Страница 8 из 46
Саймон жалел, что не может подобраться ближе, чтобы лучше все видеть. Неужели ему предстало прошлое? Может быть, оно просочилось из волшебного камня? Или это всего лишь сон, навеянный долгой ночью и песнями, которые он слышал в Джао э-Тинукай’и? Почему-то он был уверен, что перед ним не иллюзия, – происходящее казалось таким реальным, что ему представлялось, будто он может протянуть руку… протянуть руку… и прикоснуться…
Звуки начали стихать, свет факелов и сфер потускнел.
Саймон задрожал и очнулся. Он сидел наверху, на самом краю полуразрушенной Обсерватории. Ситхи пропали. Исчезли факелы в Огненном саду. И ни единого живого существа не было на вершине Сесуад’ры, если не считать двух стражей возле костра внизу, рядом с палаточным городком. Озадаченный Саймон еще немного посидел, глядя на далекий огонь и пытаясь понять, что же он видел. Может быть, это что-то значит? Или всего лишь следы, не имеющие смысла, имя, нацарапанное путником на стене, оставшееся после того, как он ушел?
Саймон начал медленно спускаться по лестнице из Обсерватории и снова направился к своему одеялу. От попыток понять, что означало видение, у него заболела голова, и с каждым проходившим часом ему становилось все труднее думать.
Завернувшись поплотнее в плащ – одежда под ним была не слишком теплой, – Саймон сделал большой глоток из своего меха. Вода одного из источников Сесуад’ры была сладкой и холодной, он выпил еще, наслаждаясь послевкусием травы и призрачных цветов, и принялся постукивать пальцами по каменным плиткам. Ему следовало забыть про сны и думать о вещах, о которых говорил Деорнот. В начале ночи Саймон повторял их в уме снова и снова столько раз, что в конце концов они стали казаться ему чепухой. Сейчас, когда он попытался сосредоточиться, он обнаружил, что литания, столь старательно внушаемая ему Деорнотом, вылетела у него из головы, а слова ускользали, точно рыба в мелком пруду. Мысли разбегались, и он принялся вспоминать обо всем, что с ним произошло с тех пор, как он сбежал из Хейхолта.
Какие были времена! Сколько всего он видел! Саймон не знал, можно ли это назвать приключением – ведь приключения всегда заканчивались благополучно. Он сомневался, что у его истории конец будет хорошим, к тому же много людей погибло, а потому слово «благополучно» казалось ему не слишком подходящим… И все же он столько пережил… Кухонный мальчишка даже в самых смелых мечтах не мог такого представить. Саймон Олух встречался с существами из легенд, участвовал в сражениях и даже убивал людей. Конечно, все оказалось труднее, чем он раньше думал, когда представлял себя капитаном королевской армии; и на самом деле намного печальнее.
Саймона преследовали демоны, колдуны стали его врагами, он подружился с аристократами, оказавшимися не хуже и не лучше кухонных работников, и жил в качестве гостя – пусть и против своей воли – в городе бессмертных ситхи. Если не считать безопасности и теплых постелей, единственное, чего совсем не было в его приключениях, так это красивых девушек. Впрочем, он познакомился с принцессой, которая очень ему нравилась даже в те времена, когда выдавала себя за обычную девушку, но она давно исчезла из его жизни, и только Эйдон знал, где она сейчас. С тех пор он практически не общался с женщинами – кроме Адиту, сестры Джирики, но она находилась далеко за гранью его понимания. Адиту походила на леопарда: красивая, но пугающая. Саймону не хватало кого-то вроде него самого, только, разумеется, заметно привлекательнее. Он прикоснулся к начавшей расти бороде, потом пощупал длинный нос. Она должна быть намного симпатичнее, чем он. Он нуждался в том, с кем мог поговорить – кто любил бы его и понимал, как никогда не сможет друг тролль Бинабик, кто разделял бы с ним мысли и переживания…
Тот, кто поймет все про дракона, – неожиданно подумал он.
Саймон почувствовал, как его зазнобило, и на сей раз вовсе не из-за ветра. Одно дело – видение про древних ситхи, и неважно, что оно было невероятно ярким. Многих посещают самые разные сны – он слышал, как безумцы на Площади сражений в Эрчестере громко рассказывали о них друг другу, к тому же Саймон подозревал, что рядом с Сесуад’рой такое происходило очень часто. Но он встретился с драконом, а мало кто мог сказать такое про себя. Он стоял перед Игьярдуком, Ледяным Червем, и не отступил. Он взмахнул своим мечом – ну, мечом: назвать Шип своим было бы невероятной наглостью с его стороны, – и дракон пал. Действительно потрясающее деяние, ведь никто из людей, кроме Престера Джона, не совершил такой подвиг, а Джон являлся величайшим из всех людей, Верховным королем.
Ну, да, Джон убил своего дракона, а я не верю, что Игьярдук умер, и чем больше о нем думаю, тем больше у меня сомнений. Вряд ли его кровь заставила бы меня чувствовать себя так, как тогда, если бы он не остался в живых. И вряд ли мне хватило бы сил его прикончить, даже с помощью Шипа.
Но, хотя Саймон в подробностях рассказал всем, что произошло на Урмшейме, и поделился с ними своими сомнениями, некоторые из тех, кто поселился на Скале Прощания, называли его Убийца Дракона, улыбались и махали руками, когда он проходил мимо. Саймон пытался не обращать внимания на это имя, но люди принимали его сдержанность за скромность. Он даже слышал, как одна женщина из новых переселенцев из Гадринсетта рассказывала своим детям невероятную историю с яркими подробностями о том, что мощный удар Саймона полностью отсек дракону голову.
Он понимал, что скоро наступит момент, когда то, что произошло на самом деле, не будет иметь ни малейшего значения. Те, кто хорошо к нему относились – точнее, к истории про дракона, – будут говорить, что он в одиночку прикончил чудовище. А те, кому до него нет дела, скажут, что это вранье.
Мысль, что какие-то люди рассказывают фальшивые истории о его жизни, злила Саймона. Ему казалось, будто они отнимают у того, что с ним произошло, значимость. Не столько воображаемые скептики – им никогда не удастся отобрать у него мгновение пронзительной тишины и неподвижности, когда он стоял на вершине Урмшейма, – сколько другие, те, кто преувеличивал или, наоборот, упрощал его деяние, сочиняя истории о спокойной храбрости придуманного Саймона, убивавшего драконов просто потому, что он мог, или из-за того, что они представляли собой зло. Они пачкали грязными пальцами незапятнанную часть его души. То, что тогда случилось, было гораздо важнее. Ему так много открыли бледные, равнодушные глаза чудовища, его собственный героизм и одновременно растерянность… а еще обжигающая боль, когда черная кровь… показавшая ему мир… мир…
Саймон выпрямился, сообразив, что снова начал клевать носом. О господи, сон такой коварный враг. С ним нельзя встретиться лицом к лицу и сразиться; он дожидается, когда ты отвернешься, и тихонько к тебе подкрадывается. Но Саймон дал слово, а теперь, когда готов стать мужчиной, его обещание должно быть священным обязательством, которое нельзя нарушить. Поэтому он ни за что не уснет. Сегодня особенная ночь.
Воины сна вынудили его принять решительные меры к тому времени, как начался рассвет, но им не удалось одержать над ним верх. Когда в Обсерваторию со свечой в руке вошел Джеремия, напряженный от осознания важности своей миссии, он обнаружил, что Саймон сидит скрестив ноги в луже быстро замерзавшей воды, мокрые рыжие волосы свисают на глаза, белая прядь напоминает сосульку. Но лицо Саймона сияло от триумфа.
– Я вылил всю воду из меха на голову, – сказал он с гордостью, но у него так отчаянно стучали зубы, что Джеремии пришлось попросить его повторить. – Я вылил воду себе на голову. Чтобы не уснуть. Что ты здесь делаешь?
– Пора, – ответил Джеремия. – Рассвет уже почти наступил. Пришло время уходить.
– А-а-а, – дрожавшим голосом протянул Саймон. – Я не спал, Джеремия, ни одного мгновения.
Джеремия кивнул и осторожно улыбнулся.
– Это хорошо, Саймон. Идем. В доме Стрэнгъярда разожгли огонь в камине.