Любимый человек

— И даже если мы будем говорить про льва и львицу, тоже нет? — подхватывает Степа.

— Нет. Но про льва и львицу лучше не говорить громко. Не всем нравится слушать о том, что лев делает с львицей, понимаете? — терпеливо объясняю им.

— Потому что ей больно? — предполагает Тихон.

Я подвисаю от его вопроса.

— Э-э-э… Наверное… Так… ну что, мужики, пора купаться?

— Много воды! — кричит Степка, распинывая детали по ковру. — Сделай много воды!

Я встаю с пола и убираю каркас будущего колеса на подоконник.

— Я наберу воду, а вы соберите здесь все.

После ванны мы вчетвером идём на кухню. Пацаны пьют молоко с "Орео", а Машка открывает банку "Милкис". Лена бы точно нам всем по заднице надавала за такой второй ужин. Но ее же здесь нет…

К сожалению…

Скоро одиннадцать.

Пацаны давно спят на двухъярусной кровати, которую я купил специально для них сразу же, как только переехал сюда. Маша сидит на диване и переписывается с кем-то.

Я надеюсь, что с подругой, ведь ей всего лишь одиннадцать.

Позже я переложу Тихона на диван к себе, он не так, как Степа пинается, а Маша ляжет на кровать.

Здесь места мало, но в моей новой квартире его будет достаточно. Для Маши я сделаю отдельную комнату, другую — для пацанов. Не знаю, как часто они будут оставаться у меня на ночь, но хотелось бы, чтобы и в моем доме у них было все необходимое.

Я открываю ноутбук и листаю новинки на "Кинопоиске", думая, как бы убить время, когда дети уснут.

Поставив телефон на зарядку, Машка уходит на кухню. Слышно, как она наливает воду из кулера. Мой взгляд привлекает загоревшийся экран ее мобильного, и во всплывающем окошке уведомления читаю имя: Рома.

Вот тебе и подруга.

Когда дочь возвращается, она первым делом берет телефон и читает сообщение. Краем глаза вижу, как она улыбается.

— Маш, ты спать не собираешься? — начинаю разговор издалека.

— Еще рано, — она снова что-то пишет и даже не смотрит на меня.

— А тебе в классе кто-нибудь нравится? — Спросив, чувствую себя идиотом. Потому что мой вопрос — это первая фраза, которая приходит в голову при мысли о надоедающих родителях. —То есть, я хотел спросить, есть ли у тебя друзья?

Дочь пожимает плечами.

— Я же тебе говорила, я со всеми дружу.

— Ну, может, с кем-то особенно?

— Ты хочешь спросить, если у меня ЛЧ?

— Чего? — мои глаза округляются.

— Любимый человек, — поясняет Маша. — Парень.

— Алло, Мань, какой еще ЛЧ? — вылетает у меня. И следом как по шаблону: — Тебе одиннадцать!

— У Ксюши есть парень, — тихим голосом сообщает Маша.

— Так Ксюша старше тебя!

— Да, на год.

— Ясно. Так что насчет тебя? У тебя есть… парень? — я сам не верю, что мы говорим об этом.

— Нет.

— Слава богу, — облегченно выдыхаю. — Ну а мальчики-друзья у тебя есть?

— Да. Есть один. Рома Феоктистов.

Я снова напрягаюсь.

— И чем же он хорош?

— Он мой СЛДВМ.

Теперь я понимаю, что это очередная аббревиатура.

— Слушай… давай… мутить? — перевожу я.

Маша цокает.

— Па-а-ап! Это значит “самый лучший друг в мире”. Рома — мой СЛДВМ. После Ксюши, конечно, — уточняет она.

— Да, конечно, — с пониманием киваю. — А Довлатова твоя, как там ее…?

— ЛП, — продолжает Маша.

— Точняк. Еще немного, и я выучу твой язык. Вот слушай — ЛСУП, — шепчу я загадочно.

— Чего?

— Ложись спать, уже поздно, — тихо смеюсь над ней.

— Так не говорят! — возражает Маша.

— Я так говорю… Глаза испортишь, Маш. Пожелай тому, с кем ты там переписываешься, спокойной ночи, я Тишку переложу на диван. Будем спать.

Маша тут же что-то пишет, после убирает телефон и ложится на нижнюю кровать, где спал ее младший брат. Где-то с полчаса она ещё ворочается, но потом затихает.

Я встаю, укрываю Степку, который вечно открывается, прислушиваюсь к глубокому дыханию дочери, а затем поправляю подушку Тихону.

Ноутбук закрываю. Какие фильмы, если все мысли сейчас вообще о другом? Особенно теперь, когда от Лены меня отделяет не полстраны, а несколько автобусных остановок. И, вроде бы, все давно решено, мы в разводе четыре года, и пора бы уже смириться, только всякий раз, стоит мне лишь ее увидеть, я начинаю думать о том, что сделал недостаточно. Ведь, вместо того, чтобы бороться за нее, я ее просто отпустил.

От нефиг делать я беру телефон и открываю приложение Вконтакте. Лена в сети несмотря на поздний час.

Мой палец лишь на мгновение замирает над экраном, а затем я пишу ей.

Я: Еще не спишь?

Лена: Уже легла. Как дети?

Я: Все спят. Ты в курсе, что у нашей дочери есть СЛДВМ?

Лена: Что это?

Я: Самый лучший друг в мире.

Лена: Ааа, ты про Рому. Да, они дружат. Вместе за одной партой сидят. Хороший мальчик.

Я: Ясно. Я просто прифигел немного от такой новости. Боюсь даже представить, что со мной будет, когда у нее появится ЛЧ…

Лена присылает мне стикер — ржущее авокадо.

А я, представляя ее улыбку, пялюсь в экран и начинаю писать, но тут же стираю первые буквы. Мне столько всего хочется ей сказать, о стольком расспросить, и это даже не касается наших отношений в прошлом. Но я не могу.

И это же просто детский сад какой-то. Штаны на лямках.

Ведь мы могли бы пообщаться, не чужие же люди все-таки, и расстались вполне цивилизованно. Я даже слышал, что некоторые пары после развода становятся лучшими друзьями. Не СЛДВМ, конечно, но очень тесно контачат. А я, как Лену увижу, только одно на уме — какой же я дебил.

Так и не решившись продолжить с ней переписку, я просто набираю какую-то банальщину.

Я: Ладно. У тебя был трудный день. Не буду мешать. Спокойной ночи.

После чего жду ответа. Лена тоже долго набирает сообщение. Но мне приходят лишь два слова.

Лена: Спокойной ночи.

17. Лена

Я выглядываю из окна машины, рассматривая фасад дома, где живут родители Димы. Это одноэтажный длинный кирпичный дом с палисадником, где растет голубая ель и вишня.

Дом расположен в овраге, и дорожка к нему идет слегка под уклоном. Маленькая Маша любила кататься здесь на самокате. Для этого специально открывали железные ворота, чтобы Машка в них не влетела, и дочь с криками, по-разбойничьи, как настоящая звезда кикскутеринга, врывалась во двор, чем едва не доводила до инфаркта бабушку и очень веселила деда… Кажется, это было так давно…

Тополя, которые тревожно шумели в непогоду и даже иногда мешали спать, стали еще выше, а вот дом Диминых родителей несмотря на то, что обзавелся новой зеленой черепичной крышей, теперь выглядит меньше. Раньше он казался мне таким просторным и высоким, а родители, тогда еще моего парня, представлялись людьми взыскательными и непростыми. В основном, я считала таковой свекровь. Димин отец — человек немногословный, но с ним мне было даже проще найти общий язык, чем с Ириной Ивановной, которая очень интересовалась моей персоной. Только интерес этот был какой-то наигранный и даже брезгливый. И с первого взгляда, стоило лишь Ирине Ивановне посмотреть на меня и скептически улыбнуться, стало понятно, что я ей не нравлюсь.

Господи… Как же я тогда из-за этого переживала и как отчаянно стремилась стать той самой, кому бы она могла со спокойной душой вручить свое сокровище по имени Димочка Янчевский.

Я даже пыталась понять ее.

Дима — единственный ребенок в семье, к тому же поздний. Когда он родился, свекрови было тридцать шесть, а свекру почти сорок. Я тоже одна росла, ни брата, ни сестры, но отношения между Димой и его мамой были совсем не такими, как между мной и моей матерью. Диму просто любили — любым. Мне же постоянно приходилось завоевывать мамино одобрение, похвалу — прилежным поведением, отметками, дипломами, грамотами. Но, как оказывалось, этого всегда было недостаточно. То чувство, что я не дотягиваю до идеала, всегда сидело глубоко внутри, точило, разъедало, нагоняло уныние. И дело было даже не в маме, а во мне самой. Ведь желание угождать матери стало моим осознанным выбором даже после того, как я вышла замуж и родила Машку… Но, когда Дима признался мне, что переспал с другой, во мне что-то произошло. Как тумблером щелкнули. И я вдруг осознала, что какой бы замечательной женой-дочерью-невесткой я бы не пыталась стать, этого никто не видел, не ценил. В этом никто не нуждался и не боялся потерять… Даже не знаю, где бы я сейчас была, если бы не признание мужа. Хотя, нет, знаю. Я бы, наверное, дописала свою кандидатскую, вышла после декрета обратно в институт и сейчас писала бы докторскую. А самое ужасное, что, скорее всего, меня бы все в моей жизни устраивало…