня пальцем в грудь принц. А принц ли? Или новый император новой, перерожденной империи? — Под влиянием твоих эмоций миры столкнулись друг с другом и схлопнулись, соединившись в один. Остался лишь первичный мир, где будет воссоздана новая Аттера, — он обвел руками. — И этот. Наверное, ты так сильно полюбила Академию, что на подсознательном уровне сохранила её, отчаянно сопротивляясь окончательному уничтожению.

Все наконец-то встало на свои места. Было там, где и должно было быть.

— Не Луан был главным злодеем, а ты.

— Не преуменьшай его роль, — хмыкнул Сатус. — Он тоже сволочь. Просто я оказался более ловкой сволочью, чем он. Он не смог сделать с тобой то, что сделал я. Невероятно, но факт — дядюшка подвержен привязанностям.

Я положила ладонь поверх кулона, который теперь душил одним своим существованием. Инструмент? Орудие? Демон сделал все, чтобы получить доступ к силе, которая жила внутри меня, а после использовать меня как открывашку для бутылки, в которой была заточена катастрофа и которая выстрелила, бурля.

— Ты же умная девочка, — он изучающе склонил голову набок. — Ты все понимаешь.

— Ты меня убьешь? — вопрос прозвучал так буднично, что даже мне самой стало смешно. И, наверное, я бы рассмеялась.

…если бы все еще умела смеяться.

Очередная холодная презрительная уничтожающая улыбка. Точно такая же, как в день нашей первой встречи.

— Я постараюсь сделать это не больно.

Он прикоснулся в моей ладони и по телу начала расползаться апатия.

— Тебе следовало закончить то, на что решилась тогда, в моей спальне, — проговорил он мне в губы, склоняясь ближе. — По-хорошему, — резко оттолкнувшись рукой, он отклонился назад, словно пытаясь меня получше рассмотреть, — мне стоило бы убить тебя, но я изменил своей решение. Думаю, жизнь с мыслью что это ты всух погубила будет для тебя лучшим наказанием. Живи. Живи и смотри на то, что сделала. Все, что ты видишь — твоя вина.

Вновь приблизившись, он аккуратно прикоснулся ко моим волосам, скользнул пальцами вдоль захваченной в ладонь пряди, но невесомыми его движения оставались недолго. Миг — и больше половины моих волос оказались намотанными на его кулак, а сам он, не жалея, дернул в сторону, заставляя неестественно выгнуть шею.

— Ты ведь всегда знала правду, — горячий шепот опалил кожу возле виска. — Ты всегда знала, что я никогда тебя не любил.

Легко поднявшись, он сделал шаг назад. А я смотрела на него. Смотрела, как он медленно отступает спиной вперед, наблюдая, желая убедиться, что я вижу его, что все осознаю. Осознаю, что он оставляет меня в одиночестве.

Мучительно долгий взгляд глаза в глаза, неотрывно, не моргая и не дыша.

И он ушел.

А я осталась. Сидела и долго-долго смотрела в одну точку, на огоньки, которые на фоне окружающей черноты были похожи на звезды, которые вдруг решили стать ближе.

Я не знаю, как выжила. Все, что происходило в последующие дни, которые теперь ничем не отличались от ночи, стерлось из памяти, которая, наверное, пыталась таким образом меня защитить. Более-менее связные воспоминания начались с момента, когда среди груды окоченевших тел я нашла Тату. Ей маленькие грязные скрючившиеся пальцы сжались вокруг огромной рваной раны на животе. Стройные длинные ноги неловко подогнулись, волосы разметались короной вокруг головы. Она была прекрасна настолько, что даже смерть не смогла отнять её красоту.

Долго-долго я сидела возле неё, не в силах подняться. Память вернулась, но все остальное окончательно потеряло какую-либо значимость.

Я похоронила Тату, вырыв для неё найденным деревянным обломком небольшую могилу на окраине быстро редеющего леса. На это ушло много времени, я бы даже сказала, несколько дней, но дни перестали существовать, осталась только одна бесконечная ночь и тьма, лившаяся из бездны над головой. От неё спасали лишь волшебные огоньки, продолжавшие висеть в пространстве. Они не гасли, не исчезали, не увеличивались и не уменьшались. Они продолжали оставаться со мной, рядом, куда бы я не пошла, и этим помогали удержаться от окончательного погружения в безумие. Они были моими единственными спутниками, потому что загадочным образом продолжали быть там, где была я.

А я, после прощания с Татой, побрела прочь. Я шла и шла, едва волоча пудовые ноги, падая в ямы, выбираясь из них, взбираясь на взгорки и преодолевая густые колючие заросли. Я теряла сознание, приходила в себя, поднималась и вновь шла.

Иногда мне удавалось поспать. Я ложилась прямо там, где останавливалась, закрывала глаза, тихо шепча самой себе «спокойной ночи».

Первое время мне ничего не снилось. А после появились первые кошмары. И в них всегда господствовал он, Сатус. Демон приходил, подолгу стоял надо мной, глядя сверху-вниз. Голодно, тяжело, ненавидяще. Ничего не говоря, ничего не спрашивая, но от одного этого взгляда меня прошибал озноб, и слезы лились неостановимым потоком. Я отворачивалась, пыталась закричать, но голос вновь мне не подчинялся. Пару раз, приложив все силы, мне удавалось встать и броситься бежать, но тень, черная злая тень, всегда догоняла, набрасывалась из-за спины, и я просыпалась на моменте, когда капкан его рук смыкался на моей шее. Потом я подолгу лежала, глядя в черное отсутствующее небо, прерывисто дыша и плача еще горче, чем до этого.

В один из последних таких снов прежде, чем начать задыхаться, я услышала: «Я скажу тебе кое-что. Но сделаю так, что ты все забудешь. И вспомнишь только тогда, когда придет время. Я…».

Отчаянный птичий вскрик затмил последние слова, которые утонули в высоком звучании орлиного клича.

А дальше я действительно ничего не запомнила, лишь в голове зудело это навязчивое ощущение, которое появляется, когда пытаешься вспомнить то, что знал всегда, но конкретно в этот момент почему-то не мог сложить буквы в правильные слова. Кусочки льда не складывались… К счастью, оно, это ощущение, быстро прошло, и демон больше не появлялся в моих снах, а вместе с ним ушли и кошмары.

В какой-то момент пошел снег.

Он шел долго. Очень-очень долго. Не прекращаясь ни на минуту, очень быстро насыпав сугробы почти по колено. Но мне повезло, удалось подобрать старые мужские ботинки, которые были просто огромными, но благодаря крепким шнуркам я смогла зафиксировать их на ноге, и брюки. Я много, чего находила на своем пути — расшвырянные вещи, погибшие домашние питомцы, не сумевшие спастись дикие животные, выкорчеванные экзотические растения, остатки сорванных крыш, разломанная мебель. Я шла по местам стертых миров, убеждаясь в наступившем упадке и правдивости слов Сатуса — никого и ничего не осталось.