Разноцветные дни

Кто не мечтал в детстве найти клад? Для чего? Известное дело: купить сколько угодно мороженого или съездить в гости к индейцам…

Двор богача Юнуса был огорожен плохо. Через провал в низком, осевшем дувале свободно проходили соседские овцы, козы, запросто гуляли по двору, щипая бедную зелень.

Лазили и мальчишки. Играли в «чилляк» — азиатская разновидность русского «чижика». Никого Юнус-глухой не прогонял. Наоборот, когда отыскивалось свободное время, стоял в сторонке и с каким-то странным для взрослого интересом наблюдал за игрой. Может, наши игры напоминали ему его детство?

Этого никто не мог знать.

Как-то вечером Акрам вдруг сказал:

— Клад — это здорово! Но чужое брать нельзя.

— Может, Юнус-глухой закопал, а после о нем вовсе и забыл, — с надеждой предположил я.

— Вот и хорошо, — подхватил Рахмат. — Ему все равно не нужен никакой клад. Пусть себе торгует молоком.

Интересно, что там спрятано, в этом зарытом сундуке?

Жгучее детское любопытство явно пересиливало наши представления о том, что можно и чего нельзя… Словом, мы подгадали, когда Юнус-глухой отправится в очередной раз разносить молоко, и, притащив с собой лопату, принялись, пыхтя от спешки и напряжения, рыть по очереди вокруг груши.

Ладони наши сразу взбухли мозолями: земля была сухой, неподатливой. Старались в основном мы с Акрамом. Рахмат же деловито поплевывал в горсти, приплясывал вокруг нас и лихорадочно подгонял:

— Поднажмите, ребята! Еще, еще…

Когда земля была хорошенько взрыхлена, Акрам с досадой швырнул лопату.

— Вранье все, нет никакого клада!

— Э-э, может, он зарыт под другим деревом?.. — теперь Рахмат схватил лопату и принялся долбить землю под черешней.

Увы, под черешней тоже не ждала нас пиратская удача.

Но клад, клад! Одна мысль о нем разжигала воображение, заставляла до крови натирать ладони.

Мы вскопали и под урючиной, и под орешиной, но вожделенного сундука с драгоценностями, словно в издевку, нигде не оказалось.

Сердитые и до изнеможения уставшие, мы расселись в тени под виноградником и тут… со скрежетом распахнулась калитка.

Показался с коромыслом и пустыми ведрами хозяин.

Мы привстали и плюхнулись обратно. Бежать было бессмысленно. Все равно обнаружены, остается лишь ждать законного возмездия.

Хозяин с подозрением посмотрел на непрошеных гостей, потом растерянно окинул взором двор. Вдруг легкая улыбка скользнула по утомленному его лицу.

Мы недоуменно переглянулись. Отчего он не кричит, не возмущается, не замахивается тяжелым коромыслом?..

Юнус-глухой меж тем прошел в глубь двора. Поставил коромысло и ведра возле загончика с коровой и только тогда подсел к нам. Мы на всякий случай отодвинулись.

— Рахмат, джаным, — спасибо, дорогие мои! — покачивая головой, заговорил молочник. — Совсем старый стал я. Руки болят. Ничего по двору не могу сделать. Хорошо помогли… окучили мои деревья!

Мы смотрели друг на друга и не знали: смеяться нам или плакать?..

— Чем вас отдарить, джаным, даже не знаю.

— Ну, ладно, мы пошли, — первым встал с места Акрам.

Мне тоже хотелось только одного: оказаться как можно дальше.

— Нет, нет! — отчаянно замахал руками Юнус-глухой. — Постойте, — он резво заковылял в дом, принес оттуда в белом платке свежие шарики курта и протянул нам: — Берите, берите, угощайтесь.

Когда мы были уже у калитки, Юнус-глухой окликнул нас:

— Ребята! Ваша лопат…

Рахим прихватил брошенный под виноградником инструмент незадачливых «кладоискателей», и мы выскочили на улицу.

Щеки наши пылали, как гранаты. Не знаю, как ребята, а мне, пожалуй, первый раз в жизни было так стыдно.

Конечно, о случившемся мы никому не рассказали. Мальчишки засмеют, взрослые застыдят… Юнус-глухой тоже молчал, но, встречая теперь кого-либо из нас, заговорщицки улыбался и обязательно предлагал выпить пиалу парного молока или замечательного самодельного кефира.

Пацаны — народ любознательный. И если раньше молочником мы интересовались как «владельцем клада», то после нашей «экспедиции» — вообще его судьбой. Она действительно оказалась необычной.

И Юнус был когда-то мальчишкой. Жил в крохотном кишлаке на краю пустыни. Бегал босиком по теплой пыли. Играл в «чилляк» и орехи. Пил из колодца солоноватую воду. С аппетитом уминал хрустящую, обсыпанную тмином лепешку. И помогал отцу пасти в пустыне овец.

Здесь, среди барханов, слушал, как в кустах полыни шелестят ящерицы и как, набирая высоту в утреннем небе, звенит крыльями пустынный соловей — джурбай.

Однажды отец ускакал в кишлак прихватить еды, а Юнус остался наедине с песчаными волнами и овцами.

Он и не заметил, как небо вдруг стало пепельным, вокруг засвистело, заскрежетало… Перед глазами все смешалось — и песок, и стадо, верх и низ.

Дальше Юнус ничего не помнил, что с ним стало, где он?

На третьи сутки его нашли какие-то проезжие люди у пустынного колодца, далеко от жилья. Мальчик, еле живой, позабыл свое имя, откуда он родом и что с ним стряслось.

Однако родители его отыскали. Они показывали сына и табибам, и опытным врачам в городе. Память и речь к нему вернулись лишь через полгода, а вот глухота осталась на всю жизнь.

Так что же с ним произошло?

Взрослые говорили, что Юнуса унес смерч. Очень редкий случай. Но, как и счастье, беда к каждому приходит по-разному… Это я понял, конечно, уже когда вырос. А тогда…

Тогда никакого клада мы не нашли, но зато в нашей ребячьей жизни появился еще один хороший добрый человек. Не боясь выглядеть чересчур назидательным, скажу: вот это истинное сокровище, и нет его дороже.

ТОРЕАДОР

Кого я боялся больше всех, когда был маленьким?

Нет, не драчуна Витьку-Чучапару, который мог подойти и, причмокивая, запросто отобрать конфету или бутерброд с колбасой. За вечное причмокивание его мы и прозвали так.

Не паршивую соседскую собачонку по кличке Гитлер, порвавшую на мне новые штаны.

Не молнию, однажды кнутом просверкавшую над самой головой.

Боялся я нашего петуха. Отец принес его как-то с базара и пустил гулять по двору. Это был необычный петух. Не такой как все — с длинной шеей, худющий и с какими-то ржавыми перьями.

— Бойцовский, — пояснил отец.

— На кой он тебе сдался? — удивилась мама. — Ни пуха, ни мяса, ни гребешка.

— Для красоты!

— Было бы чем любоваться, — пожала мама плечами.

— А характер? — озорно рассмеялся отец.

И действительно — петух скоро показал «характер». Что там соседские петухи и соседские кошки! Гитлеру спуску не давал. Насядет псу на загривок и долбит. Долбит, пока тот с пронзительным визгом не унесет петуха на себе куда-нибудь подалее от людских глаз…

За такую безоглядную драчливость и горделивую походку мама дала петуху не совсем привычную уважительно-насмешливую кличку Тореадор.

Все бы ничего… Но петух добрался и до меня.

Как-то летним утром мы пили чай под виноградником. Я был в одних трусиках. Макаю себе в сладкий чай сушку и с аппетитом грызу. Никто и не заметил, как сбоку ко мне подошел Тореадор. Примерился, примерился — да как долбанет меня клювом повыше щиколотки!

— Ой! — вскинулся я, чуть не разбив любимую цветастую чашку.

— Кыш отсюда! — замахала мама полотенцем.

Тореадор не спеша отошел и вернулся к своему куриному «гарему».

Но минут через пять снова заявил о себе. Теперь уже удар пришелся по плечу.

Мама сердито отогнала драчуна.

— И чего он именно к тебе пристал? — сказала она и подозрительно осмотрела меня.

Улыбка в ее глазах разрешила загадку.

— Ну и Тореадор, — вздохнула мама. — Родинки твои, наверно, принял за зернышки. Ты у меня счастливый, сынок! — и нежно провела ладонью по моей стриженой голове.

«Ничего себе, счастливый! — размышлял я после. — Зачем мне такое счастье, если оно приносит боль?»

Тореадор по-прежнему не давал мне проходу. Бегал по пятам. Клевал.