ГенАцид

13

В начале третьей недели Пахомов решил наведаться в гости к Мансуру. Во-первых, тот жил недалеко от библиотеки. Во-вторых, Антон сомневался, что Мансур сможет обойтись без помощи: как отцу-одиночке тому приходилось заниматься не только собой, но и дочкой, и времени у него катастрофически не хватало. Но так как бывший таджик, а ныне россиянин не любил мозолить глаза, то инициативу надо было проявить первым.

Антон шагал по скрипучему снегу главной большеущерской улицы (естественно, улицы Ленина) и думал о событиях прошедшей ночи.

Вчера вечером жена Антона, Нина, принесла странную новость: ее отец, Егор Степанович, неожиданно согласился на переезд в город. Старик болел давно, без улучшений и отпускать Нину с Антоном в Москву не спешил, тем более что и Антон уже не особо рвался. Но на днях Нина проговорилась, что Антону пару недель назад позвонил его бывший профессор, который когда-то тепло относился к своему опальному студенту, а теперь приглашал Антона переехать обратно в Москву для работы в каком-то глянцевом журнале – там как раз намечалась историческая рубрика. Антон, конечно, как обычно, отказался, тем более началась заварушка с президентским указом, но профессор не отставал и звонил чуть ли не каждый день, предлагая различные варианты решения этой проблемы.

Нина ушла, а Егор Степанович задумался. Возможность хорошо оплачиваемой работы в столице была серьезной гирей на чаше весов. До этого таких предложений Антону не поступало. Ясно было также, что Пахомов отказывается из-за него, боясь потерять жену. Зятя старик любил. Особенно теперь, когда все носились с литературным наследием как с писаной торбой, бормоча себе что-то под нос и обсуждая какую-то комиссию. Пахомов освободил тестя от этих глупостей, взяв в связи болезнью и возрастом старика все задание на себя. И тогда Нинин отец неожиданно решил согласиться на переезд.

Новость сильно взбудоражила Антона. К деревне он, может, и привык, однако кризис среднего возраста брал свое – хотелось движения, прогресса, карьеры, наконец. Нина никогда не упрекала его (ха! еще бы!), но сам он все больше раздражался из-за своего душевного застоя. Полноценным большеущерцем он так и не стал, предпочитая пить с Климовым и Зиминым, но и самореализацией себя особо не утруждал: заботился о своей богом забытой библиотеке, придавая этому занятию статус то ли духовной миссии, то ли жизненного кредо.

Лежа в постели, они с Ниной полночи проговорили о возможном переезде. Поначалу они могли бы жить у матери Антона (у той была двухкомнатная квартира в Москве), а потом, возможно, попробовать снять какое-нибудь жилье. Нина могла бы устроиться учительницей начальных классов – деньги не бог весть какие, но уж точно не такие, как здесь. Пахомов мог бы параллельно с работой в журнале тоже что-нибудь преподавать. Историю, в конце концов. В Больших Ущерах Нину ничего, кроме отца, не держало. Других родственников у нее не было, детей тоже. Родить, конечно, хотелось, но Бог не дал. А на новом месте, может, и это изменится. В общем, Антон шел к Мансуру в приподнятом настроении.

«Доживем до приезда комиссии, и сразу после Нового года ноги в руки. Завершу свое культурное миссионерство, так сказать, на высокой ноте», – думал он.

Неожиданно на полпути к дому Мансура его окликнул Сериков.

Антон обернулся и понял, что прошел мимо того, не заметив. Смутившись тем, что увлекся мыслями о переезде, Антон натужно улыбнулся, подошел к Серикову и пожал руку.

– Привет, Серёг. Извини, что не заметил – задумался. Как оно?

Сериков пожал плечами, будто это не он позвал Антона, а Антон отвлек его от чего-то важного. Но тут же испуганно исправился.

– Нормально. А ты куда сейчас?

– Сейчас к Мансуру, потом в библиотеку, а что?

– Можно, я с тобой чуток пройдусь?

Антон взглянул на дом Мансура, до которого оставалось метров двести, и засмеялся:

– А больше чутка и не получится.

– Мне хватит, – без улыбки ответил Сериков.

– Ну пошли, – дернув плечами, сказал Антон и зашагал.

Сериков засеменил рядом.

– Я тебя вот что хотел спросить... Я тут, ну, прочитал... то, что дали... в смысле, ты дал...

Слова Серикову давались с трудом.

– А что тебе дали?

– Да какая разница? – раздраженно сказал Сергей, но спохватился и снизил тон. – Баратынского и Чехова.

– Ну и что?

– Понимаешь, я... ничего не понимаю.

– Слог тяжелый? У Баратынского? Ты спроси, я...

– Да нет, не в этом дело. Баратынский – это так, стихи, – презрительно махнул рукой Сериков. – Я тут у Чехова начал читать, ну, это... рассказы там всякие... «Дуэль» там, «Студент»...

– Ну и что?

– Ну и это... – Сериков неожиданно остановился. – А в чем смысл?

– Смысл чего? – недоуменно застыл вслед за собеседником Пахомов.

– Ну, этой. – Сериков на мгновение опустил глаза, а потом пристально посмотрел на Антона. – Жизни.

Пахомов рассмеялся.

– Ну ты даешь, Серёг! Не ожидал! Откуда ж мне знать?!

– Ты тоже не знаешь? – почти по-детски удивился Сериков.

Пахомов перестал смеяться.

– Да ты что, Серёг, с дуба на кактус? Лучшие умы над этим сотни лет бьются, а я тебе чик-чик и все объясню, что ли? Нет, я могу, конечно, тебе изложить свои соображения, но, боюсь, они не покажутся тебе... убедительными, что ли. А что Чехов-то говорит?

Сериков пожал плечами.

– Да ничего. Иногда, что смысл в... природе там, красоте. Иногда, что надо просто жить. Но я как-то ему не верю.

– Значит, его вопросы тебе кажутся убедительнее его ответов.

– Во-во! Точно, – воодушевился Сериков. – Вопросы трогают... а ответы – нет. А ты знаешь, что у меня сын есть? – неожиданно спросил он Пахомова, заглянув в глаза.

– Да? – удивился Антон. – Не, не знал. А откуда?

– Да так, – вздохнул Сериков. – Случайно как-то вышло. Глупый был, молодой. Давно уже. Тебя еще тогда здесь не было. Встретил одну, ну и закрутилось. А потом мать моя с ней чего-то не поделила, и она уехала. А сейчас узнал, что залетела она от меня тогда. Потом вышла замуж. Сыну уже десять лет. У него другой отец. Приятель мой случайно встретил ее в другом городе, и она ему проболталась.

– Десять лет? Сколько ж тебе было?

– Семнадцать.

– М-да. Ну, в таком возрасте чего не бывает.

– Это точно.

Сериков стоял, опустив голову, и глядел на носок своего сапога, которым бессмысленно водил по снегу.

– Значит, нет ничего, что ли? – снова поднял он глаза на Антона.

– Да почему? Может, и есть. Просто на такие вопросы, Серёг, каждый сам дает ответы.

– А если нет ответов?

Антон шумно втянул в себя морозный воздух и развел руками.

– Тогда наберись терпения. Может, придут. Попозже. Сериков кивнул опущенной головой.

– Понятно. Ну ладно. Погожу. Чуток.

И, развернувшись, поплелся обратно в сторону деревни.

Пахомов посмотрел ему вслед. Сериков шел, опустив плечи, как будто на них лежал невидимый тяжелый мешок.

«Вот черт», – подумал Антон и вдруг почувствовал себя виноватым, словно это он взвалил на Серикова этот мешок, а теперь не желал его снять.

Он достал сигарету и закурил, но вкус ее показался ему горьким, как у первой сигареты после долгой простуды. Он закашлялся и бросил ее в сугроб. Надо было идти дальше.

Мансур, как всякий восточный человек, встретил Антона радушно.

– Привет, салом, Антон, хуб, правильно пришел! Як дам. Один минута. Додар! – крикнул он вглубь дома.

Пока Антон снимал шубу, из дальней комнаты вышла семилетняя дочка Мансура, Додар.

– Додар, – повернулся к Антону Мансур, – значит «брат» на таджикский язык. Хотел мальчика, – виновато развел он руками. – Но это женская имя. Рост? Правда? – обратился он к дочке. Та молча кивнула головой. Мансур почему-то каждый раз заново объяснял это Пахомову, хотя тот уже давно выучил перевод имени девочки.

– Салом, – поздоровался с ней Антон и присел на корточки. Но Додар ближе подходить не стала и смущенно (хотя видела Антона много раз) спряталась за спину отца.