Страница 70 из 108
Стоим ли мы на пороге новой деглобализации? Некоторые эксперты полагают, что она уже началась. Политики популистского толка винят импорт товаров и иммиграцию в снижении доходов малоквалифицированных работников. США при президенте Трампе вышли из торговых соглашений и повысили таможенные тарифы на продукцию как конкурентов (например, Китая), так и партнеров (например, европейских стран). Если деглобализация разорвет экономические связи между богатыми и бедными странами, у многих диктаторов будет меньше причин притворяться демократами.
Но этого пока не произошло. Мир сегодня не такой, каким он был в 1930-е. Прежде всего, с тех пор мировой ВВП увеличился в 15 раз, а зависимость от экспорта выросла еще в два раза больше33. В 2019-м на международную торговлю товарами приходилось 44 % мирового ВВП34. Великая депрессия, подстегнувшая протекционизм, протекала намного тяжелее, чем мировой финансовый кризис 2008–2009 гг. или экономический спад, вызванный пандемией коронавируса: во время Великой депрессии американский ВВП сократился на 32 % по сравнению с 4 % в 2007–2009 гг. и 10 % в 2020-м35. В 2020 году на фоне сокращающегося ВВП, благодаря огромным вливаниям ликвидности, стремительно росли финансовые рынки36. Конечно, возможно, экономическая глобализация развернется в обратном направлении, но пока такая перспектива не просматривается.
Последний кризис не разрушил международную торговлю, но уменьшил финансовую зависимость автократий. Это может оградить их от политического давления. В медианном недемократическом государстве доля гуманитарной помощи и программ содействия развитию сократилась с 8 % ВВП в 1990-м до 2 % ВВП в 2017-м37. Страны побогаче смогли создать у себя финансовую подушку безопасности для преодоления будущих краткосрочных кризисов. В частности, в Сингапуре, России и Саудовской Аравии золотовалютные резервы теперь превышают 25 % ВВП. Недемократические страны сознательно предпринимают меры для снижения зависимости от мировых финансовых рынков. Иногда диктаторы поддерживают деглобализацию исключительно ради защиты своих режимов. Когда Запад ввел санкции против Путина за вторжение в Крым, он ответил контрсанкциями на импорт продовольственных товаров и приказал элитам репатриировать активы, инвестированные за границей38. И все же у «деофшоризации» есть пределы. Обрыв финансовых связей лишает диктатора рычага давления на западные элиты.
Китайские международные инвестиции и помощь другим странам тоже ограничивают влияние Запада. Только в период 2010–2019 гг. прямые иностранные инвестиции (ПИИ) Китая в мире выросли с 317 млрд долларов до 2,1 трлн. По этому показателю Китай все еще отстает от США, чьи ПИИ в 2019-м составили 7,7 трлн долларов39. Но Китай оставил США далеко позади в кредитовании иностранных государств, ссудив 1,5 трлн долларов более чем 150 странам. Китай выдает больше займов, чем все страны-кредиторы ОЭСР вместе взятые40.
Чтобы получить поддержку Пекина, не нужно притворяться демократами. Рассмотрим пример Эфиопии. Чтобы угодить западным донорам, лидер страны Мелес Зенауи, бывший партизан-марксист, придя к власти в 1991-м, смягчил тональность своей революционной риторики. Однако к 2014-му Китай ссудил стране 12,3 млрд долларов: эта сумма равна половине ее среднегодового ВВП. Режиму уже не нужно было напускать на себя демократический вид, поэтому на выборах 2010 года правящая партия и ее союзники забрали 99,6 % мест в парламенте. В 2015-м силы безопасности жестоко подавили протестное движение, убив 700 и арестовав 23 000 человек. И это не единственный пример. Политологи Стив Хесс и Ричард Айду выяснили, что страны, которые получают относительно больше финансирования от Китая, чем от Запада, проводят более жестокие политические репрессии41. По мере того как в страну притекали китайские деньги, президент Танзании Джон Магуфули усиливал преследование журналистов и активистов42. Он особо поблагодарил Китай за выделение помощи без дополнительных условий43.
Как мы видели в седьмой главе, экономические связи сами по себе редко побуждают диктаторов менять подходы. Но экономические связи в сочетании с глобальными СМИ, кампаниями в защиту прав человека и политическим давлением Запада могут произвести мощный эффект. Однако некоторые эксперты опасаются, что действие этих элементов модернизационного коктейля слабеет. Ведь традиционным западным СМИ в новых условиях приходится нелегко: интернет-платформы уводят у них рекламодателей, а аудитории фрагментируются. Если из-за этого западные элиты будут получать меньше информации о репрессивных режимах, то диктаторы только выиграют.
Но, судя по всему, ничего подобного не происходит. Более того, если в 1980-х лишь немногие глобальные телеканалы и информагентства писали об автократиях, то сегодня СМИ изобилуют подробностями из их жизни. И все благодаря острой конкуренции, новым технологиям и фрагментации рынка, которые разрушили старые операционные модели средств массовой информации. Вместо дорогих зарубежных бюро появляются сети местных внештатников, независимых репортеров-стрингеров и «гражданских журналистов», снимающих видео на смартфоны44. Хакеры разоблачают тайны крупного капитала и дипломатии, предъявляя миру все – от посольских телеграмм до схем ухода от налогов. Правозащитные группы организуют квази-«новостные редакции» и отправляют сотрудников своих пресс-служб на место событий со скоростью пожарных45. Расследователи из НКО предают гласности информацию о нарушениях прав человека в сфере природопользования (Global Witness), коррупции (Transparency International, Центр по исследованию коррупции и организованной преступности (OCCRP)) и отмывания денег (Международный консорциум журналистов-расследователей (ICIJ)). А такие команды, как «Bellingcat», расследуют даже операции спецслужб, санкционированные политические убийства, передвижения войск и группы праворадикальных боевиков. Два десятилетия назад только лучшие шпионские ведомства имели доступ к информации, до которой теперь может добраться любой человек со смартфоном46.
Сегодня важнее не собрать больше информации, а, во-первых, подтвердить ее достоверность и интерпретировать ее, и во-вторых, привлечь к ней внимание47. Первая задача по-прежнему лежит на традиционных СМИ. Солидные компании с репутацией, которую они не хотели бы терять, заинтересованы в том, чтобы проверять свои источники. Люди продолжают покупать «The New York Times» или смотреть «CNN» не потому, что те рассказывают обо всем на свете, а потому что их репортажи заслуживают доверия. Со второй задачей сложнее. Политики реагируют на те новости, которые стали известны избирателям. Прежде СМИ могли давить на власть за счет увеличения своей аудитории. Нынешняя фрагментация и многообразие новостных лент служит для чиновников защитой. На Западе функция привлечения внимания перешла от авторитетных СМИ к алгоритмам: теперь они решают, какая следующая новость взорвет интернет.
Правозащитные движения могли бы взять эту задачу на себя. Активисты всегда стремились склонить общество на свою сторону и подтолкнуть государство к действию. С 1980-х НКО приобрели огромный опыт в работе с общественным мнением; для привлечения внимания и пожертвований они заручаются поддержкой знаменитостей. Еще в 1985-м трансляцию международного благотворительного музыкального фестиваля «Live Aid» в помощь голодающим в Эфиопии посмотрели 40 % населения Земли48. Сегодня внимание к зверствам, происходящим в самых дальних уголках планеты, привлекают социальные сети. Информация о преступлениях угандийского полевого командира Джозефа Кони и требования спасти нигерийских школьниц, похищенных исламистской террористической организацией «Боко Харам», распространялись с помощью видео, становившихся вирусными49.