Пятеро на леднике

Я хохочу, но Александр Дмитриевич хмурится.

— Знаете, все относительно согласно вашей теории! — уверяю я его.

— Чушь! — говорит он и сдергивает зачем-то свои очки. — Блистательная чушь!

Лиля поднимается и идет из комнаты. Мика выходит вместе с ней.

Я встаю, но Александр Дмитриевич хватает меня за руку и сажает обратно.

У него крепкая кисть, у Александра Дмитриевича. Он смотрит на мои «трикони» и говорит:

— А вы, кажется, обречены быть геологом всю жизнь.

— Да, несомненно, — соглашаюсь я и достаю из кармана пять кусков сахара. — Вот и сахар мне в поход.

Ночью мне снится, что я приехал в Ленинград и стою у какого-то памятника по колени в снегу. Громадные часы в небе показывают восемь вечера. В восемь назначено свидание. Я прошу памятник: «Пусть она не придет… Пусть она не придет…»

И я тороплюсь прочь по глубокому снегу, чтобы скорее уйти, чтобы дальше уйти… И когда я уже далеко, поворачиваюсь и бегу обратно по своим же следам и подбегаю к трещине, которой не было раньше. Я прыгаю, слышу звон колющихся сосулек и падаю, падаю в бесконечную ледяную стремнину…

Утром Лиля, академик и Мика собрались ехать на попутной машине в Ванч. Они уже оделись так же, как были одеты на леднике.

Машина стоит на дороге. Мы торопливо завтракаем в столовой, рюкзаки у дверей торопят нас.

В кузове машины полно рабочих-таджиков. Они улыбаются и с радостной готовностью помогают Лиле и Александру Дмитриевичу забраться в кузов. Мика лихо взлетает сам. Все трое, улыбаясь, смотрят на нас. Мы с Пайшамбе тоже улыбаемся и смотрим на них. При расставании нельзя молчать. И приходится говорить ерунду.

— Смотрите не вылетите из кузова… тут такая дорога…

— Ничего, уж коли бог миловал на леднике!.. — улыбается Александр Дмитриевич.

Начинает работать мотор. Нас обдает дымом. И мы все начинаем говорить быстро, одновременно, бестолково.

— Старик, помни: главный почтамт! — кричит Мика, и лицо его делается таким же восторженным, каким было, когда он только появился.

— Приезжай в Ленинград, приезжай обязательно! — кричит мне Лиля.

У меня отлегло от сердца, и я достаю из кармана эти злополучные пять кусков сахара и три успеваю положить Лиле в ладонь, когда машина трогается.

— Приезжай! — повторяет она.

— Привет Джохннамо! — кричат они уже для Пайшамбе и машут, машут нам.

Машина покачивается, накреняется, они все валятся, смеются, и громадные валуны заслоняют их от нас.

Мы с Пайшамбе возвращаемся в палатку. Сегодня Памир должен пригнать сюда наших лошадей, а завтра мы пойдем в новый маршрут.

ВОИНСТВЕННЫЙ ГОША

Рассказ

В полдень ветер погнал по долине стада пыли. Солнце будто затянуло грязным войлоком.

Волоча за собой чудовищный пыльный хвост, во двор базы въехала машина нашей геологической партии. Машина привезла долгожданных баранов, и теперь мы сможем выехать из этого ада в горы. Мы вышли к машине.

В кузове над овечьими головами возвышалось незнакомое нам тощее существо в колпаке и в очках, с ружьем за спиной. Существо это спрыгнуло на землю и оказалось парнем лет девятнадцати, одетым в парусиновый костюм и босоножки. Прежде чем протереть глаза и стряхнуть пыль с лица, он достал из-за плеча ружье, из кармана носовой платок и стал деловито вытирать ствол и курки. Покончив с ружьем, он вытер кобуру пистолета на поясе и только потом протянул нам руку и представился:

— Гоша. Будем работать вместе.

Он произнес это хрипло и решительно и руку всем встряхнул крепко, видно; хотел показаться старше и суровее.

Мы догадались, что наконец приехал геофизик, которого нам обещали прислать с начала сезона.

Первым обратил внимание на вооружение Гоши рабочий базы, киргиз Мамуд, похожий на хрестоматийного Конфуция. Мамуд потрогал ружье за спиной у геофизика, пощелкал языком:

— Хорошо стреляет?

— Видите ли… я недавно его купил, — оживляясь и робея, ответил Гоша, — и еще не стрелял.

Тогда Мамуд поднял с земли консервную банку, поставил ее на столбик ограды и закричал:

— Давай, бача[1], стрели ее!

Гоша поспешно сдернул с плеча ружье и… распластался на земле. Начал старательно прицеливаться. При этом лицо его обрело напряженное и даже отчаянное выражение. Мы пошатывались от безмолвного хохота. Наконец Гоша выстрелил — банка продолжала стоять, точно припаянная. Гоша выпалил из второго ствола и опять промазал. Он встал и заглянул в ствол с наружного обреза. Мы сделали серьезные лица.

— Э-э, бача, джаман, — сказал Мамуд, отбирая у Гоши ружье, — смотри, как надо.

Он вскинул двустволку, и банку будто ветром сдуло.

— Прекрасный выстрел! — воскликнул Гоша и стал жать руку Мамуду.

— А теперь стреляйте из пистолета! — сказала, подойдя к нам, Рита Чубенко, коллектор нашей партии.

Гоша оглянулся, посмотрел на Риту и, разумеется, обомлел. Рита Чубенко, широкоплечая красавица с пышной прической, в нашей бородатой компании выглядела садовым цветком среди пыльных подорожников. Мало того, что она была красива, она каждый день меняла белые воротнички и делала (в горах!) модную прическу.

Рита представилась Гоше, протянула руку изящным движением и опять попросила:

— Ну-ка, выстрелите из пистолета!

— Не стоит… — пробормотал Гоша смятенно.

Рита подошла к столбу, поставила банку и пригласила Гошу:

— Стреляйте же, стреляйте!

— Стреляй, чего там! — закричали мы все.

— Не стоит… знаете… — лепетал Гоша.

Тогда Мамуд проворно отстегнул кобуру пистолета у Гоши на поясе и выхватил из нее махровое китайское полотенце с розами, а из полотенца шлепнулись на землю мыло и коробка зубного порошка…

Грохнул такой хохот, что даже бараны высунули из кузова припудренные пылью головы.

С тех пор новичок и получил прозвище — Воинственный Гоша. Этот тихий очкастый чудак больше всего на свете любил оружие и книги, книги об охоте. Они разжигали его мечты о джунглях, о стрельбе в прыгающего тигра, о погоне за антилопами. После десятилетки Гоша провалился на экзамене в геологический институт и попал в техникум, на отделение геофизики. Учился он в Киеве, жил у тетки и довольствовался только стрельбой в тире горсада. Наконец диплом и направление на работу. Он потребовал, чтобы его послали на Памир. Еще бы — ведь это почти Индия. Отправляясь сюда, он прихватил найденную у тетки на чердаке старую кобуру от пистолета, а на последние деньги купил ружье.

Гоша готов был повесить на себя все оружие, которое было в нашей партии. Он был счастлив, если ему доводилось почистить пистолет начальника партии. Ложась спать, укладывал под бок свою двустволку.

На другое утро мы выехали на машине в горы. Восседая на горе ящиков и мешков, Гоша держал наготове свое ружье и зорко глядел во все стороны, поджидая появления барса или, на худой конец, архара. На перевале Ак-Таш мы перегрузились на лошадей и двинулись вниз, в зеленые долины, где полно всякого зверья. В первых же кустах у реки наш караван спугнул зайца. Гоша поспешно выхватил ружье из-за спины. Его пугливый рыжий мерин Афанды со страха полез на осыпь. Гоша свалился на землю вместе с вьюком. Нам пришлось часа три ловить Афанды, гоняясь за ним по долине.

Мы встали лагерем в урочище Чоррукай, которое славилось обилием барсов, медведей и архаров. Гоша рвался в горы, но ему прямо-таки фатально не везло. На базе мы оставили заболевшую повариху, и начальник партии велел Гоше ее заменить. Утром Гоша вставал на два часа раньше всех и начинал возню у первобытного очага из камней. После завтрака мы отправлялись в маршрут, а он оставался один в кизячном дыму среди закопченных кастрюль. Вечером мы спускались в лагерь обгоревшие, как черти, усталые, довольные, и за ужином каждый что-нибудь рассказывал: как спугнул стадо архаров или как увидел следы медведя… Судя по нашим рассказам, горы просто кишели зверьем, их не было только здесь, около кухонного костра. Гоша огорченно вздыхал, слушая нас, и раскладывал в миски подгоревшую кашу.

1

Бача — по-киргизски «друг».