Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 93



— Вот ты бы к этому скульптору и обратился, — сказал усатый. — Что ему, трудно нарисовать?

— Это знаменитый скульптор. Мне бы кого попроще.

— Ну, а что сам-то? Зачем он, Федор Сергеевич, к скульптору приехал? — спросил молодой.

— Сказал, что взглянуть, как работа идет, подсказать что-нибудь по профессиональной кавалерийской части. Но, думаю, чтобы посмотреть, как коня устроили, удобно ли. Ведь не на один день его к скульптору привезли.

— Крепко Софист хозяина любил, — сказал, задумавшись, усатый Алексей Павлович. — Вот и виделись они в последние годы редко, а он только о нем и думал. Сижу как-то в своей комнате, вдруг слышу грохот, ржание, шум несусветный. Лечу в конюшню, навстречу конюх перепуганный. „Софист, — кричит, — взбесился!“ Я к деннику. Вижу, мечется лошадь, грудью на стены кидается, ногами в двери молотит. А ведь старый — спина провалилась, над глазами — впадины, палец засунешь, бабки опухшие. Откуда силы только взялись? Я его за недоуздок схватил, из стойла вывел и в манеж запустил: пусть побегает, думаю, а то искалечится в деннике. А он носится, задом бьет. А то вдруг на дыбы встанет, передние ноги на борт манежа закинет. И так стоит, голову свесив. Что с конем происходит? Не пойму я его.

Но вот, вижу, вымотался, сник весь, дрожит. Отвел его в стойло. Он мордой в дальний угол уткнулся, да так и замер. Зашел к нему попозже: все так же стоит, ото всех и всего отвернувшись. Прежде чем домой идти, опять навестил — то же самое. А вечером звонят мне, сообщают — хозяин его в этот день умер. Так-то вот.

— Думали, не переживет Софист этого своего горя, — вступил в разговор Федор Сергеевич. — Потому как видеть никого не хотел. Есть ест, а потом опять в свой угол носом. Да тут догадались приехать навестить его дети хозяина. Он их, почитай, всю жизнь знал. Подошли к деннику, двери открыли, позвали. Он к ним как бросится! Голову на плечи кладет, прислоняется, а в глазах слезы. С тех пор ожил. Понял, что свои еще остались, не один он на белом свете.

— Еще два года прожил, — радостно вспоминал Алексей Павлович. — А потом как-то прихожу к нему, а он лежит. В жизни себе этого не позволял. Я ему: „Софист, вставай! Чего разлегся?“ А он встать уже не может. Хочет, да сил нет. Я ребят кликнул, подняли мы его, на ремни подвесили. Да ты знаешь, как это делается, — кивнул он Анне Павловне.

Та знала. Старых лошадей подвешивали под пузо на брезентовом полотнище: лошадники не усыпляют своих друзей за ненадобностью, на конюшне этого не водится.

— Позвонили вдове его хозяина, — задумчиво продолжил Федор Сергеевич. — Дескать, недолго осталось. Если интересуетесь, приезжайте попрощаться. Вмиг прилетела. Еще по коридору идет, а старик уже голос подает. Шумит из последних сил. А она и в денник робеет войти — не приучена. Хозяин ее к лошадям не подпускал, боялся — зашибут. Детей с четырех лет верхами посадит, а ее — нет. Берег. И все равно Софист ее узнал. Она к нему с трепетом, как к частице мужа. А у него слезы текут. Хотя лошади вообще-то не плачут. Не по этой они части.

— А может, все-таки плачут? — засомневалась тронутая рассказом Анна Павловна. — С чего вы взяли, что нет? Это в наших условиях им не по кому плакать: только и делают, что хозяев меняют. То завод, то ипподром, то спортивная команда, то школа для любителей.

— То мясокомбинат, — сказал Алексей Павлович.

— Кого тут оплакивать? — продолжала свою мысль, как бы не заметив эскапады Алексея Павловича, Анна Павловна. У нее сегодня были другие задачи в жизни. Бодрые. — Просто Софист — очень родственный человек. Хорошо чувствовал свой прайд.

— Людей он хороших чувствовал, — осадил не в меру культурную Анну Павловну молодой неизвестный наездник. — Дай бог всем нам так.

— Да-a, с лошадьми не соскучишься, — значительно взглянув на Федора Сергеевича, произнес с каким-то особым смыслом Алексей Павлович. — Тогда такой случай вышел… — и умолк в раздумье.

— Да уж расскажи, — разрешил Федор Сергеевич. — Оно, конечно, загадочное явление, но интересно.

— Так интересно, что глаза на лоб. Всякое бывало — среди лошадей живем. Но такого…

— Алексей Павлович, да говори же, — заныла Анна Павловна. — Все мое любопытство разбередил.



— Собрались мы в своей комнате втроем: он, — кивнул на Федора Сергеевича, — я и наш зоотехник помянуть хозяина Софиста. Разлили по рюмочке. Но даже поднять не успели, веришь? Вдруг слышим, лошадь заржала, в конюшне по цементному полу копыта зацокали, и поскакал он с нашего конца в тот, дальний. Ну, думаем, Софист вырвался. Бросились ловить.

Выбегаем, смотрим — Софист на месте стоит, а в коридоре между денниками — никого. Пусто. Переглянулись мы и обратно пошли. Обсуждаем это дело, потому что разных баек у конников много ходит; но о таком не слышали. Только вошли, хотели проделать то, чему явление это неопознанное помешало, только руки протянули — опять скачет! Только уже оттуда, с того конца коридора, возвращается. Мы опять выскочили — снова никого. Хоть стой, хоть падай. Вернулись, ждем, что дальше будет. И дождались: снова скачет! Опять от нас в ту сторону. И стук копыт все дальше, дальше, тише, тише и умер. Все.

— Понимаешь, если бы мы хотя бы до рюмок успели дотронуться, могли бы уговорить себя, что пригрезилось. А то ведь нет! Если не веришь, зоотехника спроси, он вообще глава местного общества трезвенников.

— Мистика какая-то, — прошептала Анна Павловна. — Но я верю. У ученых людей спрошу, пусть мне научно объяснят, а то так с ума можно сойти. Больше такое не повторялось?

— Отчего же нет? Обязательно. Когда Софист пал, — и Федор Сергеевич снова погладил траву на холмике. — Но в тот раз только единожды. Ускакала лошадь и не вернулась. Но мы уже ученые были, не сдрейфили.

— Живешь, крутишься, всякой ерундой занимаешься, а настоящая жизнь проходит мимо, — вздохнула Анна Павловна. — Мне вот сейчас даже некогда по конюшне пройтись, лошадьми полюбоваться. А они мне даже снятся по ночам.

— Знаешь, какие требования старые кавалеристы предъявляли к коню? — спросил молодого наездника Алексей Павлович. — Нет? Так я тебе скажу. У него должны быть четыре признака от мужчины, четыре от женщины, четыре от осла, четыре от лисицы и четыре от зайца.

— Какие же?

— От мужчины лошади следовало получить силу, мужество, энергичность и хорошо развитую мускулатуру. От женщины — широкую грудь, долгий волос, красоту движения и кроткий нрав. От осла — прямые бабки, торчащие уши, выносливые ноги, пушистый хвост, смекалистость и плавный ход. Ну, а от косого — широко поставленные глаза, высокий прыжок, быстроту реакции и скорость.

— Да, целая наука, — вздохнул молодой. — Учиться и учиться.

— У тебя пойдет, — сказал Федор Сергеевич. — У тебя чутье на лошадь есть».

(Буденная Н. Старые истории. — М., 1984)

«Кентавры» в Америке

Вернемся на несколько веков назад в Америку, там боевая роль лошади была особенно велика.

Когда Колумб 3 августа 1492 года впервые ступил на землю Нового Света, он не привез с собой ни одной лошади. Но во втором путешествии к берегам Америки лошади с ним были: среди нескольких сотен солдат 20 вооруженных копьями всадников. Уже первые сражения с индейцами показали, как ценна здесь лошадь, как боятся ее индейцы. Очевидно, завоевание Мексики протекало бы совсем иначе, если бы не было у испанцев лошадей. Эрнандо Кортес набрал на Кубе отряд в 508 человек, несколько пушек и 16 лошадей.

С этими мизерными силами отправился в 1519 году на завоевание Мексики, процветающей многолюдной страны индейцев. В этой авантюре главная его надежда была — лошади.

И правда, в первых же столкновениях с индейцами лошади произвели на них ошеломляющее впечатление. В стране Табаско было первое нападение индейцев крупными силами на испанцев. Их пеший отряд они окружили и напирали все сильнее. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в критический момент в тылу индейского войска вдруг не появилась «кавалерия» Кортеса. Шестнадцать всадников так напугали индейцев, что все они разом, побросав оружие, побежали кто куда.