Золотая кровь

Изабель на тот момент было всего пятнадцать, но она уже вела себя кротко и по-женски умно. Может быть, поэтому Изабель он любил больше остальных своих детей. Она была ласковой и нежной, и, несмотря на, казалось бы, юный возраст, умела обращаться с мужчинами очень талантливо, заставляя их вести себя так, как нужно ей. Дону Алехандро это поведение было понятно и близко, и он надеялся, что благодаря женскому уму хотя бы его младшая дочь сделает хорошую партию, и поэтому всячески поощрял её поведение. А вот что делать с Оливией, он не знал.

Он пытался закрыть её в пансионе для молодых девиц, надеясь, что святые сёстры «выбьют из неё новомодную дурь» и наставят на путь истинный. Но в пансионе от неугомонной сеньориты де Агилар постарались быстро избавиться, потому что она не только не боялась строгих наказаний сестёр, но ещё и провоцировала других пансионерок на вызывающее поведение. После неудачи с пансионом дон Алехандро отправил её в Старый свет, к тётке. Но Старый свет с его чопорными салонами и пожилыми дамами, подругами тёти, тоже не смог исправить характер старшей дочери дона Алехандро. Тётя отправила её обратно вместе со своим благословением и письмом, в котором умоляла дона Алехандро большей не присылать к ней столь «раздражающую юную особу».

В итоге, куда бы Оливию ни пытался пристроить отец за эти годы, спустя какое-то время она снова возвращалась в особняк на авенида де Майо, как боевое оружие ольтеков, прилетающее обратно к тому, кто его запустил. На все попытки отца наставить её на истинно женский путь Оливия отвечала презрительно-высокомерной усмешкой, которая выводила дона Алехандро из себя. А на его угрозы оставить дочь без приданого она лишь пожимала плечами и говорила, что тогда будет вынуждена пойти в журналистки и станет обеспечивать себя сама. И даже принесла в дом печатную машинку. И что-то хуже этого придумать было трудно.

В такие моменты дон Алехандро, кажется, был бы даже рад, если бы она ходила по галереям, театрам, поддерживая талантливый сброд, или просто рисовала и музицировала, как её мать.

Зато у Виго с Оливией, или попросту Лив, всегда были самые тёплые отношения. Она приезжала к нему во Фружен и часто писала письма, рассказывая о том, что происходит дома. Она тоже интересовалась наукой и не разделяла ценностей отца, и в этом они были похожи. Именно Оливия прислала ему первое письмо, в котором написала, что в доме творится что-то странное, и попросила его приехать. Потом пришло ещё одно письмо о нападении на их карету, а потом третье. Об отце. Его привёз один из слуг и рассказал ещё и то, что Оливия велела передать на словах.

В тот же день Виго сходил в Департамент сыска к одному из своих знакомых, через него нашёл Мориса, и вдвоём с ним, не мешкая, они отправились в Акадию. Все семейные распри были забыты, потому что на кону стояло выживание семьи Агиларов.

− Итак, − произнёс Виго после того, как с приветствиями и вопросами вежливости было покончено, − теперь расскажи всё по порядку и не торопясь.

− И, сеньорита де Агилар, постарайтесь не забыть даже самые незначительные детали, − добавил Морис, усаживаясь напротив неё в кресло.

− Оливия. Зовите меня просто Оливия, − поправила она Мориса, снова его смутив. − Хорошо. Хорошо! Я постараюсь вспомнить всё, что только смогу. Виго, сам понимаешь, я не могла всего написать в письмах, тут такое творилось! Но если рассказывать обо всём по порядку, то всё началось с… нападения. Нет, − она приложила палец ко лбу. − Пожалуй, даже раньше. Отец выступил в сенате с предложением обсудить этот закон о резервации. Была газетная шумиха и всё такое… А потом… Спустя какое-то время после этого, он стал приходить домой очень злым и раздражённым, словно с кем-то поругался. Он стал срываться на слугах, на своих гвардах, даже на донне Виолетте, хотя уж она-то умела его умиротворять. Однажды он накричал на меня просто за то, что я отправилась на прогулку. Это было очень странно, ведь я ушла не одна, а с доньей Эстер, Изабель, и нас сопровождал один из гвардов. Отец сказал, что я должна быть осторожна, но не объяснил, чего именно стоит бояться. Он всё время выглядывал в окно, когда пил кофе у себя в кабинете, как будто… ждал кого-то. Или был уверен, что за ним следят. А потом… Потом на нас напали.

Если до этого момента Оливия говорила легко и уверенно, то дальше она понизила голос, стиснула пальцы, и её речь стала отрывистой. А Виго подумал, что Оливии неприятно вспоминать о том, что произошло. Или страшно. Скорее, второе, хотя его сестра и была не робкого десятка. Для женщины, разумеется.

− Мы ехали из театра. Я и отец. Донна Виолетта и Изабель остались дома. У Изи был жар, а мачеха терпеть не может пьесы, и поэтому на премьеры с отцом езжу я. В тот день был большой праздник — Пятилучие, и из театра мы отправились к Святой Мадонне у Скалы, чтобы набрать воды из источника и умыться благословенной водой. Я помню, у источника было очень много людей… Но… На обратном пути, в квартале Садов, как ни странно, мы оказались одни. Помнишь мост через ручей в парке? Именно там на нас напали какие-то люди. Выскочили из кустов, перехватили лошадей… Кучера ударили по голове, а нас с отцом выволокли из кареты. Я испугалась очень сильно и плохо понимала, что делаю. У меня был зонтик, и я изо всех сил воткнула его в шею одному из нападавших. Даже не помню, как это вышло… Помню только: брызнула кровь… Потом я колотила его этим зонтом… А потом мне дали пощёчину, да такую сильную, что даже в голове помутилось. Отец тоже пытался защищаться… Нас хотели стащить в овраг, но в этот момент на дороге появились двое всадников. Они нас и спасли.

Оливия вздохнула, расцепила стиснутые пальцы и посмотрела на Виго.

− Я думала: нас убьют, хотя, наверное, хотели просто ограбить. Но отец сказал, что нет. Нас действительно планировали убить. Почему он был так уверен? Я не знаю, − она пожала плечами. — Видимо, он знал, за что, только никому не говорил. Он нанял ещё гвардов и мне запретил покидать дом. И велел никому об этом не рассказывать! А потом были те письма. Я случайно увидела одно из них на его столе в кабинете. Угрозы… Я так понимаю − это всё эйфы! Из-за этого закона о резервации. Хотели, чтобы он отказался, но он продолжал стоять на своём. Он будто помешался на них!

Она покачала головой и перевела взгляд на Мориса, продолжив свой рассказ.

− В тот день было очень жарко. И поэтому окна в его кабинете были открыты. Собирался дождь… Ближе к вечеру к отцу пришел какой-то человек. Мы с ним перед этим как раз разговаривали в кабинете и поругались. И когда я уходила, то увидела, как мажордом принёс чью-то карточку. Отец меня спешно выставил, а посетителя велел пригласить, и был, как мне показалось, расстроен. Не знаю, кем был этот мужчина, я раньше никогда его не видела. Довольно странный молодой человек − не сказать, чтобы отец вообще принимал подобных гостей дома. Мы столкнулись у входной двери — я как раз пошла в сад, хотела успокоиться. Они говорили недолго, но на повышенных тонах, из окна было слышно интонацию, но слов я не разобрала. Единственное, что мне показалось, мужчина что-то требовал и был более спокоен, чем отец. Как будто был уверен в себе. А отец… Он был в ярости. Вскоре тот посетитель ушёл, я видела, как отъехал фиакр*. А потом, когда Делисия, наша служанка, понесла отцу кофе в кабинет, то тут же выбежала с воплями. И всё кричала: «Чупакабра*! Чупакабра!». И поднос уронила там же в кабинете на ковёр.

− Чука-па-капабра? — переспросил Морис, запнувшись. — Что это значит?

− Чупакабра. Это так джумалейцы называют существо, пьющее кровь. Вымышленное, разумеется, − пояснил Виго. — Нечто похожее на смесь койота, большой кошки и летучей мыши. Они верят, что оно существует, но никто никогда его не видел. Я склонен думать, что это что-то из тех страшных сказок, что няньки рассказывают детям, чтобы их запугать.

− Но что именно она видела? — уточнил Морис.

− Она так испугалась, что не могла говорить внятно, только молилась. И хотя служанки, действительно, склонны к тому, чтобы всё преувеличивать, но, как мы поняли, она в самом деле видела какое-то существо, − ответила Оливия. − Был вечер, уже смеркалось, собиралась гроза, и поэтому она не смогла его как следует рассмотреть. Сказала лишь, что оно сидело на плече отца и присосалось к его шее. А когда она вошла, то оно «посмотрело на неё красными, как у демона, глазами». И если это существо и было там, то от воплей Делисии тут же сбежало в окно. Не знаю, что там было на самом деле. Может, ей и привиделось, а может, это летучая лисица повисла на карнизе… У нас в саду они иногда спят днём на большом дереве. Но, когда в комнату пришли другие слуги, Фернандо и мачеха… у отца на шее не было никаких следов от укуса. Хотя он был очень бледен, потерял сознание, и у него изо рта пошла пена. Мы позвали маэстро Гаспара, нашего лекаря, и он, осмотрев отца, сказал, что его отравили. Похоже, что яд был в стакане с ромом. На столе осталась карточка того мужчины, но доктор запретил всё это трогать.