Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 16



В Мурманске нас окутывал сумраком арктический день и поглощала мраком полярная ночь. Макабризм озвучивался (говоря на англо-русском наречии) пронзительным визгом. В дальнем углу карантина поросенок, родившийся без заднего прохода и после принятия пищи лишенный возможности облегчиться, голосил, надрываясь, в ожидании врачебной помощи. Визг по-прежнему стоит у меня в ушах, но дождался ли поросенок помощи, не скажу, нас отправили в порт на погрузку. Лошадей вели затемно под прожекторами. Грузчики поражались зрелищу из сказки про Конька-горбунка.

«Государь был в Роттердаме, где заметил он статую Эразма».

В Атлантику шли через Балтику на транспортном судне. Первая стоянка в Антверпене, нас с доктором на берег не выпустили, не удалось увидеть «Ночной дозор». О картине Рембрандта я слышал от деда, своими глазами видевшего: в темный зал входишь и на тебя… идут люди. В Роттердаме выпустили, но от лошадей надолго отлучиться нельзя, до статуи Эразма не добрались. В музее осмотрели череп гуманиста, вместилище мозгов, которыми ворочал ум, создавший «Похвалу глупости» – отправной пункт современности. Родоначальник мышления Нового времени изобличал глупость больших умов, клеймил выдающихся узколобых ученых, изничтожал великих бесталанных писателей, разоблачал всевластных лживых правителей, изображал злобных безбожников и насмехался над ханжеством рьяно верующих. Достойных доверия не нашлось (в 1515-м году). То же самое скажет Гек Финн: «Чтобы совсем не врамши, таких не видал», мой литературный герой.

Перед выходом в океан стоянка сдвоенная – Руан/Ле Гавр. Доктор, озабоченный простоем лошадей, с нетерпением ожидая отплытия, ругался: «Лягавр!».

До Руана больше пятидесяти миль, пешком туда-обратно не обернешься, на берег не выходили, но мне разрешили с капитанского мостика смотреть в ту сторону. «Что высматриваете?» – спрашивает капитан Бельков. Отвечаю: «Там истоки современной прозы». Когда-то моряки разных стран говорили: «Держи на окно господина Флобера». Писатель, живший в домике на берегу, в поисках le mot juste, точного слова, не спал по ночам, свет из его окна служил маяком.

«Голову не жалко оторвать тому, кто решил лошадок доставлять по воде, – говорил Бельков. – Не закачало бы коней!» Океан пощадил – пересекли, как по озеру, говорили матросы. Но у Ньюфаундленда качнуло, палуба вставала дыбом, тревожились за лошадей, держали в стойлах изнутри обитых кожей, Правый пристяжной «Поводар» дышал прерывисто и часто. Нервные колики – диагностировал доктор. Похожий на клоуна, цепляясь за канат, он висел над лошадью и целился шприцем в вену, бормоча: «Оррригинальный шторм…» В Монреале опять карантин, у нас взял интервью сотрудник «Радио Канады». Им, по Юнгу, в силу фатальных связей, оказался бывший владелец московского дома, в котором я вырос, Страстной бульвар № 6. На доме, со двора, виден вензель с буквой L–Lieven, семья дипломатов и военных стратегов.

Корреспондент, он же князь, Александр Андреевич, раньше брал интервью у Керенского. Говор Керенского грубоват, лишен мелодичности, у князя звучит музыка русской речи. Когда так говорили, Чехов писал[3].

Ливен состоял в родстве со Стаховичами, семья, в которой зародился сюжет «Холстомера», воплощенный Толстым. Но приезжать А. А. не приезжал. Так и не дожил, чтобы прийти на Страстной бульвар, где ныне под нашими окнами проходят протестные толпы, и потребовать назад свой бывший мой дом.

Мы переписывались, даже открытка дошла, хотя торговый индекс поставлен вместо адреса, но адресат указан, а где надо, знали, кто с кем переписывается:

Дмитрию. Цена без конверта четыре копейки.

О встрече с Ливеном я по возвращении рассказал соседке, их бывшей экономке. Старушка вспомнила, как ей пророчила графиня, «Бабушка Ливен», на полотне запечатленная Серовым. Отправляясь в отъезд, бабушка кастеляншу предупредила: «Ничего у вас не получится!». Записывая рассказ, я испытывал, по Бахтину, чувство амбивалентное: «Не получится»? Как будто у них получилось! И тут же спрашивал себя, неужели невозможное возможно. Немыслимые мысли отгонял, а теперь не выходят у меня из головы предсказание Бабушки Ливен и пророчество мистера Форбса.

«Не делай пешком ни шага, если можно ехать верхом».



За океаном моим первым желанием было увидеть ковбоев и как по заказу мне достался ещё один подарок судьбы. Владевший сетью товарных путей и обратившийся в нашу сторону железнодорожный магнат у себя в стране на политические упрёки отнекивался, отвечая, зачем он связался с нами: «Я простой сельский парень». И в подтверждение своих слов на ферме разводил бычков.

Тройку мы сдавали управляющему фермой, звали его Труман, по-русски Правдин, натуральный Клинт, объездчик из «Дымки». В доме у Трумана я, как вошел, увидел книгу ковбоя, первое издание, до сих пор не вышедшее из печати. Понятие обратное тому, какое бытовало у нас. У нас, выпустив книгу, рассыпали набор и книга больше не печаталась. На Западе, если есть спрос, держат книгу в печати, подпечатывая тиражи, из печати книга не выходит. Не вышел, например, Шекспир, до сих пор его пьесы нередко так и тиражируют со старых матриц, с опечатками неисправленными.

Наших рысаков по приезде поставили в открытых стойлах, боксах, а на дворе январь. Ковбой говорит: «Мы со временем переведем их в стойла получше». Обещание «со временем» прозвучало песней слишком знакомой, я про себя удивился: «Куда мы попали? И это Америка?». Отлучился в туалет, вернулся, хотел взглянуть, как чувствуют себя наши жеребцы, а боксы пустые. «Я же сказал, переведем» – объяснил Труман. «Вы сказали со временем!» – «А несколько минут не время?» – получил я первый урок американизма.

На другой день рысаки, с настоя, взяли на унос. Доктор, сидя с Труманом у меня за спиной, кричал: «Переводи же ему! Переводи!» Иными словами, проси о помощи, чтобы тройку удержать. Перевести я не успел, пролетка опрокинулась и меня постигла участь Ипполита, как у Расина (в переводе М. Донского):

Лошади волокли меня по земле, я тянул на себя две из четырех вожжей, но развязался гуж, качнулась дуга, и коренник фактически освободился от упряжки. Остался я лежать на обочине, а надо мной, как в кинофильме Ильенкова «Тени забытых предков», пронеслись кони, только не стрелы огненные, а темные тени. Откуда-то возник стремительный автомобиль с надписью-молнией «Шериф», с ревом и риском он понесся наперерез потоку машин и лошадей. Все кто был на ферме очутились верхом и тоже полетели стремглав, соперничая с автомобилями. Всех опередил местный паренек по имени Фред. Сидя не в седле, а за рулем, он поставил поперек шоссе свой эс-ю-ви, мини-автобус. Лошади, волоча разбитый экипаж, оторвали у автомобиля бампер, но замедлили ход и выскочивший из кабины Фред повис у них на удилах.

Лежа на обочине, я сообразил: тройка выражала идею, усвоенную со школьной скамьи: «Птица-тройка… сам летишь и всё летит…»

«Нужны бега лошадей, а не гонка вооружений».

Чинить пролетку, у которой отвалился передок, взялись амиши, сектанты, соблюдают омовение ног, не признают завоеваний цивилизации, электричеством и бензином не пользуются, но умеют работать руками. Пока амиши ладили пролетку, «Папа Сайрус» (прозвище Итона) отправил нас с доктором осматривать, какие конские породы есть в Америке. Остановились на ипподроме под Нью-Йорком, поместили нас в ближайшую гостиницу. Чтобы оправдать затраты на наше содержание, отвечавший за рекламу ипподрома Ирвинг Радд, рекомендуя меня, объявил: «Один его дед стоял у истоков русской авиации вместе с Игорем Сикорским, другой дед устраивал русскую революцию с Керенским».

3

Есть в сетях, сравните: https: ⁄⁄www.youtube.com/ watch?v=8EVrQq73cV4)