Страница 8 из 55
Теперь представьте мое удивление, когда высокопоставленные посетители схлынули, а мрачный полицейский чин провел меня через зеркальную залу, где лежал труп, в кабинет к барону, и тот, несмотря на подавленное расположение духа, в чем не было никаких сомнений, поднялся мне навстречу, сердечно пожал руку и назвал по имени-отчеству:
– Прошу вас, Алексей Платонович.
Я никак не мог предположить, что барон запомнил мое имя, но позже, впрочем, решил, что он просто справился о том, как меня зовут, у представителей сыскной полиции. Однако тут же усомнился в этом: ведь я впервые самостоятельно прибыл на место происшествия и не мог еще быть знаком им по имени.
Но, как бы то ни было, барон действительно поднялся мне навстречу и назвал по имени. На нем была домашняя бархатная куртка, простеганная шелком, под которую надета белая батистовая сорочка с распахнутым воротом; видно было, что сорочка не свежая – вчерашняя.
Его краткое энергичное рукопожатие оказалось равным моему по силе, несмотря на то что барон ростом был значительно ниже меня и фигурою суше. Пожав мне руку, он опустился в вольтеровское кресло и почти утонул в нем, а я сел по другую сторону письменного стола, в кресло ампир. И тут, чрезвычайно некстати, в кармане у меня мелодично заиграл бой у золотого хронометра, моей гордости, полученной в подарок от Алины в честь окончания Университета. Надо будет прижать пружинку у музыкального механизма, чтобы часы не били в неудобную для меня минуту. И я, без того уже стесняясь, а тут от смущения совсем потерявшись, зачем-то вытащил хронометр из кармана и взглянул на стрелки. Взгляд барона тоже устремился на часы у меня в руке.
– Позвольте?
Я протянул ему хронометр, но барон не взял его в руки, лишь бегло осмотрел.
– Нортон? – спросил он. Я кивнул, но он и не ждал подтверждений. – Хороший английский мастер. Очень дорогая вещь.
Он сказал это словно между прочим, но я счел своим долгом пояснить:
– Подарок тетушки. Вот гравировка. Барон понимающе вытянул губы.
– Да-да. Как, кстати, здоровье Алины Федоровны?
– Спасибо, Карл Густавович. Однако же… – замялся я, пряча хронометр в карман и не зная, как вернуть разговор в служебное русло. Но барон и не собирался вести долгие беседы обо мне и моей семье, это была всего лишь дань вежливости.
– Понимаю. Ну что, господин следователь, – барон невесело усмехнулся, – вы уже видели это?
Я кивнул, прекрасно понимая чувства хозяина. Барон прикрыл ладонью глаза, потом с силой провел рукой по лицу сверху вниз, как это обыкновенно делают уставшие люди, борясь с приступом сна.
– Простите великодушно, – он отнял от лица руку и посмотрел на меня воспаленными глазами, – я ведь еще не ложился. Мы с супругой и дочерью вернулись домой под утро, с бала-маскарада, у Булаховых, дамы мои удалились к себе, разоблачились и отошли ко сну. А я прошел в кабинет. Скажу честно, мне хотелось выпить, – он взглядом указал на поднос со штофом и рюмкой, стоявший на консоли возле окна.
Но я заметил, помимо этого штофа с алкоголем, на ломберном столике в углу кабинета еще один поднос, на нем в беспорядке теснились богемские рюмки и пустая бутылка из-под коньяку. Барон проследил мой взгляд и тут же дернул шнурок. На звон в кабинет заглянул слуга.
– Убери, – сказал ему барон с неудовольствием.
Слуга тишайшим образом сдвинул на подносе рюмки и, подхватив его, бесшумно покинул кабинет. Наверное, этот коньяк выпит был соболезновавшими визитерами, которых барон только что принимал в своем кабинете.
– Кто сообщил вам о происшествии? – поинтересовался я.
Барон снова провел рукой по лицу, как бы желая стереть с него усталость.
– Никто. Я сам прошел по дому и заметил, что дверь в зеркальную залу открыта, и там теплится еле видный свет. Я собрался отругать Василия за то, что тот не потушил на ночь все свечи в доме, и заглянул туда. А там… – он замолчал.
– Вы увидели труп?
– Да, – ответил барон бесцветным голосом. – Я увидел труп. Он лежал так, что не увидеть его было невозможно. И отражался во всех зеркалах, а это позволяло видеть его из любого места залы. А на полу, посреди залы, стоял канделябр на пять свечей. Его позднее унесли по просьбе Ивана Дмитриевича. Путилина, – пояснил он на всякий случай, как если бы я не знал имени-отчества начальника сыскной полиции Петербурга.
– Вы знаете покойного? – решился спросить я, понимая, впрочем, что этот вопрос ему уже задавали сыщики, и в первую очередь – Путилин.
– Нет, господин следователь, – барон покачал головой. – Я никогда ранее не видел этого человека.
– Но… – я собирался указать ему на то, что лицо покойного искажено приметами удушья и наполовину скрыто маской, что, несомненно, затрудняет опознание, однако барон меня опередил.
– Видите ли, Алексей Платонович, вы, наверное, имели возможность убедиться, что у меня фотографическая память. Несмотря на то что ранее я не имел чести познакомиться с вами близко, – он чуть склонил голову и еле заметно улыбнулся, одними уголками губ, – я могу вам назвать цвет вашего галстука всякий раз, когда вы танцевали с моей дочерью. Поверьте, что это так. И теперь, как видите, я вас узнал, хоть на вас и прокурорский мундир, а не партикулярное платье. Могу вам повторить, что человека, убитого в моем доме, я никогда ранее не видел. Но я знаю маску.
– Маску? – я был удивлен. – Вы хотите сказать…
– Да. Я хочу сказать, что маска эта принадлежит мне и украдена из моего кабинета. И маска, и нож.
До прибытия судебной власти полиция охраняет место совершения преступления и следит за тем, чтобы никто не трогал и не передвигал находящиеся на нем предметы, особенно – имеющие гладкую поверхность. Если на месте преступления окажутся какие-нибудь пятна, следы крови, отпечатки рук, ног или орудий преступления и следы взлома, – полиция следит за тем, чтобы таковые не были уничтожены или попорчены. Никто из посторонних лиц, то есть лиц, не участвующих в производстве следствия, не должен прикасаться к телу убитого. Доступ в помещение, в котором было совершено преступление, должен быть прекращен для всех посторонних лиц, не исключая и журналистов. Двери и окна должны быть заперты, и у ворот поставлена стража. Если же преступление совершено в уединенном доме, или на открытом месте, то доступ к таковому должен быть воспрещен, по крайней мере на расстояние не менее 24 сажен кругом.[3]
Сентября 17 дня, 1879 года (продолжение)
Я не стал пересказывать товарищам содержания допросов обитателей дома, охраняя как следственную тайну, так и частную жизнь семейства Реденов, ограничился лишь описанием следов преступления, найденных в доме. Все следователи сходились в том, что теперь остается ждать поимки злодея с колотыми или порезными ранами, для чего по притонам и кабакам разосланы агенты.
– Жаль, что мы не обладаем возможностью проверить, его ли кровь на месте происшествия, – посетовал я. – Если бы медицина могла отличать кровь человека от крови животного, и кровь одного человека от крови другого…
Громкий смех и оживление товарищей не дали мне договорить.
– Ах, если бы да кабы, да во рту бы росли грибы, – с усмешкой проговорил Реутовский. – Что мечтать о пустом? Помечтайте лучше о том, чтобы полиция исправно выполнила свою работу.
Все присутствующие согласно закивали, чем я был немало удивлен.
– Позвольте, – робко сказал я, – но наука уже на пути к решению этой задачи. Разве вы не знакомы с исследованиями судебных врачей, публикуемых в научных журналах? Вот в британском журнале «Нэйчер» недавно указывалось, что некоторые опыты, в том числе спектральный анализ, позволяют отделять кровяные тельца, происходящие от человека, от крови млекопитающих…
3
Около 50 метров.