Невенчанная губерния

…Ватага назаровцев со свёрнутыми до поры лозунгами поднималась по Ново-Николаевскому проспекту к Первой линии. Разгорался тёплый безоблачный день. У пересечения с Седьмой линией Четверуня остановился, ожидая, пока подтянутся товарищи. Сергей знал, что где-то здесь должна собираться колонна большевиков. Но в переулке и ближе к проспекту толкались лишь несколько десятков хмурых людей. От одной группы отделились двое и пошли навстречу назаровцам. Старший из них улыбнулся Прохору как давнему знакомому, поздоровался, и тут же протянул руку стоявшему рядом Сергею:

— Залмаев.

Бросил коротко, с оттенком особой значимости, будто все уже знают, кто таков человек под этой фамилией. Его в Юзовке действительно многие знали. Это был недавно вернувшийся из сибирской ссылки «Залмай», секретарь недавно созданного большевистского райкома партии.

— Немного вас, однако… — с горечью сказал он.

— Да и ваши не очень разогнались, — ответил Прохор.

— Корытники… — досадовал Залмаев, ища сочувствия у назаровцев, — В Юзовке ни одна сволочь не то чтобы дом — комнату не хочет сдавать под большевисткий комитет. Хозяева типографий отказались печатать наши прокламации — пришлось заказывать в Енакиеве. И вот вам — демонстрация. Рудники никого не прислали. Ладно. Нас мало, зато каждый десятерых стоит. Пошли!

Плотной группой, человек до ста, вышли на Первую. Слева вдали, у деревянной, давно пустующей халабуды цирка, пестрела огромная толпа. Она затопила прилегающие проходы и проезды. Цокая копытами по булыжнику, разъезжали верховые — конная милиция. Народная. Но при нагайках, как и положено.

Яков Залмаев, продираясь сквозь толпу, направился к зданию цирка. Вскоре он вернулся. Организаторы демонстрации, а сегодня это были руководители Совета рабочих депутатов, велели большевикам стать в середину колонны, перед духовым оркестром и группой конторских с завода.

Вытянувшись клином и продавливая коридор в толпе, залмаевская сотня втиснулась в отведенное ей место перед носами конторских. Сергей осмотрелся — и ему стало не по себе: над толпой, над морем голов колыхались десятки фанерных щитов и полотнищ, с которых кричали лозунги: «Поддержим Временное правительство!», «Привет братьям в окопах!», «Заём свободы — заём победы!» и даже — «Солдат — в окоп, к станку — рабочий!»

Наконец разлившаяся у завода толпа приобрела какое-то подобие колонны и начала вытягиваться, двигаясь от завода по Первой линии. «Поднимай лозунги», — скомандовал Залмаев. Сергей размотал полотнище, одно древко отдал напарнику, и они подняли над головами призыв: «Долой 10 министров-капиталистов!» Рядом взметнулись ещё несколько лозунгов: «Вся власть Советам!» и «Ни копейки на войну!».

В ту же секунду раздался свист, улюлюканье, возмущённые крики: «Пораженцы! Немецкие шпионы!» Это служащие заводской конторы и стоявшие на тротуаре обыватели возмущённо тыкали пальцами в их призывы. А какой-то дударь из оркестра, перекрывая общий шум, закричал:

— Господа граждане! Для товарищей немецких шпионов мы сейчас немецкий марш сыграем!

И под общий хохот запел:

Молодёжь из оркестра стала подвывать ему, издавать на трубах неприличные звуки… Неизвестно, чем бы это закончилось, но волна движения, начавшись у церкви, докатилась и сюда. Колонна пошла, сразу быстро — к горсаду, потом свернула к ставку (так называли пруды в Юзовке). На улицах было полно людей: женщины и дети, прислуга и дворники, просто гуляющие по случаю воскресенья. Проходившим в колонне они кричали «Ура!». Но при виде большевистских лозунгов растерянно умолкали, а если успевали опомниться, возмущённо кричали вдогонку. На Четвёртой линии с балкона «приличного» дома на них сыпанули из мусорного ведра…

Много позже Сергею часто снился один и тот же кошмарный сон, как шёл он 25 июня 1917 года через Юзовку. Никогда ему не было так скверно и тяжко, даже под пулемётным огнём, потому что под тем огнём он шёл на врага, шёл в «последний и решительный бой». Во всяком случае, он так думал. А тут его готовы были растерзать те самые люди, чьё счастливое будущее он пытался отстаивать.

Через плотину между Первым и Вторым ставками колонна потянулась на восходящий к горизонту луг, на котором уже стояла заранее сколоченная трибуна и собралась довольно многочисленная публика. Туда стекались люди со Смолянки, завода Боссе, Успеновского рудника… Наводя порядок, разъезжала конная милиция, духовой оркестр играл «Марсельезу».

Вскоре начался митинг.

Один за другим поднимались на трибуну ораторы, восхваляя «нечеловеческие усилия» Временного правительства, призывая «поделиться последней копейкой, чтобы «Заём свободы» помог нашим братьям в окопах с честью завершить войну».

— Когда море спокойно, — прижимая руку к груди, выкрикивала нараспев меньшевичка Горбаненко, — когда под солнцем искрится лазурь… то на корабле с рулевым… может быть советчик, — закатывала она глаза от напряжения. — Пусть подсказывает, как выбирать курс. Пусть рулевой посоветуется с ним! Но когда корабль военный… через бурю, под градом бомб и шрапнелей несётся в бой на врага… — истерически срывался её голос, увлекая слушателей, — то не смейте мешать рулевому!

Её следовало понимать так, что Советы не должны вмешиваться в дела Временного правительства. Эту же тему на разные лады развивали и другие ораторы. А большевикам слова не давали. Тогда Залмаев сам взобрался на трибуну и стал что-то доказывать организаторам митинга. Ему дали слово.

— Грандиозное, бездарно подготовленное наступление наших войск провалилось… Разве не Временное правительство организовало эту бойню?..

— Провокатор! Долой его!

— Шпион!

— Бей предателей!

В сторону большевиков направилась плотная группа, несколько милиционеров окружили Залмаева. Им пришли на помощь доброхоты из толпы. Друзья бросились выручать его. Завертелся людской водоворот: крики, ругань, затрещали рубахи… Залмаева отбили, но тут в их группу, нахлёстывая нагайкой коня, въехал комиссар милиции эсер Клюев. Он схватил над Серёжкиной головой транспарант и стал рвать его. Сыпался мел с раздираемого полотнища. Напарник Сергея взмахнул освободившимся от кумача древком и огрел им Клюева по спине. Верховые милиционеры, которые пробивались вслед за своим комиссаром, стали расчленять большевистскую группу, а из толпы уже кинулись, размахивая кулаками, добровольные помощники.

Отбившись от наседавших, Сергей вместе с назаровцами отступил к ставку. Он видел, как оттёртых от общей группы его товарищей подхватывали за руки и за ноги и под рёв толпы бросали в пруд. Когда и его прижали к берегу, то сам сиганул в воду. Проваливаясь ботинками в илистое дно, по колено в воде, он побежал в сторону, где виднелись кусты ивняка, и там выскочил на берег. Однако за ним увязался какой-то на лошади и, поравнявшись, спрыгнул чуть ли не на голову. Сергей увернулся, но не совсем удачно, и они оба покатились по земле.

Оказавшись наверху, парень решил дать дёру. Чуть приподнялся, отрываясь от сопящего милиционера, и обмер от удивления.

— Федя? Калабухов? Ах ты… зятёк… Да я же тебя, гад!

— Дурной! Бежим вместе, потом разберёмся, — как-то по-домашнему сказал Федя и сначала на четвереньках, а потом пригибаясь, рванул вместе с Сергеем через кусты. Раздобревший к своим тридцати годам Федя, немного отбежав, стал задыхаться.

— Постой…

И опустился на землю, вытирая рукавом пот со лба. Сергей присел на корточки напротив. Над их головами шелестели кусты и маячила голова шедшей вслед Фединой лошади.

— Значит, — с обидой сказал Сергей, — в буржуи лезешь.

— Ты тоже не в нищие хочешь, — огрызнулся Федя.

И вдруг его круглое лицо стало ещё шире. Высветив в улыбке мелкие зубы, добавил:

— Или большевики всех поголовно хотят сделать бедными?

— Чего зубы скалишь? Народная милиция называется!