Свеча в окне

— Черт побери!

Он вскочил на глыбу и соскользнул в ее объятия. Сора трепетала от беспокойства и от сдерживаемой истерики, и Уильям быстро сообщил:

— Он мертв.

— Я знаю.

— А Крэнский замок захвачен.

— Ты ранен?

— Пустяки.

Он положил ее руку себе на грудь, и Сора ощутила там каплю засохшей крови.

— Я так беспокоилась. Почему ты задержался?

Она в панике, рассудил Уильям. Он сделал вдох, успокаиваясь. Она пережила жуткое время, она не могла видеть событий, которые разворачивались у ее ног. Свое неудовольствие он выскажет позднее; сейчас же она заслужила терпеливое понимание. Вздохнув еще раз, он прохрипел:

— Почему ты не ждала меня там, где я тебя оставил?

— Ты меня оставил здесь, — настаивала она.

— Нет, — убежденно, страшным голосом возразил он. — Не здесь. Что ты делала?

— Ничего.

— Сора.

В самом голосе его прозвучало предупреждение.

— Я села там, откуда могла слышать, — вызывающе огрызнулась Сора, вцепившись руками в его рубашку. — Разве это грех?

Стиснув Сору так, что дыхание у нее перехватило, Уильям разрывался между желанием обнимать и колотить ее.

— Да. Я посадил тебя так, чтобы тебя не было видно, ради твоей же безопасности. Женщина, ты хоть раз в жизни могла бы выполнить приказ?

Он начал говорить сдержанно, но скоро его голос поднялся до крика.

Сделай вдох, посоветовала себе Сора. Он имеет право на раздражение, он пережил нелегкие дни. Он осаждал одного друга, сражался и убил другого, стоял лицом к лицу с собственным страхом. И последнее, но отнюдь не маловажное, — ему пришлось признать собственную неправоту. Он заслужил благородное прощение и заверения, что она сделала это только из-за того, что волновалась о нем. Сделав еще один вдох, Сора заорала на него во всю силу своих легких:

— Но не тогда, когда я волнуюсь за упрямого, тупого головореза, который пугает меня всякий раз, когда начинает драться, и который орет на меня, когда я независима, и который, — тут ее голос упал до шепота, — делает меня счастливой и неделимой.

Уильяму пришлось наклониться, чтобы услышать ее, но от этих слов все его негодование испарилось.

— Значит, ты меня любишь?

— Слишком..

— Слишком? — нежно переспросил он, и его беспокойство и отчаяние растаяли от этого признания, произнесенного шепотом. — Как и положено доброй жене любить доброго супруга?

— Не так, гораздо сильнее.

Она никогда не представляла, что может быть так смущена и так напугана, говоря правду. И, тем не менее, она была обязана этим Уильяму; она была обязана ему всем. Она подняла голову, чтобы он мог видеть ее лицо, мог понять всеми своими чувствами, что она говорит правду:

— Я так давно люблю тебя.

Она подняла руку, призывая его молчать.

— Тем не менее, ты был прав, я не доверяла тебе. Как я могла? Казалось, что все нужды были на моей стороне, а все возможности на твоей. Если бы ты хоть как-то не нуждался во мне, что произошло бы в один прекрасный день, когда ты устал бы от меня?

Крепко обняв Сору, Уильям соскользнул с камня и усадил ее себе на колени.

— Ну, во-первых, я никогда бы не смог бросить тебя. Ты сообразительна и умна, беседа с тобой приносит радость. У тебя тип красоты, которая умножается со зрелостью, расцветает с годами. Ты — благородная дама, хозяйка замка. Ум, красота, умение вести дом. Только дурак устанет от такой женщины.

Она открыла было рот, чтобы возразить ему, но он положил ладонь на ее губы и быстро сказал:

— Согласен, мужчины — дураки. Вот почему я на стоял на браке, Сора, даже несмотря на то, что ты противилась этому. Мне хотелось, чтобы ты чувствовала себя надежно.

— Какая надежность в браке? Мужчины бьют своих жен за ум, за красоту.

Она задумалась.

— Хотя и за то, что они плохо ведут хозяйство. Я хочу сказать, что счастье в браке зависит от взаимных интересов.

— Ты нужна мне! — взревел в ответ Уильям.

— Зачем?

— Зачем? Глупая женщина.

Слова прозвучали смиренно, и Сора согласилась.

— Я знаю, но я вижу, что прежние подробности не сменились, а сократились. Все было легко. Я была нужна тебе раньше. Когда ты был слеп, я была страшно нужна тебе. Тогда-то я и полюбила тебя впервые.

От нахлынувших воспоминаний улыбка у нее стала таинственной.

— Этот золотистый голос, эта пылающая ярость.

— Не забывай о моих поцелуях, — поддразнил он.

— Нет, я их никогда не забуду. — Она провела рукой по его лицу. — Ты понимаешь, какая была моя первая реакция, когда к тебе вернулось зрение?

— Расскажи, — терпеливо попросил он. Она вздохнула и покраснела.

— Я паду в твоих глазах.

— Нет.

Он вспомнил, как впервые после возвращения зрения он увидел ее ярким весенним утром сидящей на тюфяке Артура. Он вспомнил, как безмятежное чело ее исказилось от боли, и теперь заверил ее:

— Не думаю, что ты падешь в моих глазах от самого что ни на есть человеческого порыва.

— Ты уже понял, — укорила Сора.

— Если бы я умел читать твои мысли, любовь моя, — пробормотал он, прижавшись губами к ее уху, — то мы бы не тратили столько времени, чтобы кричать друг на друга.

Она рассмеялась со сдержанной радостью и ощутила, что комок в горле исчез.

— В то утро, в то ужасное утро после той славной ночи, когда я поняла, что ты прозрел, мне хотелось вопить от злости. У меня было такое чувство, что меня обманули, вот такая я мерзкая сучка.

— Тс-тс.

Он насмешливо прищелкнул языком, и Сора повернулась к нему.

— Но это же правда. Я больше была не нужна. Я была бесполезна.

— Я ошибался в тебе, дорогая. Он провел губами по ее лбу.

Сбитая с толку его вялой реакцией и этим замечанием, Сора поинтересовалась:

— Почему?

— Когда зрение вернулось ко мне и я понял, какую ужасную жизнь ты ведешь у своего отчима, мне захотелось взять на себя заботу о тебе, не допустить, чтобы ты вновь вступила в борьбу. Вместо этого, — веселье его нарастало, — мне надо было выстраивать препятствия на твоем пути.

— Не на моем пути. На нашем пути. Создавалось впечатление, что тебе ни в чем моя помощь не требовалась.

— Ты ведешь хозяйство в моем доме и заботишься о детях. Чего тебе еще не хватает? Идти в сражение рядом со мной?

Сора притворилась, что обдумывает это предложение, и он шутливо дал ей подзатыльник.

— Забудь об этом.

— Единственный пример, Уильям. — От серьезных размышлений, на лице ее не осталось и следа былого веселья. — Мне хотелось, чтобы ты поверил, когда я сказала, что это был не Чарльз.

— По-моему, мы уже выяснили это, — простонал он.

— Я не собираюсь ворошить прошлое, — настаивала Сора. — Я пытаюсь объяснить тебе, что ты меня обижал и мне казалось, что я менее важна, чем… чем Була. У меня есть один талант. Он невелик, но полезен и никогда не подводит меня. Я умею различать правду в голосах. Ты понимал его ценность, когда был слеп, но когда ты прозрел, то утратил часть своих чувств. Когда я пыталась доказать тебе, что ты не прав, ты не верил мне, потому что я слепа и потому что я женщина. И потому что ты считаешь, что женщины не умеют мыслить логически.

— Ах, Сора, ты бьешь меня моею собственной глупостью.

Он взял ее руки и положил их себе на грудь, а она прильнула к его груди головой.

Сердце его забилось; она почти что ощутила его боль.

— Мне кажется, это главное. Больно ощущать такое полное пренебрежение. Я не дура. Ты женился на наследнице, но ты так богат, что мои деньги тебе не нужны. Ты обошелся бы и без них.

— От денег никогда так просто не откажешься.

— Ты же сам мне говорил, что женился на мне не из-за денег, — со сдержанной дотошностью напомнила Сора.

— Черт побери. Ты платишь мне той же монетой, — запротестовал Уильям, нетерпеливо взбрыкнув ногами.

— Да, и ты всегда мог найти другую женщину. Ты такой большой, сильный и красивый.

— Это по-твоему, — заметил Уильям.

— О, на нашей свадьбе я слышала жеманные раз говоры женщин, когда ты подошел к ним поближе. Для этого вовсе не требуется, чтобы мне на голову свалился кирпич.