Страница 9 из 13
– Нет, Иван, нам не это надо. Ты же понимаешь, что нарушил закон, сбежав из тюрьмы. Понимаешь?
– Понимаю, что это большой грех, но я не могу там быть!
– Я знаю, что там… плохо, Ваня. Знаю и то, что ты не такой плохой человек, чтобы тебя там держать. Я верю тебе и хочу помочь. А ты мне веришь?
– Верю!
– Верь мне, Ваня, и у тебя все будет хорошо. Вот только для этого тебе надо будет кое-что для меня сделать. Ты же хочешь стать свободным человеком?
– Хочу! А что надо сделать? – я сделал заинтересованное лицо. – Только ежели надо убивать, то на это согласия своего не даю.
– Нет, ты чего! Никого убивать не надо! Дело, скажем так, не совсем простое, но для тебя труда особого не составит. Просто одному человеку надо записку передать. Тайно передать. Это все.
– Ежели так, то я смогу, – и я посветлел лицом.
Тот посмотрел на меня как на дурачка. Вместо того чтобы засыпать градом вопросов, этот недобитый сектант просто взял и согласился. На лице следователя появилось сомнение: стоит ли вообще связываться с этим придурком?
– Ваня, я же тебе сказал, что не все так просто. Этот человек находится в банде Левши.
– У бандитов? – я сразу изобразил на лице страх.
– Да, у них. Когда ты окажешься у бандитов, то надо незаметно передать ему записку, иначе будет плохо и ему, и тебе. Да ты и сам это должен понимать. Если у тебя все хорошо получится, ты поможешь многим людям, спасешь их от большой беды.
– Так значит, это богоугодное дело, – сказал я с задумчивым видом. – Грех не помочь хорошим людям. А как я там окажусь?
На лице следователя появилось кислое выражение. Ему хотелось прямого и точного ответа, а не библейских рассуждений верующего парнишки, как бы подразумевающих его согласие.
– Так ты согласен помочь советской власти? – в его голосе сейчас звучала суровость.
Сомнения следователя в отношении моей особы были написаны у него на лице. Что он перед собой видел? Крепкого, широкого в кости молодого парня, с ладонями-лопатами и по-детски наивными глазами. Что тот видел в жизни? Лес, а потом домзак! Конопля понимал, что из этого старовера получится такой же агент, как из дерьма пуля. Вот только отступать было некуда, а так появлялся шанс, что удастся выйти на след Левши.
Как и он, я, со своей стороны, пытался понять, что представляет собой следователь. Так я его называл по привычке, так как понял, чуть ли не с первой нашей беседы, что Макар Конопля, скорее всего, оперативник. Разбирается в людях, умеет работать с агентурой, вот только со мной у него вышла промашка, и дело не в моем притворстве, а в том, что он изначально видел перед собой молодого растерянного и испуганного парня, не предполагая для себя других вариантов. То, что он мне предлагал, меня устраивало, так как давало хороший шанс сбежать, вот только основные проблемы у меня начнутся, стоит мне оказаться на свободе. Здесь, в селе, меня ославили беглым преступником и убийцей, так что помощи от местных жителей, кроме пули, выпущенной в упор, не дождаться, а выжить в лесу без продовольствия и оружия – плохая идея. Все это я прокручивал в голове не раз, приходя к выводу, что надо соглашаться, а там – как кривая вывезет.
– Ежели все так, как сказали, то я согласен!
Следователь встал со стула, потом, опершись на руки и подавшись в мою сторону, с минуту пристально смотрел мне в глаза.
– И бумагу напишешь, Ваня? Я знаю, что вы, староверы, грамоте обучены.
– А какая эта бумага?
– Как какая? Такая, что ты, Иван Микишин, согласен выполнить наше пролетарское задание с полной своей ответственностью.
– Ежели так, то напишу, как укажете, – и в подтверждение словам я кивнул головой.
– Теперь, Ваня, садись за мой стол и пиши.
Сев за его стол, я взял в руки деревянную ручку с сужающимся концом, на секунду снова задумался о том, сколько следователь проживет минут, если я воткну ее ему в горло, а потом стал писать под диктовку:
– Начальнику ГПУ Степану Евсеевичу Скидоку. Так. Пропусти две строки. Да, начинай вот отсюда, – он ткнул пальцем в лист. – Я, Иван Микишин, девятнадцати лет от роду, обязуюсь помогать органам советской власти…
После того как я закончил писать и поставил свою подпись, он взял лист и помахал им в воздухе.
– Все. Иди, садись на свое место.
Обойдя стол, я сел на табурет. Оперативник сел на свое место, затем внимательно перечитал, что я написал, и только после этого положил лист в ящик стола.
– Теперь внимательно слушай, что тебе надо будет сделать.
Следующие два часа в меня вдалбливали инструкции, что и как мне нужно будет сделать, причем в двух вариантах развития событий. После того как я повторил основные пункты проведения операции, следователь спросил меня:
– Все понятно?
Я кивнул головой.
– Хорошо. О том, что мы с тобой говорили, никому ни слова. Да ты, Иван, и сам все должен понимать. Завтра мы еще поговорим об этом. Дежурный!
Когда я вернулся после допроса, лицо Федьки имело совсем другое выражение. Скажем так, это была боязливая настороженность. Я сразу заметил, как он напрягся, стоило мне войти в камеру. Слегка постанывая и держась за бок руками, я уселся на свой топчан.
– Ты как? – осторожно поинтересовался Оглобля.
– Жить буду, правда, без особой радости, – недовольно буркнул я, потом вспомнил, что старовер и мне нельзя пока выходить из этой роли, прочитал короткую молитву и перекрестился.
Сложившуюся ситуацию надо было хорошо обдумать. Попав сюда, я рассчитывал на побег с этапа, только вот теперь чекисты резко поменяли мои планы, сделав своим агентом. Подписанная мною бумага не играла для меня никакой роли, а вот то, что меня сделали в глазах местных жителей беглым уголовником и убийцей, было плохо. Чужаков здесь и так не привечают, к тому же местные жители были до крайности озлоблены. В лесу банды, поэтому в лес охотники ходили с опаской, работы было мало, да и платили через раз.
Осознанно или неосознанно, но чекисты все же сумели привязать меня к себе, обрезав мне все пути для побега. Несмотря на то, что почти выздоровел, я был далек от хорошей физической формы, не говоря уже о том, что не имел ни одежды, ни документов и оружия, а еще это проклятое, сосущее меня изнутри, постоянное чувство голода.
– Ты и правда беглый, как говорят?
«Интересно, зачем ему сказали, что я беглый? Или нас как-то собираются связать вместе? А что? Совместный побег, для более правдоподобного проникновения в банду».
– Господь отвернулся от меня, когда я нарушил его заветы, вот меня и постигла божья кара, – невнятно пробурчал я.
– Чего ты бубнишь там? Молитву?
– Не помолишься вовремя – душу без защиты оставишь, – уже сердито буркнул я, затем осторожно, с шипением и легкими стонами, улегся лицом к стене.
Следующие двое суток мне пришлось отвечать на многочисленные вопросы Оглобли, которого почему-то очень сильно интересовали тюремные порядки, а параллельно приходилось слушать инструкции и наставления оперативника. Был и плюс: как настоящий сексот, я получал дополнительный паек. Макар Конопля приносил суп, бутерброды с копченым салом и поил меня чаем с сухарями.
Детали операции мне были не известны, а только общее задание: просто надо человеку, без свидетелей, передать записку, а чтобы он мне поверил, при этом произнести одно слово – «пчела». Узнать его было несложно даже без описания, так как у него не было мизинца на левой руке. Основной упор в своих наставлениях Конопля делал на то, что и как мне надо отвечать на допросе у бандитов. Оперативник верил мне, но при этом с каждым днем все больше сомневался в том, что я гожусь для подобной роли. Изображая запуганного молодого парня, я угодливо соглашался со всеми его словами, поддакивал, суетливо ел, подбирая крошки, при этом нередко ловя его брезгливый взгляд.
Утреннее солнце освещало облупившуюся вывеску «СТ. С. НИКОЛЬСКОЕ», висевшую на приземистой каменной коробке железнодорожного вокзала, давно не чищенный сигнальный колокол и замусоренный перрон. На нем, наверное, давно не толкалось столько народа, как сегодня, за исключением группки беспризорников, считавших это своей территорией, и шнырявших среди людей, как крысы, в надежде что-нибудь выпросить или украсть.