Страница 26 из 28
Закончил уборку, помолился всласть, улегся в постель, взял с тумбочки Златоуста, открыл, а из него вместе с закладкой выпал лист. На нем словно лучики солнечные: “Я очень люблю своих роднушей и жду в Москве, чтобы дружно и весело (по-православному) прожить зиму до следующего счастливого Борисоглебского лета. И мы будем трудиться, трудиться и трудиться с молитвой, чтобы все так и случилось. Марина”.
Старово-Смолино - Москва
август-октябрь 1997 г.
Печатается в сокращении
“ЕЩЕ УСПЕЮ!..”
Иван Переверзин
* * *
Есть правда высшая на свете,
ее от сердца не отринь -
я - тишь-покой, я - буря-ветер,
я - утра вспененная синь.
Еще я - стать зверей - сохатый
и соболь, чей порывист бег,
а вместе все я - трижды клятый,
не раз хваленый человек.
Земли рассветнее не знаю,
чем та, где, плача, жизни рад…
Но - отпою, но - отрыдаю
и снова в глубину, назад.
* * *
Не помню, двадцать или больше
я лет в больнице не лежал,
а жизнь была полыни горше,
а жизнь валила наповал.
Спасибо родичам за силу,
за дух, что крепли с ранних пор,
наперекор слепой стихии,
беспамятству наперекор!
Событья изменились круто:
кто задержался - пропадай!..
Профессор, русского якута
не медли, у крыльца встречай.
Встречает мудро, по-больничьи,
о чем-то важном говорит,
но я не слышу - стаей птичьей
душа к Архангелу летит…
* * *
Я - крепкий, верую в Удачу,
но тем не менее с тоски
бывает, что напьюсь и плачу,
как плакать могут мужики.
Оправдывать меня не надо,
как и не надо осуждать -
жизнь, как и всякую громаду,
без травмы на себя не взять…
* * *
До срока скрученный недугом,
нет, я Отчизной не забыт,
но точно не привечен другом,
да только Бог его простит.
Как и меня простит за то, что
не слал я маме письмеца,
а ведь она его из почты
ждала сильнее, чем отца.
Отца, прошедшего с боями
полмира в муках, по крови,
чтоб я родился и стихами
звенел о счастье, о любви!
* * *
Наверно, летом здесь красиво -
в соседстве с тополем и ивой
береза и сосна растут.
Фонтаны над летящей аркой
струятся радугою яркой
и соловьи - поют, поют.
Прозрачен светло-синий воздух,
колеблясь, полыхают звезды -
и листья видно, и траву.
Идешь по ним, в душе надежда:
судьба наладится, как прежде -
синицей взмою в синеву!
Ах, как на Севере далеком
она чиста, она глубока -
летишь, не ведая преград.
Когда б ни страсть к родному полю,
к его святым трудам на воле,
не возвращался бы назад…
* * *
На остановке - лужей - кровь,
взгляд от нее народ отводит.
И в тике дергается бровь,
и судорога душу сводит.
Варфоломеевская ночь,
только московского пошиба,
где снова некому помочь
уйти от ножика и сшиба.
Лавины мчащихся машин,
потоки взвинченных сограждан,
но ты - один, но ты - один -
напуган, вымучен, раздавлен.
И высоко, над головой,
кресты и купола соборов -
как свет о жизни золотой,
как суд над временем-позором.
* * *
Когда-то все черновики
я взял и в пламя бросил.
Горели желтые листки,
как взвихренная осень.
Горела даль, горела высь,
горело все на свете!..
И бился грудью о карниз
с ума сошедший ветер…
И рядом - близко никого,
кто удержал бы руку.
До дна сознанья своего
испил я божью муку.
Потом стоял пустой-пустой,
как колокол чугунный,
не убеленный сединой,
а бесконечно юный.
Чего желал, чего хотел,
начать судьбу сначала.
Но ведь еще и не летел
да и не шел, пожалуй.
ЕЩЕ УСПЕЮ…
Листва ломается, как хворост,
присыпан снегом палый лист, -
и это не зима, а возраст,
не птичий свист, а в легких свист.
Бегу на лыжах, мокну в стужу,
летит со лба горячий пот, -
дойду? А, может быть, не сдюжу?
А, может, кто-то обойдет?
Беру судьбу в железо воли,
пытаю жилы на разрыв.
Подъем и пуск. Могилы. Поле.
Седые космы дряхлых ив.
И снова вверх коньковым ходом
через туман, сквозь мглу и муть…
Проститься со своим народом
еще успею как-нибудь.
ПОНЯТЬ СЕБЯ
Понять себя - поднять себя,
вставай с колен, иди,
пусть солнце бьет в глаза, слепя,
пусть в скулы бьют дожди.
Не говори, что постарел,
что пыл в душе не тот:
есть не достигнутая цель,
есть путь один - вперед.
На склоне дней слабеет взгляд,
ржавеют меч и щит,
и жилы рвутся и трещат,
стальной хребет скрипит…
Неукротимая судьба:
и смерч, и круговерть,
где борет жизнь саму себя,
где смерть идет на смерть!
КАИН
…И век уходит, словно Каин,
дрожащей дланью сжав топор,
В твое сознание, как впаян,
его горящий, ярый взор.
Ты не остыл еще от битвы
и ни на пядь не отступил,
и защитил свои молитвы,
сестер и братьев защитил.
Морщины радости и горя
ползут, как лава, по лицу, -
ты победил, со смертью споря, -
нет передышки молодцу!
Дрожит земля, вскипают реки,
спор не унять на рубеже
последнем, видно, в этом веке,
а, может, в жизни вообще.
РОКОВАЯ ОШИБКА ЕСЕНИНА ( Отрывок из нового, дополненного издания книги “Сергей Есенин”. )
Станислав Куняев
В ТЕ САМЫЕ ДНИ, когда Есенин “отбывал срок” в больнице, сидел в Доме Герцена и Госиздате, в Москве разворачивалась драма, достойная шекспировской кисти.
Еще 3 ноября состоялся Пленум ЦК - велась подготовка к XIV съезду. К этому времени ленинградская партийная организация и ЦК были на ножах. Ситуация сложилась такая, что противостояние могло перерасти в открытое столкновение. “Ленинградская правда” становится, по сути, личной газетой Григория Зиновьева, который претендует на то, чтобы стать в партии первым лицом. Занимая пост первого человека в Питере и будучи председателем Коминтерна, он бросает вызов Сталину.
18 декабря Сталин читает политический доклад.
19 декабря Григорий Зиновьев выступает с содокладом.
20-го - выступление Надежды Крупской, поддержавшей Зиновьева.
Это как бы во исполнение “заветов Ильича”. Ленин считал Зиновьева своим личным другом, и последний имел основания полагать. что он - самая реальная кандидатура на должность генсека после отстранения Сталина.
А 21 декабря (в день выхода Есенина из больницы) обстановка на съезде достигла своей кульминации. День рождения Сталина - и выступление зиновьевского соратника, председателя Моссовета и Совета Труда и Обороны Каменева.
“Каменев. …Лично я полагаю, что наш генеральный секретарь не является той фигурой, которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб… Я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роли объединения большевистского штаба (голоса с мест: “Неверно!”, “Чепуха!”, “Вот оно в чем дело!”, “Раскрыли карты!” Шум, аплодисменты ленинградской делегации. Крики: “Мы не дадим вам командных высот”, “Сталина! Сталина!” Делегаты встают и приветствуют тов. Сталина. Бурные аплодисменты. Крики: “Вот где объединилась партия. Большевистский штаб должен объединиться”).
Евдокимов с места. Да здравствует российская коммунистическая партия!.. (Делегаты встают и кричат “ура!”, шум, бурные, долго не смолкающие аплодисменты).
Евдокимов. …Партия превыше всего! Правильно! (Аплодисменты и крики “ура!”).
Голос с места. Да здравствует товарищ Сталин!!! (Бурные, продолжительные аплодисменты, крики “ура!”. Шум.).