Страница 48 из 93
Все доступные семечки лузгая, равнодушна, глуха и слепа, в парках жизни под легкую музыку одинокая бродит толпа. Владеть гавном — не сложный труд и не высокая отрада: гавно лишь давят или мнут, а сталь — и жечь и резать надо. Еще вчера сей мелкий клоп был насекомым, кровь сосущим, а ныне — видный филантроп и помогает неимущим. Бес маячит рядом тенью тощей, если видит умного мужчину: умного мужчину много проще даром соблазнить на бесовщину. Загадочно в России бродят дрожжи, все связи стали хрупки или ржавы, а те, кто жаждет взять бразды и вожжи, страдают недержанием державы. По дряхлости скончался своевременно режим, из жизни сделавший надгробие; российская толпа теперь беременна мечтой родить себе его подобие. В раскаленной скрытой давке увлекаясь жизни пиром, лестно маленькой пиявке слыть и выглядеть вампиром. Видимо, в силу породы, ибо всегда не со зла курица русской свободы тухлые яйца несла. От ветра хлынувшей свободы, хотя колюч он и неласков, томит соблазн пасти народы всех пастухов и всех подпасков. По воле здравого рассудка кто дал себя употреблять — гораздо чаще проститутка, чем нерасчетливая блядь. Россия ко всему, что в ней содеется, и в будущем беспечно отнесется: так дева, забеременев, надеется, что все само собою рассосется. Вокруг березовых осин чертя узор хором воздушных, всегда сколотит сукин сын союз слепых и простодушных. Живу я, свободы ревнитель, весь век искушая свой фарт; боюсь я, мой ангел-хранитель однажды получит инфаркт. Российская жива идея-фикс, явились только новые в ней ноты, поскольку дух России, темный сфинкс, с загадок перешел на анекдоты. Выплескивая песни, звуки, вздохи, затворники, певцы и трубачи — такие же участники эпохи, как судьи, прокуроры, палачи. Российской власти цвет и знать так на свободе воскипели, что стали с пылом продавать все, что евреи не успели. Этот трактор в обличье мужчины тоже носит в себе благодать; человек совершенней машины, ибо сам себя может продать. Кто сладко делает кулич, принадлежит к особой касте, и все умельцы брить и стричь легко стригут при всякой власти. Конечно, это горько и обидно, однако долгой жизни под конец мне стало совершенно очевидно, что люди происходят от овец. Смотреть на мир наш объективно, как бы из дальней горной рощи — хотя не менее противно, но безболезненней и проще. Надеюсь я коллег не раню, сказав о нашей безнадежности, поскольку Пушкин слушал няню, а мы — подонков разной сложности. Наш век настолько прихотливо свернул обычный ход истории, что, очевидно, музу Клио потрахал бес фантасмагории. Возложить о России заботу всей России на Бога охота, чтоб оставить на Бога работу из болота тащить бегемота. Все споры вспыхнули опять и вновь текут, кипя напрасно; умом Россию не понять, а чем понять — опять не ясно. Наших будней мелкие мытарства, прихоти и крахи своеволия — горше, чем печали государства, а цивилизации — тем более. Хоть очень разны наши страсти, но сильно схожи ожидания, и вождь того же ждет от власти, что ждет любовник от свидания. Когда кипят разбой и блядство и бьются грязные с нечистыми, я грустно думаю про братство, воспетое идеалистами. Опасностей, пожаров и буранов забыть уже не может ветеран; любимая услада ветеранов — чесание давно заживших ран. История бросками и рывками эпохи вытрясает с потрохами, и то, что затевало жить веками, внезапно порастает лопухами. Есть в речах политиков унылых много и воды и аргументов, только я никак понять не в силах, чем кастраты лучше импотентов.