Бронепароходы

Нерехтин понял, что пришли матросы, которых капитан «Суворова» посылал по окрестным деревням за провизией. Это означало, что утром можно будет заправить цистерны судов мазутом и ускользнуть из затона на свободу. Обычно суда в затонах заправлялись из плавучей нефтеперекачки, но сейчас вместо неё из Нобелевского городка просто пригнали наливную баржу.

– Ты – командир, и забота твоя, – отказался Нерехтин. – Идём, Катерина.

В бессмысленно большом люксе измученная Катя, не раздеваясь, легла на койку, и Нерехтин прикрыл её одеялом. Когда-то он так укладывал сына…

От «Суворова» Иван Диодорович двинулся по дамбе обратно в сторону своего буксира и присел на ржавый адмиралтейский якорь, косо торчавший из песка. По камскому стрежню рассыпалась лунная рябь. Кама казалась дикой и первобытной, потому что на всём протяжении створа в эту большевистскую навигацию не поставили ни единого бакена. Нерехтин думал о Якутове. Митя всегда стремился жить в общем движении времени, держаться на гребне – и не удержался. Потому что волны переменчивы, а неизменно только течение.

…Когда Иван Диодорович поднялся на буксир, вся команда ждала его на длинной корме. Речники развалились на палубе где попало, курили, дремали.

– Ты куда сгинул? – закричал Гришка. – Пора машину заводить!

Нерехтин догадался, что старший машинист Осип Саныч Прокофьев не желает приниматься за дело без указания капитана.

– Заводи, – разрешил Прокофьеву Нерехтин.

– Нижняя команда – за мной! – сразу распорядился Прокофьев.

Вслед за Прокофьевым помощники машиниста, кочегары и маслёнщик направились к дверке, за которой находился трап в машинное отделение. Вскоре в недрах парохода раздалось глухое звяканье задвижек-клинкетов на трубопроводах, скрежет топочного люка и сопение помпы при подаче топлива.

Иван Диодорович ещё раз оглядел людей на корме буксира.

– Одумайтесь, ребята, пока не поздно, – сказал он. – «Суворову» деваться некуда, а мы-то дома. Большевики не спустят непокорства. Они на каждую пристань телеграфируют, и нас везде с пулемётами встречать будут.

– Чай не станут они по людям стрелять! – возмутился Челубеев.

– Станут, – заверил Нерехтин.

– Не сей панику, дядь Вань! – обиженно крикнул Гришка Коногоров.

Внезапно за кормой брякнула сходня. На буксир влез Федька Подшивин, матрос из новеньких. Вместе с матросами «Суворова» и других мятежных судов он ходил на захват барж и стрелковой ячейки возле наплавного моста.

– Ну что, взяли красных? – вскинулся к нему Гришка.

– А некого брать! – по-детски рассмеялся Федька. – Драпанули красные! Ячейка пустая, а на баржах токо по сторожу! Расписку от нас ждали! Умора!

– Дурачок ты! – разъярился Иван Диодорович. – С бакинцами не знаком!

Наливные нобелевские баржи с мазутом пригнали с Каспия – с местными шкиперами. Подпольщики Баку, устраивая экспроприацию – «экс», обычно выдавали ограбленным расписку. Разных подпольщиков было много: эсеры, большевики, мусаватисты, дашнаки. Чтобы жандармы не карали тех, кто не виноват, и не ссорили подпольщиков между собой, грабители всегда называли себя. Если сейчас большевики убрали с барж мадьярскую охрану, а бакинские шкиперы по привычке ждут расписку за «экс», значит, красные уже знают о мятеже. И обязательно что-нибудь предпримут. Красные упрямы и жестоки.

– Ребята, худой признак – что никого нет! – убеждённо заявил Иван Диодорович. – Добром прошу – не надо мятежа!

Гришка Коногоров покровительственно обнял Нерехтина:

– Не трусь, дядя Ваня! Пойми: старый ты уже! Теперь наше время! Воля!

Нерехтин раздражённо освободился от объятия.

– Убьют кого, Гришка, – на твоих руках кровь!

Высокие рубки и трубы пароходов в затоне окрасило мягким светом зари.

16

Катя проснулась от упругого толчка – это пароход стукнулся привальным брусом своего борта в кранцы пристани. Каюта была погружена в розовую и голубую утреннюю тень. Снаружи слышались голоса матросов и плеск воды. Из глубины парохода доносился тихий шум машины, работающей на малом ходу. Катя поднялась с постели и посмотрела в окно: «Фельдмаршал Суворов» причалил – но не к пристани, а к длинной, плоской и ржавой железной барже с большими люками, густо заляпанными мазутом, и цистерной-мерником.

Катя умылась под краном с бронзовым барашком и расчесала волосы. Она не выспалась, однако чувствовала себя бодрее, чем ночью. Почистив одежду мокрой платяной щёткой, Катя направилась на прогулочную веранду.

«Суворов» ещё не покинул затон – стоял у баржи на бункеровке, то есть закачивал топливо. Над баржей и лайнером зеленела на солнце заросшая ивами береговая круча. К мернику на барже от «Суворова» тянулась, провисая, толстая брезентовая труба. Сопела помпа, стучала вспомогательная машина-камерон. Суетились матросы в грязных рукавицах. За бункеровкой наблюдал первый помощник в тёмно-синем кителе и фуражке. Катя увидела, что к нему подошёл Костя Строльман, и сама тоже подошла поближе.

– Илья Никитич, мне нужен матрос, – вежливо объяснял Костя. – Человек лежит в лазарете без сознания. Я ведь не донесу его один.

– Извините, господин… э-э…

– Константин Строльман, – подсказал Костя.

– …господин Строльман, но сейчас обстоятельства исключительные, – так же вежливо ответил помощник. – Судно может отвалить в любой момент. Капитан не желает рисковать членами команды или ожидать опоздавших.

– Уверяю вас, у меня вопрос жизни и смерти!

Первый помощник молча коснулся двумя пальцами козырька фуражки.

В такое яркое утро гибель отца показалась Кате ещё более невероятной, чем вчера. Катя не соглашалась с ней, Кате хотелось противоречить всему.

– Я помогу вам, Костя, – заявила она. – Не беспокойтесь, я сильная!

– Не советую, барышня, – предостерёг её первый помощник. – Впрочем, как вам угодно. За минуту до отвала мы дадим гудок. Поторапливайтесь.

С парохода Катя и Костя перебрались на баржу, с баржи – на пирс, потом на берег. На верхотуру вела деревянная лестница.

– Нести обратно придётся по съезду, – предупредил Костя. – Это дольше.

– И кто же ваш таинственный больной? – полюбопытствовала Катя.

– Не больной, а раненый, – нехотя сказал Костя. – Я не вправе открыться, Катерина Дмитриевна, однако не могу утаить, что его и спасал ваш отец.

– Отец?! – обомлела Катя. – Он ничего мне не говорил!

– Я не вправе судить о ваших взаимоотношениях. Могу сообщить лишь то, что я обязался сопровождать этого офицера в Самару. Ради него Дмитрий Платонович и устроил мне с сестрой место на пароходе.

Катя никак не ожидала, что у отца были столь важные секреты от неё, и она почувствовала себя обманутой. Мог ли отец обманывать – даже из лучших побуждений?… А почему бы и нет? Отец всегда жил своими делами и своей жизнью, в которой она, Катя, участия не принимала. И в целом… Отец ведь бросил жену с ребёнком… и со второй женой судьбу не соединил…

Наверху Катя увидела домики небольшого посёлка речников. Костя уверенно пошагал к самому длинному дому, огороженному штакетником.

В тесной палате лазарета стояли две кушетки. На одной лежал офицер, за которым явился Костя, а на другой храпел фельдшер.

Костя выругался:

– Мерзавец! Я вручил ему деньги на медикаменты, а он всё пропил!

А Катя замерла над офицером. Она сразу его узнала.

Она встретила его пять лет назад на пароходе, когда возвращалась от мамы в Англию. Пароход шёл из Биаррица в Борнмут. Пассажиры шептались, заметив на борту главного претендента на российский престол – Великого князя Михаила Александровича, изгнанного из страны за морганатический брак с княгиней Брасовой. Опальные супруги жили в замке Небворт под Лондоном. И в русских домах Канна, и даже в строгой «Шерборн скул гёлс» все девушки обсуждали дерзкий и красивый поступок Великого князя, который пожертвовал своим положением ради любви. И Кате было отчаянно интересно посмотреть на Великого князя. Она подкараулила Михаила на прогулочной палубе. Великий князь сидел в шезлонге, курил папиросу с мундштуком и, щурясь, задумчиво смотрел на волны Биская. Лицо у него было очень приятное – доброе и с достоинством. И сейчас Катя вновь увидела этого человека – в глубине России, на Каме, в каморке лазарета… Великий князь был без сознания: фельдшер сорвался в запой, и больной впал в беспамятство.