Страница 46 из 54
Тишкин, таща за собой членов Мозгоцентра, кинулся к перилам и крикнул вниз в толпу:
— Ребята, Глоуса бьют!
Он взобрался на перила, встал, покачнулся. Внизу под балконом рюмяне сбежались в тесный кружок, подняли руки, закричали:
— Прыгайте, Глоус, поймаем!
Тишкин, отбиваясь от членов Мозгоцентра, поправил кепку и прыгнул, оставив мантию у коллег в руках. По пути он ухватился руками за какой-то провод, сделал на нем «солнце», затем отцепился и мягко опустился прямо в протянутые руки.
Рюмяне с трудом удержали Тишкина в руках. Он встал на ноги и сказал, отдуваясь:
— Гутен морген, ребята!
Самый маленький рюмянин в поношенном хитоне, который спрашивал про женщин, подал руку Ефиму:
— Меня зовут Ангидрид! — сказал он деловито. — Куда вас доставить?
— Химический тупик, шестнадцать, — ответил Тишкин.
Глава восьмая
Пройдя узким тупиком на окраине города, Ангидрид подвел Тишкина к маленькой дверце в стене старого дома и сказал:
— Внизу вас ждет наш товарищ. Какие будут указания?
— Готовьтесь, — сказал Тишкин деловито.
— К чему?
— Ко всему.
Тишкин пожал руку Ангидрида и стал спускаться по темной лестнице, где по-родному пахло кошками. Вдруг он наткнулся на какой-то предмет, громыхнувший, как старое ведро.
Затем вспыхнула надпись на железной спине робота Васи (это, оказывается, был он):
«Заходи в правую дверь. Я покараулю тут».
Тишкин открыл дверь и зашел в комнату, освещенную допотопной электролампочкой. Над диваном-кроватью висел портрет Лура, еще молодого, курчавого, с усами.
Из соседней комнаты вдруг выплыли три смутные фигуры. Тишкин узнал Эйлурию по косынке, которую она повязала на лоб, до бровей, а-ля Даша.
— О, как мы ждали тебя, свет мой слесарь! — проговорил певучий голос Эйлурии, и у нее проступили глаза и родинка на щеке.
Она указала рукой на своих спутниц:
— Познакомься. Эти несчастные девушки, лишенные семейного счастья, почти утратили дар речи.
Сестры зашелестели, закружились, распевая жалобными голосами.
— Этот часто захаживает? — спросил Тишкин, указывая на портрет усатого Лура.
Голос Эйлурии сломался, как льдинка:
— Мы были почти счастливы в этом уголке двести лет назад. Он был нежен, приносил цветы, фарш… Все рухнуло! Его отняла у меня химия и теория игр!
— Да его сразу было видно, что игрок! — сказал Тишкин. — Много продувал?
— Они рассчитали с Марзуком жизнь каждого рюмянина по секундам, когда ему смеяться, когда спать, какие видеть сны. Они управляют всей планетой и каждым рюмянином из отвратительного черного ящика.
Тишкин почесал нос:
— Ишь, артисты… А где этот хитрый ящик?
Эйлурия стала опять невидимой от страха:
— Это страшная тайна. Ящик постоянно перепрятывает сам Лур. Кто пытается не подчиниться ящику, тот постепенно исчезает! Вот мы таем и скоро станем как дым… И тебя они рассеют, Фима!
Тишкин сложил кривую черную фигу и показал в пространство, вероятно, Луру:
— Видали, синие черти! Вы у меня сперва сами в свой ящик сыграете! Эх, девочки, а вы-то чего тут сидите, понапрасну линяете?
— О нет! — живо возразила Эйлурия. — Здесь родник жизни, оазис! Только здесь еще можно постирать, пошить, постряпать, спасти свою женственность. Иногда даже помыть пол!
— Эх, девки, сенокос по вас плачет! — сказал Тишкин сокрушенно и встал. — На картошку бы вас бросить!
— Об этом мы можем только мечтать! — вздохнула Эйлурия с завистью.
— Ладно, пора этот гнусный ящик найти, — сказал Тишкин, направляясь к двери, и закричал: — Эй, Василий, идем в разведку!
Эйлурия легко подбежала, тронула Ефима за плечо и от волнения стала видна вся, до пяток.
— Ты позволишь на дорогу заштопать твой пиджак и почистить сапоги? — застенчиво попросила она.
«Эх, и тут от них не отобьешься», — подумал Тишкин, неохотно снимая пиджак.
Бесплотные девицы с радостным урчанием выхватили пиджак и унеслись с ним в соседнюю комнату; оттуда донеслись звуки борьбы.
— А я для тебя испекла пирожок, — краснея, сказала Эйлурия и сняла полотенце с пирога на столе. — Правда, он из полиэтиленовой муки. Это мой первый пирог в жизни! Нам запрещено печь.
Кривой, неуклюжий пирог был украшен надписью «Тишк».
— Большое мерси, — сказал Тишкин, — возьму в дорогу.
— А еще я приготовила такой напиток, такой субстрат.
— Субстрату налей, — согласился Тишкин, но, попробовав его из синей колбы, заметил со вздохом: — Эдакого много не выпьешь, Лукерья.
В эту секунду за дверью послышался шум, глухие удары жести и жестяной грохот, — видимо, упал верный Вася…
— Беги, я узнаю почерк Лура! — воскликнула Эйлурия, открыв потайную дверцу за шкафом.
Прихватив со стола колбу с субстратом, Тишкин шагнул в тайник. Дверь снаружи распахнулась, и в комнату вбежал Лур, пряча что-то под мантией. Дикий взгляд его уперся в Эйлурию.
— Ты должна быть невидима! — закричал он и, ослепленный ее светоносной фигурой, прикрыл свои глаза тощей ладонью, точно от пламени доменной печи. — Закройся! Закрой хоть ноги! Почему ты видима?
Эйлурия всплеснула тонкими, как фиалка, руками:
— Почему? А ты посчитай, рассчитай, вычисли причину, ходячий арифмометр!
— И вычислю! — закричал Лур и вытащил из-под мантии портативную электронно-вычислительную машину.
Он включил машину, она заработала с таким напряжением, что от нее полетели искры и болты. На табло вспыхнула надпись:
«Эйлурия лубит Ефима Тишкина. Бедный, бедный Лурик!»
Лур отбросил машину и сказал со стоном:
— Эйлурия, вечерняя звезда моего утра, любит какого-то пожарника с гармошкой! Это нонсенс!
Неожиданно из соседней комнаты выплыл пиджак Тишкина, который бережно несли несчастные невидимки.
Лур вырвал у них пиджак, швырнул на пол и начал топтать, выкрикивая:
— Нонсенс, нонсенс!
И тогда из-за шкафа вышел Тишкин в рубашке ковбойке.
— Подыми вещь, химик! — сказал он сердито. — Твой нонсенс не придет, не зови. И доставай-ка ящик из-под своей попоны!
Лур перестал топтать пиджак Тишкина и проговорил, отчаянно запричитал:
— Я не могу без Эйлурии! Но с ней я тоже не могу, Фима!.. Как меня раздирают противоречия! О, как они раздирают меня.
Эйлурия пренебрежительно фыркнула и сказала уже в дверях:
— Они его раздирают пятьсот лет! Пойдемте, сестры. Мы скоро увидимся, Ефимушка.
Эйлурия вышла, следом за ней выплыли из комнаты сестры.
Лур схватился за синюю голову, заскрипел зубами.
— Извините, Тишкин, но от всех этих противоречий я раздваиваюсь… — сообщил он глухим утробным голосом и вдруг начал разделяться на две равные половинки.
— Погоди, погоди! — закричал Тишкин, стаскивая с себя ремень.
Он завел ремень Луру за спину и начал стягивать его в плечах.
— Бабы — они доведут, — проговорил он, поддерживая свои штаны. — Ты уж извиняй, Лур Ионыч, я тебя на последнюю дырку затянул. Как оно, полегче?
— Разрывает, — простонал Лур. — Рвет пополам.
— Погоди, я щас тебя намертво укреплю! — воскликнул Тишкин, поставил Лура к стене и начал двигать на него сервант. Он притиснул президента и сказал: — Ты с Лукерьей-то поаккуратнее… Мини ей подарил бы, какой-нито букет. На чулок-сапог разорился бы с получки. А то ходит она у тебя в сандалиях, ровно октябренок.
Лур задумчиво спросил:
— Как вы проникли в тайну женской психики?
— Проникнешь… — вздохнул Тишкин. — Ежели десять лет с ними на ферме покрутишься.
Лур благодарно пожал Тишкину руку и попросил:
— Отодвигайте мебель, Фима. Вроде пронесло фазу.
Отодвигая сервант, Тишкин попросил:
— Я тоже как в свою фазу вступлю, Дашутка почище твоей Лукерьи мне салазки загинает.
— Тоже раздваиваетесь? — спросил Лур с любопытством.
— Сам-то не очень… А вот предметы — точно. Эх, Лур Ионыч, подал бы ты сигнал Дарье из своего ящика! Что я, мол, об ей тоскую. Прилечу, дескать, скоро.