Фактор беспокойства

Нихренасе! Это с какого перепуга у моего мюзикла вдруг такая вот «миролюбивая» репутация образовалась, что президент и премьер не самой маленькой европейской страны возлагают на него такие надежды? Что-то я совсем перестал понимать что-либо в современной политике. С озадаченным видом разглядываю Толоконского и тот поняв мой взгляд поясняет:

— У твоего спектакля очень своеобразная репутация. Во Франции его восприняли как антинацистский, в Берлине наоборот. В САСШ просто как хороший спектакль на историческую тему по роману французского писателя, а в Советском Союзе как… Толоконский на секунду спотыкается, но затем продолжает: — Как легковесный, но интересный и полезный.

Угу. Я уже читал об этом в «Известиях», хотя сейчас у газеты «более расширенное» название и наверняка это мнение «Самого», а с ним вряд ли кто решится поспорить. Хотя вот я полностью согласен. Нет там никаких «подводных камней», как бы их не пытались разыскать. А все «допущения», это всего лишь случайные совпадения.

— Леонид Михайлович. В Берлине мой мюзикл не ставили, от него была только музыка.

— Вот! И в Мадриде нужно тоже самое! Пусть испанцы ставят всё что хотят, ты только дирижёр и ни во что не вмешиваешься! — нихренасе? Это как? А зачем тогда я там нужен? Что за аферу опять хотят замутить? Оно мне надо?

— Миша, пойми. Мы идём навстречу испанским товарищам по двум причинам. Во-первых, мы все тоже считаем, что твой спектакль может на время отвлечь испанское общество от междоусобицы, а во-вторых, помочь левым партиям на предстоящих выборах. Всё-таки все помнят по Франции против кого направлен твой спектакль. — здрасьте! Опять за рыбу деньги? «Ты не вмешивайся, но все помнят». Кстати, третий мотив так и не озвучили, а он лежит на поверхности, те самые «за рыбу деньги». Советский Союз наверняка со спектакля что-то поимеет, вон как лихо он «поимел» меня.

— Миша, да ты сильно не расстраивайся, в любом случае это не больше полугода, в августе уже дома будешь! Тебе же в сентябре на учёбу. Кстати, выбрал куда поступать станешь? Советую в Московскую консерваторию. Всё-таки — Столица!

— Да мне без разницы куда, Леонид Михайлович, лишь бы поскорее. Лучше подскажите к кому мне в Мадриде обратится?

— Это тебе Розенберг объяснит, так что сначала поедешь в Париж. Все документы у него, в Мадриде пока нашего посла нет. Марсель Израилевич тебе всё подробно объяснит и проинструктирует.

От услышанного непроизвольно расплываюсь в улыбке. Мишель, слышишь? Я еду к тебе! И тут же улыбка пропадает. А кто меня там ждёт? Мишель уже наверняка «занята» и мешать ей не собираюсь. Тем более, что буду «наскоком», но с Лепле и Анатрой пообщаюсь обязательно! Ха! Да мы похоже с Майером вновь вместе поплывём. У него билет на воскресенье и опять на «Иль де Франс». Маркус поедет за женой, он всё-таки решил обосноваться в Америке и уже «вложился» в продюсирование фильма по моему сценарию. Чёрт! Осталось-то всего четыре дня до отплытия! У меня слишком мало времени. Автомобиль, а тем более самолёт за хорошую цену теперь точно продать уже не успеваю. Да и чёрт с ними. «Не жили богато, и нефиг начинать!»© Зато теперь знаю кому устроить «маленькую пакость» на прощанье. Хищно усмехаюсь. Вы ещё меня не раз вспомните, когда будете метаться по Нью-Йорку в поисках парковки для автомобиля и ангара для самолёта. Моя «мстя» будет жестокой!

— Валериан Савельевич, да что Вы всё мнёте в руках этот несчастный карандаш? Это же не барышня. Дайте его мне, а то сломаете! — забираю из рук опешившего куратора карандаш, присаживаюсь к столу и достаю из конверта письмо, что хотел отправить домой. В полной тишине дописываю строчки:

— P. S. Дорогая мамочка, все мои планы опять неожиданно меняются. Только что узнал, что эти… — задумываюсь над эпитетом и оставляю троеточие, всё равно цензура вычеркнет то, что я сейчас напишу. Так как цензурное определение в мою голову не приходит. — Опять отправляют меня в командировку на полгода. На этот раз в Испанию. Прости родная, но узнал об этом буквально только что. Не ругайся на меня и пока потренируйся на ушах Крамеров. Обещаю что в корриде принимать участие не стану, разве что в качестве зрителя. Обнимаю и целую крепко-крепко, твой непутёвый сын Мишка.

* * *

— Леонид Михайлович! А вот что-то я Вас сейчас совершенно не понимаю. Чего мы с этим Лапиным цацкаемся и носимся как с писаной торбой? Кто он вообще такой? Ведёт себя нагло, со старшими товарищами вообще не советуется. Да от него неприятностей и головной боли больше, чем от всех остальных наших товарищей, что за рубежом работают! Да и товарищ ли он нам? Он же с этой белоэмигрантской нечестью окончательно снюхался и в последние дни времени с ними проводит больше чем с нами. И заметьте, совершенно отказывается писать отчёты об этих встречах и чуть ли не открытым текстом посылает меня! — Пётр Давидович с возмущением смотрит на Толоконского.

— Успокойтесь, товарищ Гусев. Придёт время и за свои поступки ответят все! Мне вот тоже не совсем понятно поведение нашего товарища Лапина, но я свои эмоции сдерживаю. Возможно мы просто не догадываемся о причинах такого его поведения. Но заметьте, там где появляется Лапин, вскоре обязательно что-нибудь происходит. И это не случайно. Поверьте моему опыту, что и в Испании, куда его так неожиданно «откомандировали», он тоже что-нибудь отчебучет. — Толоконский насмешливо фыркает и продолжает:

— Был бы гоем, так перекрестился бы, что этот беспокойный юноша наконец-то оставит нас в покое. Пусть теперь голова болит у испанских товарищей. Знаете, в юности я одно время увлекался орнитологией, — Леонид Михайлович ностальгически хмыкает, — это такая наука о птицах. Так вот, там есть такое интересное понятие, как «Фактор беспокойства». Это когда над гнездовьем мирных птиц начинает кружить хищник, или на их территорию заходит опасный зверь. Вот этот Лапин и напоминает мне такого молодого хищника. С виду совершенно мирного и безобидного, но уже одно только его появление провоцирует панику и приводит к непредсказуемым последствиям. Но это, к счастью, уже не наша головная боль.

* * *

Стою на палубе и зябко кутаюсь в пальто. В заливе Лоуэр довольно мерзкая погодка. На термометре плюс семь градусов, но сеет мелкий противный дождь и дует пронизывающий ветер. За влажной дымкой уже почти не видны очертания Бруклинского моста, а все прибрежные постройки надёжно скрыты в плотной дождливой пелене. Поглубже натягиваю «Федору» на уши и провожаю удаляющийся берег печальным взглядом. Нет, по Нью-Йорку я точно скучать не стану, это не мой город и сожалеть о расставании с ним я тоже не буду. Но я плыву во французский Гавр, хотя моя душа рвётся в родную Одессу. Сердце сжимается от тоскливого понимания, что я по-прежнему остаюсь всего лишь пешкой в этом мире и от моих желаний ровным счётом ничего не зависит. Провожу ладонью по лицу, стирая влажные капли со щёк и машинально пробую языком ладонь на вкус. Солёная. Что это, морские брызги? А может просто слёзы, которых никто не видит?

На ум приходят строчки из песни, недавно разученной с сестрёнками Бейгельман. Станут ли они дуэтом «Сёстры Бэрри»? Это зависит уже только от них. Но как же эта песня сейчас зозвучна моему настроению! Эх…

Где взять бы немножечко счастья?

А счастье — удачи сродни.

https://youtu.be/YMfMZnSFG6I

Глава 6. Париж — Мадрид

Мне очень нравится уверенность в себе.

Но жаль, что моё чувство не взаимно… (М. Лапин)

Атлантика. Она такая непредсказуемая… В третий раз пересекаю её воды и всякий раз она другая. В начале прошлого лета отметилась довольно сильным волнением на всём пути нашего следования из Гавра в Нью-Йорк, но погода стояла просто изумительная и прогулки на внешней палубе нам с Люсей и Катериной были в радость. Летний «Большой Круиз» на лайнере «Императрица Британии» мне вообще запомнился как шикарный курортный отдых где-нибудь на взморье в фешенебельном отеле. Но зимняя Атлантика, это что-то нечто… На солнечную палубу выйти «позагорать» согласится разве что совсем уж «упоротый» любитель зимнего экстремального «моржевания». Даже просто находится на внешней палубе не доставляет никакого удовольствия. Резкий, пронизывающий одежду насквозь ветер с брызгами то ли дождя, то ли морской воды и на фоне мрачных тёмно-серых волн, под рваными, низко нависающими тучами такого же депрессивного цвета, напрочь отбивают всякую охотку любоваться морскими «штормовыми пейзажами». В каюте тоже ненамного комфортнее. Из-за сильной качки даже ночью нормально выспаться не удаётся.