Фактор беспокойства

— Мсье, могу предложить Вам почти новый легкомоторный Parks P-2A. Двадцать девятого года выпуска, модернизированный. На самолёте стоит новый пятицилиндровый двигатель Wright J-6–5 на 165 лошадиных сил, установлены два дополнительных подвесных топливных бака по пятьдесят литров каждый, но при необходимости их легко можно демонтировать. Крейсерская скорость около двухсот километров в час, дальность полёта восемьсот километров, но с дополнительными баками я легко перелетал и на тысячу. — ого! Это то что мне надо!

— А потолок высоты? — с замиранием сердца жду ответа.

— Не более шести тысяч, но начиная с пяти Вам потребуется кислородная маска, иначе рискуете потерять сознание от недостатка кислорода.

Это я и без «советчика» знаю, но меня интересует именно потолок полёта. Теперь вот усиленно пытаюсь вспомнить высоту Анд. Смогу или нет «перепрыгнуть» через Кордильеры на этом самолётике? Наверняка там не везде высота запредельная, должны быть и перевалы. Кто б ещё мне их показал? Что интересно, об этом аппарате я ничего не читал, видимо авиакомпания небольшая и в обзоры авиатехники не попала, или я просто пропустил по невнимательности. Сейчас таких фирм и фирмочек, пруд — пруди. Все энтузиасты, кому не лень и у кого есть средства, свои самолёты строят и разрабатывают повсеместно. Надо взглянуть на это чудо авиатехники, а затем уж и принимать решение о его покупке.

— Хорошо, давайте взглянем на Ваш самолёт. Где он находится?

— В Асунсьоне, в ангаре аэродрома.

— Где? Асунсьон? Но если мне не изменяет память, это же Парагвай? — в полном расстройстве чувств отворачиваюсь от своего визави, сплёвываю на землю и разочаровано произношу по-русски:

— Что ж ты мне голову-то морочишь? Один хрен, что Асунсьон, что Нью-Йорк. Ты бы мне ещё Пекин предложил!

Похоже я застрял тут надолго, надо бы поисками гостиницы озаботиться и узнать дорогу через перевалы. Наверняка какие-нибудь «козьи тропы» существуют, придётся искать проводника и добираться в Чили верхами или пешим ходом. Оставаться в Аргентине на ПМЖ у меня нет никакого желания. Однако! Мой «Большой Круиз» подложил мне «Большую Свинью». Вот же встрял… Ну, спасибо тебе, товарищ Довгалевский!

— Вы русский? — оборачиваюсь и вижу изумление на лице моего собеседника.

— Русский, но мне от этого не легче. Похоже я надолго застрял в этой «жопе мира» и меня совсем это не радует.

— Русский! Боже мой, какая неожиданная встреча. Но как же приятно встретить соотечественника на самом краю земли! Позвольте представиться: — Поручик в отставке, Порфёненко Владимир Николаевич. В недавнем прошлом пилот гидроплана второй авиагруппы корпусного авиаотряда Балтийской воздушной дивизии. Ныне — старший лётчик первого звена второй истребительной эскадрильи «Лос Индос» парагвайских воздушных сил!

«Отставной поручик» протягивает мне руку и остаётся только с чувством пожать её и представиться в ответ: — Михаил Григорьевич Лапин. Музыкант. — вот так, по-простому и «без церемоний» безо всяких там «профессоров и композиторов». И пожимаю лётчику руку с большим удовольствием. Всё-таки пилоты, тем более лётчики морской авиации первой мировой войны, это настоящие герои. Они заслуживают уважения!

— Эту встречу обязательно надо отметить! Михаил Григорьевич, давайте пройдём в мой ангар, а то торчим тут у всех на виду и только лишнее внимание к своим персонам привлекаем.

Вот, сразу видно характерную черту русского человека! Где б он не находился, в какую б дыру судьба его не засунула, но только дай ему повод, и он сразу же начнёт «отмечать», и вовсе не важно «что», главное, чтоб повод появился! Просто натура такая… «хлебосольная». Но уйти с солнцепёка, это правильное решение. Температура воздуха где-то в районе восемнадцати градусов, но безоблачно и в моей «троечке» довольно жарко. Да и фетровая шляпа голову от солнца не только прикрывает, но и сама греет неслабо. А ноги уже гудят и отдыха просят.

Вслед за поручиком вхожу в ангар и с интересом осматриваюсь. Ангар довольно большой, свободно два самолёта поместятся и ещё место останется, но сейчас он совершенно пуст, даже мусора нет. В одном углу небольшой самодельный столик с лавочкой, в другом ящик с чистой ветошью, там же стоят совершенно пустые стеллажи да характерные пятна на полу видны. Видимо тут стояли фляги с маслом и бензином, и как не осторожничай, но всё равно что-нибудь да прольёшь.

— Прошу к столу! — Владимир Николаевич приглашает с импровизированному «дастархану» и непроизвольно сглатываю слюну. Это что? Сало? Неверяще беру кусочек и с наслаждением принюхиваюсь к запаху настоящего солёного сала, приправленного чесночком и посыпанного свежим укропчиком. Очищенная и порезанная на дольки головка лука, пара сваренных вкрутую куриных яиц и настоящий домашний ржаной хлеб! Божественно! Как же давно я всего этого не пробовал, просто нечаянно какой-то праздник желудка случился.

— Ещё бы тарелку борща с пампушками, ложку сметаны сверху и можно считать, что жизнь удалась! — желудок предательски урчит, соглашаясь с моими словами.

— Будет и борщ, но попозже, когда в Борисов приедем. Моя Галю хозяюшка на все руки! — в голосе Порфёненко проскальзывает нежность и только тут замечаю, что всё это богатство разложено на вышитом рушнике, постеленном на столик. «Борисов», «Галю», вышитый петухами рушник… Куда я попал? Такое впечатление, что я снова в своей родной Одессе оказался. В нашем дворе тоже украинская семья проживала, так Осип Петрович свою жену также ласково называл, а все полотенца в доме и занавески на окнах их квартиры были вышиты такими же петухами.

Владимир Николаевич уже достал из шкафчика стола пару стопок и бутылку с прозрачным содержимым, как догадываюсь, с местным самогоном, так как никаких этикеток на бутылке не вижу. Немного смущаясь жестом показываю, чтоб мне наливал только «на донышке». От чего-то у меня никак «не складываются отношения» со спиртным.

Почему-то пьянею очень быстро, утром голова не болит, но «вчерашнее» помнится как-то смутно. У меня «ранний алкоголизм», как со смехом объясняла такое состояние моя подружка Мишель. Смех-смехом, но стараюсь не злоупотреблять, отговариваясь «спортивным режимом». Ну его нафиг, такие «диагнозы». Выпили за знакомство и Порфёненко обтерев руки рушником просит показать мою лицензию пилота.

— Михаил Григорьевич, у меня для Вас есть предложение, но только если ваша лицензия меня устроит. Если Вы действительно пилот и Ваша лицензия это подтвердит, то могу предложить Вам место пилота на время перегона двух самолётов в Асунсьон. А там у меня личный самолёт, о котором Вам и говорил. Если мы сойдёмся в цене, то я его Вам продам. Самолёт хороший, но мне больше не пригодится. Война с Боливией подходит к концу и мой командир, Георгий Иванович Ширкин твёрдо пообещал мне похлопотать перед Сергеем Францевичем Эрном о моём зачислении в постоянный штат эскадрильи по окончании войны.

— Господин капитан в хороших отношениях с господином полковником и считает, что отказа мне не будет. У меня большой опыт полётов и два подтверждённых лично сбитых; «Альбатрос» и «Фокер» на германском фронте и один «Викерс» сбитый уже на этой войне, правда сбитый в группе. Так что пока я не «ас», но твёрдо намереваюсь им стать с помощью нового самолёта, за которым и прибыл в Аргентину.

От моей лицензии Порфёненко приходит в полный восторг и тут же сходу предлагает поступить добровольцем в парагвайские ВВС. Удостоверения «инструктора» и «военного пилота» вызывают у него искреннее восхищение, и он начинает настойчиво меня уговаривать «соблазняя плюшками»:

— Михаил Григорьевич, зарплата пилотов-добровольцев выплачивается в твёрдой валюте. Месячный оклад в размере пятисот долларов, за вылет на разведку или сопровождение бомбардировщиков выплачивается премия в размере двадцати долларов, если приходится вступать в бой, то выплаты дополнительно увеличиваются на пятьдесят долларов. За каждый лично сбитый самолёт противника — премия в размере месячного оклада.