ГенАцид

– Значит так, граждане и товарищи. Если тут какие непонятливые, то объясняю еще раз. Указ президента не обсуждается. Баратынский, хератынский – учи, и все. Я доступно мысль излагаю?

Народ зашевелился, но возразить было нечего.

– Ладно, Сериков, не выёживайся, – крикнул наконец кто-то из зала. – Бери, чего дают, потом, если че, обменяемся.

– Никаких «обменяемся»! – хлопнул ладонью по столу Черепицын. Бузунько с Пахомовым вздрогнули. – Вам товарищ майор про указ президента, а вы тут базарную лавочку устроили? Я сегодня Поребрикову во-о-о-т такую книгу дал, – Черепицын ладонями рук изобразил немыслимо толстую книгу, – и он даже спорить не стал. «Будет сделано», – сказал он. Вот так, по-военному, по-простому. И это – Поребриков, не чета тебе, Сериков. Матери б постыдился. Она, вон, не выкобенивалась, как ты. На этом дискуссию будем считать закрытой. Давай, расписывайся, и марш со сцены.

Посрамленный примером матери, которая «не выкобенивалась», а также сравнением с Поребриковым, которого, как уже было сказано, уважали в деревне все без исключения, Сериков молча поставил свою подпись и сошел со сцены.

– Следующий, – невозмутимо объявил Черепицын. «Главное, сейчас не спотыкнуться», – подумал Бузунько и, чтобы скрыть напряжение, заложил руки за спину и отвернулся к окну.

Третьим на сцену поднялся Гришка-плотник.

– Здорово, Гриша, – бодро поприветствовал подошедшего Черепицын.

– Да хрен ли тут ёпт! – не то зло, не то дружелюбно ответил Гришка.

И протянул руку за своей порцией. Но в тот момент, когда Пахомов вложил в Гришину пятерню небольшую книжку, Черепицын ухватил Гришку за кисть.

– Ты про пятьсот рублей-то не забыл, а? – зловеще и негромко процедил он сквозь зубы.

Гришка попытался выдернуть руку, но сержант держал ее крепко.

– Хрен на! – неожиданно осклабился Гришка. – Щелкал чуглублуд гумливый фуялом, да, видно, нах, клю-бальник перекосоёбило.

И снова дернул рукой.

– Ты мне зубы не заговаривай, ушлепок чешуйчатый, – снова зашипел участковый. – Я те твой клюбальник так перекосоёблю, что глаз не досчитаешься.

– Подгребало, ёпт, мудилище болотное валенками девок, мля, тырыкать! – гордо отразил удар Гришка. И снова дернул руку с книжкой на себя.

Сержант зло отшвырнул Гришкину руку от себя:

– Ну гляди. Лично буду проверять. И только, мать твою, одной буквой ошибись!

– Ну что там за задержка? – нарочито грозно произнес Бузунько, повернувшись к сцене.

– Да все нормально, – фальшиво добродушно откликнулся Черепицын, кинув на Гришку зловещий взгляд.

Гришка проигнорировал мимический выпад сержанта и с достоинством победителя спустился в зал.

«Этак мы, блин, до ночи провозюкаемся, – с тоской подумал Пахомов. – А я с утра даже пожрать толком не успел».

Дальше, впрочем, все пошло живее. Никто не привередничал, рожу не кривил и в диалог понапрасну не вступал.

Была, правда, небольшая заминка, когда на сцену поднялся гастарбайтер, таджик Мансур Каримов. Никаким гастарбайтером он уже давно не был – получил год назад долгожданное российское гражданство, но так уж его называли за глаза большеущерцы. Называли, кстати, без тени снисходительности или враждебности – Мансур был человеком приличным, добродушным, а главное, не слишком религиозным и не чрезмерно трудолюбивым. Последние два пункта особенно пришлись по душе большеущерцам, ибо на всякое излишнее рвение, в религии или в работе, особенно у чужака, они реагировали нервно, расценивая это как скрытый намек на их собственную апатию и лень.

Российское гражданство Мансур получил благодаря фиктивному браку с россиянкой, но, невзлюбив большой город, подался вместе с маленькой дочкой от первого брака в провинцию и прописался в Больших Ущерах.

Большеущерцы иногда звали Мансура для удобства Суриком, против чего последний не возражал.

Единственно, что слегка смущало местное население, это его чудовищный русский. Великий и могучий давался Мансуру таким напряжением сил и воли, что при разговоре с ним казалось, что и не говорит он вовсе, а борется с каким-то неведомым зверем, поселившимся у него во рту. Он неимоверно коверкал русские слова, путал роды и игнорировал падежи, обильно приправляя это малосъедобное жаркое гарниром из таджикских слов и своим неискоренимым акцентом. Но так как Гришку-плотника большеущерцы понимали немногим лучше, то и здесь Мансур оказался вполне приемлемым вариантом.

Однако президентский указ за номером 1458 застал беднягу врасплох. Поднимаясь на сцену, он готовился к худшему. Во-первых, он не совсем понимал, что происходит. Во-вторых, он боялся и избегал всякой публичности, а тут ему предлагалось на несколько секунд оказаться в центре внимания. От волнения он даже вспотел и теперь постоянно вытирал рукой свой смуглый лоб. Получив книжку из рук Пахомова, Мансур слегка поклонился в знак благодарности, решив, что его, как и всех большеущерцев, за что-то награждают. Но Черепицын быстро вернул его на землю.

– Ты понял, Мансур, какая задача перед тобой стоит?

– Да. То есть нет.

– Да или нет?

Мансур сглотнул предательский комок.

– Не совсем. – А затем добавил уже более решительно: – Нет.

Пахомов, заметив волнение Мансура, посмотрел ему в глаза и произнес предельно спокойно и четко:

– Это книга. Ты должен выучить.

– Всю? – с ужасом выдохнул Мансур.

– Нет. Только то, что помечено.

– Там, где бумажка лежит, – добавил Черепицын.

– А сможешь? – спросил Мансур.

– Кто? Я? – удивился Черепицын. – Ты за меня не беспокойся, я смогу.

– Нет. Я смогу? – исправил окончание глагола с подсказки сержанта Мансур.

Черепицын пожал плечами:

– Постарайся. Ты же российский гражданин. У тебя теперь те же права и обязанности. Так что привыкай.

– Привыкай, – эхом отозвался Мансур.

– Не дрейфь, – крикнул кто-то из зала. – Если че, подсобим.

Мансур печально покачал головой, еще раз провел ладонью по мокрому лбу, расписался в ведомости и, зажав книгу обеими руками, как реликвию, спустился в зал.

После этого, собственно, больше никаких задержек не возникло.

И через час все было кончено: книги розданы, подписи поставлены. Пахомов сидел, перепроверяя количество подписей. Черепицын с нетерпением поглядывал на майора. А сам майор, докурив очередную сигарету, вышел на авансцену.

– Товарищи, – обратился он снова к залу. – Прежде чем объявить собрание закрытым, хочу еще раз подчеркнуть важность президентского указа, а также ответственность, которая возлагается на каждого из нас. Посему считаю должным сообщить, что ГЕНАЦИД – проект хоть и не засекреченный, однако...

Майор сделал многозначительную паузу и обвел глазами зрительный зал.

– Однако... его воплощение... его, так сказать, проведение в жизнь. носит характер... э-э-э... характер.

закрытый, – с облегчением вырулил, наконец, Бузунько. – То есть нежелательно, чтоб информация о розданных литературных текстах обсуждалась где-то за пределами Больших Ущер. Об этом предупреждены и жители райцентра, и жители прочих населенных пунктов. Подобное требование – часть плана по внедрению в жизнь вышеуказанного национального проекта. Прошу отнестись к этой части с должным вниманием и уважением. Вот.

Майор глянул на Черепицына и Пахомова, как бы ища у них одобрения, а затем добавил:

– Если вопросов нет, все свободны.

Как по сигналу, абсолютная тишина сменилась стуком отодвигаемых стульев, шелестом книжных страниц и негромкими голосами зрителей.

Толкаясь и обмениваясь впечатлениями, народ выходил из клуба на свежий воздух. В зале остались только сержант, майор и библиотекарь.

– Ну что, Черепицын, мероприятие проведено грамотно, так что от души поздравляю, – Бузунько пожал руку смущенному похвалой сержанту. – Я правильно говорю, Пахомов?

Пахомов устало кивнул.