Страница 63 из 89
Мы притаились за трубой. Кеп поднял руку и пальнул из ракетницы. Мы только красную вспышку увидели на миг, над самым стволом, и тут же её как срезало. Он перезарядил и опять пальнул. Опять только вспышка и шипение.
– Доигрались мы, Сеня. Я те говорю, не выберемся.
Мы уже на палубу сошли, а кеп всё палил. Отсюда только выстрел было слышно, а вспышки уже не видно.
Мы вошли в кап. Снизу боцман грохотал, наткнулся на нас.
– Ты и ты, айда якоря стащим.
Втроём, держась друг за дружку, мы добрались до брашпиля, потащили с него брезент. Он там за что-то зацепился, никак не лез. Серёга тащил его за угол и рычал от натуги, а боцман орал на него, чтоб дал сперва распутать.
Волна перехлестнула фальшборт, окатила нас вместе с брашпилем, и вдруг брезент сам взлетел, как живой, его подхватило и понесло. Ну, пёс с ним, с брезентом, но боцман куда делся? Как не было боцмана. Уж не за борт ли смыло? Ну, тут одна надежда – что его второй волной зашвырнёт обратно. Бывают такие от судьбы подарки. Нет, приполз откуда-то на карачках.
– Жив, только руку убил. Брезент хотел догнать.
Серёга на него накинулся:
– Всё скаредничаешь, душу лучше спасай!
– Боцман! – из рубки донеслось. – Шевелись там с якорями.
Мы переждали ещё волну и отдали стопор. Якорь пошёл, плюхнулся, цепь загрохотала в клюзе. Мы ждали, когда он «заберёт». Это всегда чувствуешь по толчку. Иногда и с ног сбивает. Но нас не сбило.
– Не достал, – сказал Серёга. – Глубина там.
– Какая? – спросил боцман. – Эхолот сорок показывает. Давай второй.
Опять мы ждали толчка и не дождались.
– Ползут, – сказал боцман уныло. – Дно не якорное. Чистый камушек тут. Плита.
– А мослов-то сколько! – сказал Серёга.
– Мослов до феньки. Только за них не зацепишься. Пошли, что мы тут выстоим.
Здоровенная волна догнала нас, ударила в спину. Как будто мешком ударило – с мокрым песком, – и я полетел на кап грудью. Там я присел, скорчился, в глазах померкло от боли. Кто-то меня потянул за ворот. Серёга мне что-то кричал, я не слышал что. Он меня взял под мышки и рванул.
– Стой вот так, боком! Держись за поручень!
Ага, вот и поручень нашёлся. Я и забыл, что он приварен к переборке. Серёга меня отодрал от него, потащил за собой, втолкнул в дверь.
Мы стояли в капе, прижавшись друг к дружке, зуб на зуб у нас не попадал. А я ещё отдышаться не мог после удара.
Боцман сказал:
– Не работают якоря.
– Не ворожи, – сказал Серёга. – Я вроде бы рывок слышал.
– Цепь-то звякает. Не натянулась.
Что уж он там слышал? Мы только ветер слышали и как волна ухает в борт.
Из рубки Жора-штурман крикнул:
– Страшной, что там у тебя с якорями?
Боцман сложил у рта ладони, крикнул:
– Отдали якоря!
– А сносит!
– Не забрали. Ползут.
– Утильные они у тебя!
– Какие есть.
Жора не ответил, поднял стекло в рубке.
Я вспоминал, как нависали над нами эти скалы, гладкие, как будто их полировали, покрытые льдистым снегом. Все мы, конечно, окажемся в воде, без этого не обойдётся, да на нас и сейчас сухой нитки нет, а до ближайшего селения там десять миль идти в лучшем случае, оледенеем на ветру, не дойдём. Да и не придётся нам идти, сперва ещё нужно на скалы взобраться. На них ещё никто не взобрался. А ведь все жить хотели.
– Утильные! – вдруг сказал боцман. – А у меня ведь ещё якоришко есть. Вот он-то – правда, что утильный.
– Свистишь, – сказал Серёга. – Где он у тебя?
– Махонький, килограмм на сто. Где? В боцманской. Запрятал я его. Мне в порту ревизию делали по металлолому и как раз про этот якоришко спрашивали. А я сказал: утопили его. Вдруг понадобится…
– Ух ты, вологодский! – сказал Серёга. – Учётистый.
Первым боцман шагнул из капа, за ним Серёга и я. Пошли, согнувшись, держались за стояночный трос. За него вообще-то не то что держаться, а близко нельзя подходить в шторм. Но больше-то за что ещё держаться?
Навстречу по тросу двое шли. Васька Буров с Митрохиным. Мы их завернули.
– Ещё б двоих, – сказал боцман.
– А салаги где? – спросил Серёга.
– Качают у механиков в кубрике. Не надо салаг. Кандея возьмём и «юношу».
Мы дошли до кормы и через заднюю дверь вломились в камбуз. Плита топилась, на ней ездила и попыхивала кастрюля, а кандей спал, сидя на табуретке, голова у него моталась по оцинкованному столу.
Мы его растолкали – он схватил черпак, кинулся к своей кастрюле.
– После, – сказал боцман. – Сейчас помоги нам с якорем. «Юноша» где?
– Спит в салоне. – Кандей скинул передник и напялил телогрейку. Она у него сохла над плитой, и теперь от неё пар валил. – А может, не надо «юношу»? Он хуже меня умаялся.
– А справимся вшестером?
– Не справимся – разбудим.
И вот мы вшестером взлезли на крыло мостика, отперли дверь в каптёрку. Понесло оттуда олифой, плесенью, чёрт-те чем ещё – боцман великий был барахольщик. Мы откидывали какие-то банки, обрывки тросов, цепные звенья, мешки, досочки, а боцман светил фонарём и причитал:
– Осторожно, ребятки, тут добра на три парохода хватит.
– Слушай, – спросил Васька Буров, – а может, его и нету, якоря? Ну, померещилось тебе.
Боцман даже обиделся.
– Если хочешь знать, так у боцмана всё, что тебе, дураку, померещится, и то должно быть.
Долго мы ещё копались в этой каше. Вдруг Васька Буров заорал:
– Есть! Держу его за лапу!
– Держи! – боцман тоже заорал. – Таш-ши веселей!
Но не так-то просто было его тащить. Он второй лапой так застрял, что мы впятером не могли выволочь.
– Вот так бы в грунте держал, – сказал Серёга.
Боцман обрадовался:
– Сурово держит? А что думаешь, а может, и в грунте подержит. Только б забрал, родной!
Наконец выволокли его на крыло. Не знаю уж, сколько в нём было весу – может быть, сто, а может, и триста. Упарились мы с ним на все пятьсот. Двое за лапы тащили, трое за веретено, боцман шестым взялся – за скобу.
Потом спускали его по трапу… Как нас тут до смерти не зашибло? Двое внизу подставляли плечи, а другие на них опускали эту тяжесть смертную, да ещё одной рукой каждый, другой-то за поручень держались. Потом тащили в узкости, потом по открытой палубе, и он цеплялся за леера, за бакштаг, на прощанье ещё за кнехт ухитрился.
– Вот вам и утиль! – боцман всё радовался. – Погоди, ребятки, сейчас мы его привяжем. На него вся надёжа!
«Надёжа» лежал на полубаке – самый простой адмиралтейский якорь, лёгонький, как для прогулочной яхты, теперь-то это видно было, а мы лежали вповалку под фальшбортом, нас тут не било волной, а только окатывало сверху, и ждали, пока он привяжет трос, проведёт через швартовный клюз. Он никому не дал помогать, сам мудрил.
– Ну, ребятки, поплюём на него.
От всей души мы на него поплевали, на нашу «надёжу».
– Боже поможи. Теперь вываливай потихоньку.
Всплеска мы почему-то не услышали. Кто-то даже через планширь заглянул – куда он там делся.
– От троса! – боцман взревел.
Он посветил фонарём, и мы увидели, как трос летит в клюз и бухта разматывается как бешеная. Но вот перестала, и у нас дыхание захватило. Трос дёрнулся, зазвенел, пошёл царапать клюз.
– Забрал, утильный, – боцман это чуть не шёпотом сказал, погладил трос варежкой.
В капе мы постояли, опять прижавшись друг к дружке, и слушали, слушали. Нет, не лопнул трос. И било уже в другую скулу, нос поворачивался вокруг троса.
– Знать бы, – сказал боцман, – взяли б его на цепь.
– А у тебя и цепь есть утильная? – спросил Серёга.
– У меня всё есть.
Стекло в рубке опустилось, Жора закричал весело:
– Страшной, якоря-то – держат!
– Покамест держат.
– А что ж не докладываешь?
– Вот и доложил. – Он всё прислушивался. – Шелестит, – сказал уныло. – Кто слышит? Трос в клюзу шелестит. Трётся.
– Не перетрётся, – сказал Васька Буров. – Может, мешковину подложить?