Страница 5 из 7
– Как убили? – ахнула я. – На самом деле убили? До смерти?
– А как ещё можно убить? Не до смерти, что ль, – усмехнулся швейцар.
Франц испуганно зачастил про опасность и осторожность.
– А можно… посмотреть? – закинула я удочку.
– Что посмотреть?
– Квартиру… где убили… так интересно!
– Какой там интерес. Пустая квартира, сударыня.
Я запустила умирающую от любопытства дурочку, вдруг забывшую о певице мадам Жармо. Швейцар вздыхал, твердил о полиции и запрете, я настаивала, Франц стенал и ахал. В конце концов я победила. Швейцар взял ключи, мы поднялись на второй этаж, и он открыл квартиру. Здесь было тихо и темно из-за задернутых штор. Я прошла в комнату, где неделю назад обнаружила на полу тело. Разумеется, сейчас здесь не было никаких признаков произошедшего. Напрасно я пришла сюда, но сделать то, что решила, всё-таки нужно. Когда глаза привыкли к полутьме, а Франц и швейцар увлеклись беседой, я вытащила заранее приготовленную записку и сунула ее за стеклянную дверцу посудной горки так, чтобы виднелся уголок бумаги. Всё было сделано, я заахала, восклицая, что мне стало дурно от одной мысли об убийстве. Мы вышли в парадную и начали спускаться вниз, когда на лестнице показалась внушительная фигура будочника, а следом за ним – худощавая полицейского чина в черном мундире.
– Вот она, эта дама, – сказал будочник, кивая в мою сторону.
– Вы поднимались в шестую квартиру, мадам? – обратился ко мне чин.
– Что случилось? – заворковала я. – Здесь живёт моя знакомая, мадам Жармо, а потом швейцар сказал, что там кого-то убили, вот мне и захотелось посмотреть…
– Вы есть Тихменева Елена Даниловна? – спросил чин.
– Да, это я. Как вы знаете? – спросила я, выходя из роли от испуга.
– Позвольте сопроводить вас в участок, вы задержаны.
– Позвольте, почему? – возмутилась я, чувствуя, как летит к пяткам душа.
Франц вращал глазами и вертел головой, кажется, мало что понимая.
– По подозрению в убийстве господина Камышина.
– В убийстве? Какая чушь! Что вы такое говорите?
– Was ist de
– Вы также следуйте за мной, – сказал ему чин.
У меня подкосились ноги. Да, я подозревала, что эта часть плана – наихудшая.
– Вы – Елена Даниловна Тихменева? – спросил следователь, тот самый, что задержал меня в парадной у квартиры.
– Да, – подтвердила я, подавив желание добавить, что об этом он меня уже спрашивал.
Меня била мелкая дрожь, словно возвращалась недавняя лихорадка. То ли в комнате, где я сидела напротив следователя, было холодно, то ли мёрзло всё внутри.
– Ваше звание? – продолжил следователь.
– Девица, – сообщила я и, подумав, добавила: – Сирота, дочь обер-офицера Тихменева Данилы Гавриловича.
– Так и запишем, хорошо-с. Бываете, разумеется, на исповеди. Состояли ли под следствием и судом?
– Нет.
Секретарь в углу усиленно скрипел пером, время от времени бросая короткие взгляды из-под круглых очков.
– Замечательно-с, – продолжил следователь. – Должен вас предупредить, что чистосердечное признание и раскаяние смягчают вину преступника и, следовательно, степень наказания.
– Мне не в чем признаваться и раскаиваться, я ни в чём не виновата.
– Но факты и улики говорят об обратном.
– Я ничего такого не совершала…
– Первого ноября сего года, в воскресенье, – монотонно начал следователь, глядя на меня из-за кипы бумаг, что заполонили его стол, – вы прибыли в Петербург и поехали на квартиру номер шесть в доме Яковлева на углу Садовой и Гороховой. Там вы встретились с господином Камышиным, которого и убили по неясным причинам.
– Я не знаю никакого господина Камышина…
– Что в таком случае вы делали в его квартире?
– В его квартире?
– Да, в той самой квартире, которую вы посетили вчера.
Несомненно, последняя часть моего вчерашнего плана была не просто наихудшей, но и наисквернейшей.
– Я приехала к певице, мадам Жармо, – пробормотала я.
– Но в этом доме не живёт никакая мадам Жармо.
– Не живёт, я перепутала адрес. Или Жармо бессовестно дала неверный.
– Хорошо-с, но неубедительно. Значит, вы отрицаете, что были на квартире погибшего первого ноября.
– Отрицаю, – кивнула я, уже догадываясь, что последует дальше.
– Знакомы ли вы со студентом Плетневым?
– Нет, не знакома.
– Хорошо-с. А вот он утверждает, что знает вас и, более того, видел, как вы выходили из квартиры господина Камышина первого ноября сего года в таком нескрываемом волнении, что даже не ответили на его приветствие.
Я молчала. Отрицать встречу со студентом, лицо которого тогда показалось мне знакомым, было нелепо, но я всё же попыталась.
– Стало быть, вы не отрицаете этот факт-с? – уточнил следователь.
– Я… я не помню такого, – промямлила я.
– Не помните о встрече со студентом, когда выходили из квартиры после убийства?
– Нет, не помню и не выходила…
– Что ж, так и запишем-с.
Секретарь потряс своим скрипучим пером. Вероятно, поставил кляксу…
– Второе… – продолжил следователь. – Возле тела убиенного было обнаружено дамское зеркальце, вот это…
Он порылся в ящике стола и почти торжественно извлёк оттуда моё злосчастное зеркало. Зачем, зачем я кинулась проверять, жив ли этот… Камышин? Сжала кулаки, пытаясь унять проклятую дрожь.
– Вам знакома эта вещь?
– Нет, не знакома.
– А вот эти инициалы?
Он сунул зеркальце и лупу мне под нос, но я не стала всматриваться, и без того зная, что на обратной стороне иглой нацарапаны две буквы Е.Т. Моя жизнь катилась куда-то вниз, в тёмную бездну.
– Я никогда не видела этого зеркала. Зачем вы показываете его мне?
– Это улика… Вы напрасно отрицаете, что это ваша вещь. Господин Штольнер подтвердил, что видел это зеркальце у вас и даже держал его в руках, разглядывая инициалы. Вот так-то, сударыня.
Ах, Франц, Франц! Неужели ты не мог соврать? Следователь смотрел на меня, будто поставил точку, пригвоздив к месту. Рассказать всю или часть правды? Признаться, зачем и почему я пришла на ту квартиру? Придумать что-то другое? Справиться с паникой, собраться с силами. Отрицать всё, даже очевидное…
– Я… я не помню, ничего не помню. Скажите, если кто-то убил этого… Камушина, то как?
Следователь уставился на меня, прищурив и без того узкие глаза. Секретарь же, напротив, округлил их, став похожим на прилизанного филина.
– Камышин, его звали Камышин, – сказал следователь. – Вы не помните, как убили его?
– Да, не помню, не знаю… потому что я его не убивала! Его зарезали? Задушили? Ударили?
Слёзы брызнули и потекли по щекам, хлынули потоком, словно во мне прорвалась лавина.
– Воды, подайте воды! – скомандовал следователь секретарю.
Тот, засуетившись, притащил пожелтевший графин и стакан такого же вида, плеснул в него воды. Я взяла стакан двумя руками, чтобы не расплескать воду. Больше всего мне хотелось выплеснуть её в лица, уставившиеся на меня, но я сделала глоток и вернула стакан, не поблагодарив.
Глава 3. В секретной
Вследствие моего припадка следователь прервал допрос, вызвал конвой и распорядился отвести меня в секретную. Секретной оказалась душная комната, сажени полторы в длину с крошечным зарешеченным окошком. Грязный стол, рукомойник с ведром в углу и узкая койка, застланная серым одеялом. Я села на койку, пытаясь унять дрожь, затем легла, укрывшись пальто, – холод победил брезгливость – и на удивление быстро заснула, словно провалилась в пропасть.
Нельзя сказать, что наутро проснулась бодрой и отдохнувшей, но определенно чувствовала себя лучше, чем можно было бы ожидать. Плеснула в лицо водой из рукомойника, переплела волосы. Отведала несколько ложек мутного вида и вкуса похлебки и сжевала кусок хлеба, запивая жидким чаем. Сил сей завтрак не прибавил, но утренние занятия и блёклый свет, проникающий сквозь грязное окно, побудили к размышлениям и даже к составлению хоть какого-то плана действий. Положение виделось почти безнадёжным – всё и все свидетельствовали против. Жизнь моя была движением к пропасти, и вот в конце концов я оказалась на её краю. Сложись всё иначе, я, возможно, до сих пор служила бы гувернанткой, если не детей господина Р – мне не хотелось даже мысленно упоминать его имя, – то другого семейства. Ведь я была неплохой воспитательницей, и дети любили меня. А ныне нахожусь в конце пути, пройденного от гувернантки-выпускницы Павловского института до арестантки, обвиняемой в убийстве. Но кто, кто же убил? Был ли убийца той темной фигурой, что мелькнула у дома? Или оставался в квартире и следил за мной, когда я трогала Камышина и прикладывала зеркало к его губам? От последней мысли по и без того мёрзнувшей спине пробежал холод.
5
Что здесь происходит? (нем.)