Страница 4 из 41
Взрослые говорили, что лилипут служит на кожевенном заводе бухгалтером. Работником он считался отменным, дисциплинированным. За полчаса до гудка семенил уже по нашей улице. И всегда с газетами.
Сначала нам все в нем казалось диковинным. Но со временем мы к нему привыкли. И, как взрослые, смотрели на лилипута с сочувствием и вниманием.
На наше дружеское: «Салам алейкум!» лилипут всегда очень серьезно отвечал: «Ваалейкум ассалам!» При этом он кивал головой, и в голосе его, помимо доброжелательности, чувствовалось столько достоинства, словно это не мы его, а он нас приветствует сверху вниз.
Летними вечерами мы любили играть в орехи возле чайханы. Здесь было хорошо: тень от талов, арычная прохлада. А надоест играть, можно понаблюдать за шахматными сражениями взрослых.
Зевак вокруг чайханы всегда было достаточно.
В тот вечер я, Акрам, Рахмат и еще несколько мальчишек как обычно расчертили круг и поставили на кон свои орехи.
Вот тут-то и появился Садык-выпивоха. Высокий, грузный, опухший. Шмыгая носом, похожим на дряблую репу, он прошамкал:
— Пацаны, давайте на спор, кто плюнет дальше. Победителю дарю пять рублей, — он вытащил из кармана штанов засаленную бумажку. — Желающие есть?
— Есть! — несколько мальчишек сразу же переметнулись к нему.
Один плюнул, второй, третий. Нашлись и болельщики. Начали подзадоривать. Давать советы…
Наступила очередь самого Садыка-выпивохи. Он весь напрягся. На шее вздулись вены. Садык-выпивоха плюнул, качнулся и чуть не упал.
Воздух взорвался от нашего хохота.
И тут Садык-выпивоха на противоположной стороне тротуара увидел лилипута. Тот, видно, возвращался с работы.
— Эй, уважаемый! — закричал он. — Подойди сюда.
Лилипут подошел и спросил учтиво:
— Чем могу быть вам полезен?
Ребятня и взрослые замерли. Что задумал Садык-выпивоха? А тот, обнажив в ухмылке единственный верхний зуб и дохнув перегаром, повелел:
— Почтенный! Отмерь-ка, сколько шагов от меня во-он до того плевка…
Лилипут внимательно выслушал унизительную просьбу, а потом пальцем поманил Садыка-выпивоху: мол, наклонись, что я тебе скажу.
Великан склонился чуть ли не до земли. И тут в напряженной тишине раздалась оглушительная оплеуха. Словно кто надвое переломил сухую жердь.
Садык-выпивоха рухнул.
А лилипут с достоинством вынул из кармана чистенький платочек, тщательно вытер ладони и гордо зашагал дальше.
И я тогда впервые подумал, что достоинство человека не всегда измеряется ростом, а чем-то большим, до чего надо расти и расти.
Махаллинцы же после этого случая прозвали лилипута меж собой «Кичик-палван» — «Маленький богатырь».
Так оно и было.
«ЭРОПЛАН, ЭРОПЛАН»
Я удобно расположился на верхнем ярусе веток тутовника. Ягоды мы давно стрясли. Но листва еще не начинала желтеть. Она влажно трепетала на утреннем сквознячке.
Над крышами плыли облака. Большими тенями-заплатами скользили по земле.
А небо над головой было просторным, высоким, казалось, даже гулким. Совсем другое дело, когда смотришь на него с земли: сжатое, раздробленное листвой деревьев, сетью проводов и навесами.
Иногда надо мной стремительно проносились птицы. Вот стайка розовых скворцов порхнула, словно чей-то платок, уносимый ветром.
А еще выше птиц, случалось, правда не так часто как теперь, зато пониже и поближе, пролетали самолеты.
Тогда из дворов слышались радостные голоса. Девчонки и мальчишки, приплясывая, вопили детскую нелепицу:
Почему в кармане оказалось пусто и почему в нем выросла капуста, для меня оставалось загадкой. Ровный гул самолета рождал во мне вопросы. Я думал: в стальной птице летают счастливые люди. И непременно смелые и удачливые — летчики, геологи, врачи…
Куда они летят?
В горы, в пустыни, на берега далеких рек?
Там их ждут люди. Хорошо, когда тебя кто-то ждет и кому-то ты очень, очень нужен.
…Итак, я сидел на тутовнике и насвистывал грустно-веселую песенку из нового индийского кинофильма «Бродяга».
И тут над телевышкой, не теперешней башней-гигантом, а прежней, заметил далекий маленький силуэт. Это был «кукурузник» — в марках-то самолетов я разбирался… Он летел над старым городом в сторону нашего квартала. Странно так летел, опускаясь все ниже и ниже над домами.
Самолеты, так низко летящие, я еще не видел.
«Наверное, в моторе что-то произошло», — даже не подумал, а скорее почуял я.
И тут же на меня стремительно надвинулось что-то огромное, крылатое. И я увидел винт, превратившийся в большое, слепяще посверкивающее солнце. От страха я крепко зажмурился, судорожно обхватив ствол своего тутовника.
Прокатился оглушительный, пригибающий грохот.
Тутовник вздрогнул и резко накренился вместе со мной. Потом со скрежетом выпрямился, мелко-мелко затряслась листва… Я открыл глаза.
Самолет с натугой карабкался над крышами и, наконец, растворился за горизонтом.
Тут-то до меня и дошла такая простая и в то же время сложная истина: как трудно удержаться на высоте…
Теперь, засыпая, я часто думал об этом самолете.
МИРХАЙ-САПОЖНИК И ГОЛУБОЙ «МОСКВИЧ»
Наш сосед слева — Мирхай-сапожник. Отец мой не раз с восхищением говаривал, что сосед не просто мастер своего дела, а художник, музыкант. И впрямь, обувь, побывавшая на ремонте у Мирхая, выглядела лучше новой. Будь то детские сандалии, женские туфли на высоких каблуках, ботинки, сапоги — они не просто блестели на ногах владельцев, а пели, если так вообще можно сказать об обуви. Их хотелось носить. Поэтому к Мирхаю обычно тянулась очередь.
Будка его притулилась на краю старогородского базара. Вся обклеенная цветными «огоньковскими» репродукциями маршалов в орденах и томными индийскими красавицами в атласных сари и с веерами, она была для нас, как музей.
Тут же, рядом с ножами и щетками, баночками с гуталином, с клеем и дратвой, резиной и кожами, запасными подметками и другим необходимым сапожным имуществом сияли большой медный чайник и маленькая китайская пиала.
Мирхай даже обедать ухитрялся в своей тесной будке.
Попивая зеленый чай в редкие минуты отдыха, он с любопытством наблюдал за прохожими.
На стене будки висел репродуктор. Из его черного зева струились восточные мелодии.
Мирхай неожиданно отставлял в сторону пиалу, приподнимался с низенького стульчика.
— Гражданин хороший! — окликал он кого-то, отчаянно шепелявя, будто у него всегда во рту торчат гвоздики.
— Вы меня? — мужчина в широких парусиновых штанах, соломенной шляпе и с туго набитым портфелем оборачивался.
— А кого же еще? Вас, именно вас!
— В чем дело?
— Подойдите.
Пока прохожий недоверчиво приближался к будке, Мирхай, качая головой в мелких кудряшках, уже стыдил его:
— Ай-яй-яй, гражданин, такие прекрасные штиблеты, заграничные, а правый каблук совсем стерся, через месяц и колодка полетит. Надо срочно «лечить» обувь.
— А как вы узнали, что у меня?..
Мирхай довольно усмехался и виртуозно принимался за дело.
Да, недаром он считался чудо-сапожником. Глаз у Мирхая, как у ваятеля, мог выхватить самое скрытое…
Недаром отец говорил: если б ему образование — прославился бы наш Мирхай на всю страну, а может, и на весь мир.
…Минут через пятнадцать прохожий, расплатившись с мастером и не забыв дать ему «на чай», за «руки золотые», покидал будку.
Неудивительно, что Мирхая дома видели редко. Зато жена его, Махля, всегда была на «слуху» у соседей. Полная, как пузатый кувшин с водой, добродушная, а голос ее напевно витал день-деньской из одного конца дворика в другой:
— Зита! Где Яник?