Страница 3 из 7
– Именно это и хочу сказать.
– Вот тебе и на! И я только сейчас об этом узнаю, – витийствует он и делает вовсю широкие глаза. – Она, может, и рожать-то вовсе не умеет, а берется. Это ж надо, какая безответственность. Чему вас в школе учат? – Артисту в его приподнятом настроении великолепно удается неподражаемо ворчливый и вместе с тем назидательный тон. – Ты сначала приобрети опыт, досконально изучи это дело на практике, а потом уж берись детей делать. Умные-то так ведь поступают.
– Болтушка.
– Ничего себе болтушка. А я-то стараюсь, а я-то ухлестываю, уламываю и уговариваю, добиваюсь, можно сказать, больших успехов.
– Да-а, что есть, то есть. Уж этого у тебя не отнимешь.
– И что в итоге?
– И что в итоге?
– Придется мне, барышня, взять тебя под свою опеку. В общем, слушай внимательно: ребенка производить на свет будешь в замужестве.
– Я буду в замужестве? – незамедлительно реагирует та, успев уже оживиться глазами. – А можно поинтересоваться: за кем я буду замужем?
– Учитывая твое безответственное отношение к таким вопросам…
– Учитывая мое безответственное отношение…
– Выбор за тебя я, разлюбезная барышня, сделаю сам.
– Я очень внимательно слушаю. Так какой же будет выбор?
– Женихом твоим будет, смею заверить, персонаж в высшей степени положительный. Если что-то и не устроит тебя, то только потому, что ты не умеешь ценить. При твоей безответственности немудрено, – важно завершает он свои разглагольствования, с удовольствием вслушиваясь в них и сам.
– Да я уж постараюсь.
– Почти не пьет, почти не курит, почти на женщин не смотрит.
– А «почти» что означает?
– По праздникам.
– И часто праздники?
– Да как увидишь вот такую красавицу мадам Сижу, – проговаривает он, и на этот раз похлопывание изображает уже его предельно растопыренная пятерня, – вот тебе и праздник.
Она не удержалась, чтобы не расхохотаться звонко и заливисто.
– В общем, барышня, шутки в сторону. Я вас отныне называю уже женой, и не вздумайте брыкаться.
– Я жена?! – задорно блеснула она светящимися глазами.
– Конечно. Тебе же сказали, что ребенка производить в замужестве будешь. Ведь ежели женщина замужем, то она обязательно жена, а ежели она жена, то она, стало быть, непременно замужем. Чему тебя в школе учили?
– А когда мы пойдем расписываться?
– Ну вот начинается. Не по адресу обратились, мадмуазелька. Об этом надо жену спрашивать. Вы же знаете этих жен. Им лишь бы в ЗАГС мужчину затащить да штамп в паспорте поставить. Сей час, как узнает, так сразу побежит выяснять, куда какие бумаги подавать.
Она, не сдерживаясь, обвила его руками, прильнула лицом к его шее:
– И побегу. Ну и пусть! Возьму да завтра же и побегу, – победно светясь всем своим привлекательным обликом и не утаивая торжества в голосе, проговорила она. – Только там и узнавать нечего. Подали заявление да расписались.
– Девушка, – прозвучал в ее ушах голос от природы милого и галантного кавалера, – у вас такие необыкновенно привлекательные формы что спереди, что сзади. Так и завлекают. А можно вам, девушка, один интимный вопрос по этому поводу?
– Что за вопрос такой? – в тон кавалеру воркует и она.
– Девушка, так, может, у вас, – совсем осторожно зашептал он в самое ушко, – еще и эта… – Она почувствовала прикосновение его горячих губ к щечке. – Как ее, еще и киска женская?
– Какой же ей еще и быть? – чуть не поперхнулась та усмешкой.
– Не может быть. Прямо вот настоящая? – И не дожидаясь ответных слов, решительно: – Однако врешь ты, подружка. Все тебе. И ручки, и ножки, и все-все. И все тебе одной? Сейчас мы ее изобличим, – бодро возгласил кавалер. Он выпустил свое мужское достоинство, потянулся за ним, сам направил, сгорая от предвкушения, вогнал, заурчал. Изобличение, по всему видать, дало одни только положительные результаты. Она почувствовала, как ей вкатилось под самый пупок и затрепетало. И груди как-то сами собой прильнули, коленки развалились, как у последней бесстыдницы, готовые прямо-таки обхватить любимого мужчину.
Все это произошло еще где-то во втором тысячелетии. То ли до нашей эры, то ли, наоборот, после. Поди теперь вспомни. Да и так ли уж важно? Быльем поросло, будь то седая древность или только с редкой проседью. Война тогда прошумела, названная, странное дело, мировой только из-за того, что поразвлекались этой старинной жестокой забавой на крохотной части планеты, но зато самой просвещенной и цивилизованной. И самым могущественным правителем к концу войны стал тогда уж такой «отец народов», какой только может быть. Европа оказалась освобожденной от порабощения уж такими дикарями, способными при всяком другом правителе только грызню между собой развязывать да подделками свой рынок заполнять. К тому же и неразумие, ставшее причиной потрясений, у Европы свое собственное, а избавили эти варвары. Позор и досада для многих поколений.
В своей стране еще хуже. Взял да и безо всякого объяснения взвалил после войны ответственность мужчин перед женщинами в матримониальных делах: в случае ее беременности или женись, или плати алименты, были бы только свидетели, что они встречались. Ну там танцы, кино, парк. Девушке тех лет дружить с кавалером – все равно что быть замужем. О ДНК тогда и не слыхать было. О том, кто ей ребенка внедрил, знала только она, да и то не всегда уверенно. А ответственность у него такая же, как у мужа. И, небось, еще и в райские эмпиреи надеялся угодить дамский благодетель!
Кликни, и вспомнится
Пересвет любил иногда связывать отдельные эпизоды собственного прошлого и особенно детства с какими-нибудь большими прошлыми делами. Заговорят телевидение или радио о каких-то нашумевших в отдаленные времена событиях – выступление правителя, катастрофа на море, – и ему тут же являлся вопрос: «А что, интересно, я тогда и в тот момент делал? В школу, должно быть, добирался и от мороза руки в рукава засовывал. В наших краях как раз утро в тот момент было». И невольно поеживался, как от мороза. Образы забытых участников повисали прямо в воздухе – живые выразительные глаза и контуры лица вокруг них. И разговоры с ними у него велись не как с воображаемыми собеседниками, а как с реальными.
Данная ему пацанами кличка Пересвет появилась благодаря словечку «перебор», которое у него заменяло много всяких выражений, начиная от «иди-ка ты» и кончая одобрительным «негрубо́». Им же, как водится, стали окликать и самого. А как-то при игре в прятки вместо «и так видно» вырвалось «пересвет». Достаточно было потом пару раз пересказать словесный сбой среди прочих насмешек, и пустячный эпизод породил его пожизненное прозвище. Когда стал писателем, ему не пришлось придумывать себе псевдоним, все равно лучше не придумаешь. Не то что у его коллег по литературному цеху Трясогузки и Гузнотряски. Впрочем, их псевдонимы он придумал сам.
Кот Булька сосредоточенно мурлычет себе под нос. Медленно листая старый толстый и увесистый том, сохранившийся каким-то неведомым образом на полках с той эпохи, Пересвет беспечно подумал: «Где-то тогда я был Кликни, и вспомнится еще только зачат. В поезде они как-то познакомились». Однажды он поймал себя на том, что помнит своих стариков почему-то уже в их преклонном возрасте, вернее сказать, в памяти сохраняется их образ уже сильно постаревших, даже если всплывают события времен его детства. «Наверно, потому, что самые последние встречи самые памятные». А вот дядька отца, наоборот, так и остался навсегда неунывающим шутником. Встреченный лишь однажды в последние годы, он выглядел сильно постаревшим и в общем-то уже совсем другим человеком. «А когда он принес эту книжищу? Помнится, поставлю ее на ребро с раздвинутыми корками – домом служила. Зверюшки под ней между листами помещались. Я еще тогда подумывал, что хорошо бы половину листов выдрать, чтоб не мешались, когда в дом клал что-нибудь».