Групповые люди

А мыши вконец обнаглели. Они, очевидно, играли за стенкой в чехарду, пели неприличные песни, орали благим матом, — одним словом, жизнь у них пошла по-настоящему застойная.

А потом эта благодать у них кончилась. Я вдруг стал различать жалобные мышиные стоны, писки, в этих стонах была мольба, была такая жалостная просительность, что я невольно стал раздумывать, что бы это такое могло случиться. Исчез напрочь мой старый знакомый — мышонок-блондин. Исчезли и старые, покладистые. Писки не умолкали. А потом картина прояснилась. Я отправился на чердак заливать воду и увидел там огромную крысу (сроду таких не видел): в зубах у нее был задавленный мышонок. Крыса не торопилась бежать с добычей. Она, должно быть, оценивала обстановку, и я не знал, что делать. В голове мелькнула мысль: крысы зимой ходят стаями. Знал я и другое. Крысы живут кланами, у них есть свои лидеры и свои изгои. Изгои выполняют грязную работу, подчиняются своим хозяевам, приносят им пищу. Абсолютная диктатура, и никаких намеков на демократию.

— И что же мы будем делать, дорогая? — обратился я к крысе, которую тут же решил назвать известным крысиным именем — Шушерой.

Шушера повела носом, не выпуская, однако, мышонка, и тихо скрылась за ящиками. Потом прошло несколько дней. Писки и стоны прекратились. Я подумал: "Зачем нужна кошка, когда можно завести одну крысу?" Примерно через неделю я, как всегда, утром включил мое жестяное бра и увидел на столе Шушеру. Она сидела ко мне спиной, и зад у нее был огромный, величиной с маленький арбуз. Она не торопилась бежать, — должно быть, яркий свет ее несколько ошеломил. Она развернулась не торопясь и бросила на меня, я так понял, весьма недружелюбный взгляд, будто не она у меня, а я у нее снимал это жилье.

— И что же мы будем делать? — спросил я совершенно спокойно.

— Очевидно, надо тебе примириться с моим пребыванием здесь, — ответствовала Шушера. — Я имею прямое отношение к тем делам, которые тебя беспокоят.

— Ты слишком плохо думаешь о тех людях, которые меня интересуют.

— Это не я так думаю. Это ты так думаешь.

— Не болтай. Лучше скажи, на кого ты работаешь?

— На английскую, японскую и португальскую разведки.

— И сколько тебе платят за это?

— Я на общественных началах шпионствую. Накоплю материал, а потом напишу книгу под названием "Сто писем к другу".

— Ты злая.

— Мы, крысы, отлучены от власти. Поэтому вынуждены создавать свои кланы и жить, не предавая друг друга.

— И сколько вас в клане?

— А вот этого никто никогда не узнает. У нас закон тайн. Я могу выдать первую и вторую тайны, но последующие девяносто восемь тайн останутся навсегда при нас.

— Ты кто? Русская, эстонка, еврейка?…

— У нас нет мастей. Раньше, после февральской революции, у нас национальный вопрос был в загоне, пока мы не съели всех своих националистов и шовинистов. Да, представь себе, сварили и съели. Это был последний в нашем мире акт каннибализма. С тех пор нет мастей, а есть общие паспорта, но без прописки. Любая крыса может отчалить в любую страну и область, без всяких дурацких виз и отметок.

— И часто отчаливает ваш брат?

— А какой смысл, если повсюду крысизм — одна вера и один правопорядок.

— А в каком чине ты пребываешь, Шушера?

— В переводе на ваш язык в чине старшины. Я в интендантских частях служу, потому и занимаюсь заготовкой продуктов.

— А где ваш главный?

— Этого даже я не знаю.

— Я сейчас впущу собаку, и от тебя и следа не останется.

— Какая чепуха! Собаки нас боятся.

Я впустил Лоска. Он залаял в пустое пространство: Шушеры нигде не было.

Лоск успокоился. Я разогрел суп, разлил в две миски, и мы приступили к трапезе. Суп был наваристый. От костей отделились довольно увесистые куски мяса. Я и мясо разделил поровну. Потом на газету я вывалил Лоску кости, и он с наслаждением приступил к десерту. Я обошел все углы. Шушеры нигде не было.

На следующий день я увидел ее у плиты. Она стащила кусок хлеба со стола. Мне это не понравилось. Я ей снова сказал:

— Мы так не договаривались, дорогая.

— Мало ли о чем мы не договаривались. Ты лучше посмотри в зеркало. На кого ты стал похож со своей подозрительностью! Бросай лучше свои темные делишки и переходи к нам. Я переговорю с нашим секретариатом, чтобы тебя зачислили в роту ученых. У нас тоже есть психологическая служба. Мы готовимся перерезать всех собак и кошек. Мы создаем фракции и кланы, чтобы затем их уничтожить. Надо периодически делать чистки в своих рядах. Чем больше чисток, тем здоровее группы и кланы. Так говорит наш вождь.

— Ты фашистка?

— Я крысистка. Крысизм — это самое передовое в мире учение, благодаря которому все особи на земле примут облик, приближающийся к крысиному. Мы создадим электрические лабиринты, пройдя через которые любое существо либо погибнет, либо превратится в существо, напоминающее крысу.

— У вас есть свои основоположники?

— А как же! — проговорила она голосом Никулина. — Без основоположников никак нельзя. Две вещи должны быть еще, кроме основоположников. Это знамя и вера. Крысизм — наше знамя, а вера основана на преданности вождю. Наш вождь живет на Ближней даче, а между тем все считают, что он стоит во главе войск. Он никогда и оружия не держал в руках. Его оружие — интеллект. Известно ли тебе, что мозг крысы — это принципиально новое явление в мироздании? Так что подумай о лабиринте. Он скоро будет готов, и первая партия будет запущена к весне.

Вот так моя подкорка измывалась над моим сознанием. И если бы я дал подкорке волю, то она непременно бы одела Шушеру в генеральский мундир, ибо в крысином голосе я точно улавливал интонации Микадзе. Да и кто, кроме него, мог говорить такие слова:

— Я знаю семью Сталина, дружил с Василием, едва не женился на Светлане Аллилуевой… А вас я сразу полюбил… Полюбил, когда узнал, сколько сил вы вложили в колонию дробь семнадцать — этот памятник нашему покойному вождю…

— Господь с вами, не вкладывал я никаких сил в этот памятник…

— Не скромничайте. В данном случае скромность не украшает. Я читал ваши теоретические разработки, да и с Зарубой встречался. А когда я вас увидел, то мои чувства сразу упрочились. Вы как две капли воды похожи на одного моего друга, расстрелянного по делу Берии. Он на открытом суде в Оперном театре, когда шел процесс Багирова, открыто заявил: "Нас расстреливали, мы расстреливали, но и вас всех расстреляют!" Скоро наступит этот час, поверьте мне, — сказал Микадзе доверительно, и я ощутил на своей щеке тонкие крысиные усики. Лицо Шушеры удлинилось, она продолжала, точно Микадзе и не было в комнате: — Попомните мои слова, о Берии еще будут написаны книги, исследования, монографии. Сталин дураков не держал. Берия — это личность. Выдающийся человек, ученый, исследователь, государственный деятель. Какие там Фуше! Фуше — пигмей в сравнении с ним! Но о нем потом. Сейчас на повестке дня в борьбе миров — операция "Сталин". Да, это самая гигантская идеологическая и военная операция, которая когда-либо проходила в мире. Она тщательно подготовлена сионистами и американским капиталом. Операция "Сталин" — это удар по коммунизму, по всему международному рабочему движению.

Генерал, поскольку наша беседа перенеслась в баню, не в какую-нибудь общую баню, а в настоящую финскую, выполненную из мрамора, с двумя бассейнами, креслами, трапезной, простым и циркулярным душем, — так вот, генерал встал и произнес передо мною речь, которая в общем сводилась к утверждению тезиса: операция "Сталин" — это самый крупный в истории политический шантаж, нацеленный на компрометацию мирового коммунистического движения.

Мы вышли из парной, и генерал, несмотря на свой возраст, плюхнулся в ледяной бассейн. Отфыркиваясь, он, держась за поручни, вышел из бассейна, но поскользнулся и упал. Я подбежал к нему, когда он уже лежал на полу. Это было какое-то странное падение. Он вовремя сгруппировался, и ему удалось избежать сильного удара об угол мраморного бассейна. Я усадил генерала в кресло. Он смотрел на меня стеклянными глазами и мужественно говорил: