Страница 53 из 89
Он постоял, постоял. А я всё кидаю, с таким это даже увлечением.
– Ну, что ж, – говорит. – Формально ты прав.
– И кстати, – говорю, – пожалуйста, со мной на «вы».
Он не ответил, ушёл. Старпом прибежал, весь пылающий.
– Хорош! – говорит. – Сколько перекидали?
– Шестнадцать лопат, – ответил Васька. – Только же начали.
Но вылезти нам тоже не дали. Полез групповой механик в люк – поглядеть, как там выстучали края пробоины.
– Порядок, можно притягивать.
Сварщики завели снаружи лист, приложили его к обшивке, в каптёрке стало темно. В дыры, что они там просверлили, мы им просунули тросы от полиспаста, зацепили его за пиллерс и все трое потянули дружно. Лист пошёл – с жалобным стоном, со скрежетом. Они его начали приваривать – от электрода по эту сторону пролёг кровавый шов, запахло окалиной и каким-то газом. Мы очумели, пока держали этот чёртов полиспаст. Потом групповой взял второй электрод и начал изнутри заваривать. Мы ещё и ослепли.
Васька заорал благим матом:
– Пустите на волю, бороду спалю!
Отпустил он нас с богом – откашливаться на воздушок.
На палубе Шурка с Серёгой замешивали жидким стеклом цемент, боцман стругал доски для опалубки. Как ни заварят, а надо ещё зацементировать. Но с таким усердием они это делали, как будто утром не они орали: «В порт, в порт!» Шурка прямо взмок от страсти. Потом побежал к сварщикам, отнял у них электрод, сам заварил верхний шов. И язык при этом высунул, так ему это дело нравилось.
Ну, правда, шовчик он им показал – высший класс! Ровненький, гладкий, а потом мы его зачистили, суриком покрыли, покрасили чернью – и вовсе его не стало видно. Шурка поплевал на него, пошёл гордый, руки в карманах. Я напомнил:
– А говорил – ни к чему не прикоснёшься.
– Так, земеля, это же не рыбацкая работа! Это же себе удовольствие.
– Завтра и рыбацкая начнётся. Груз сдадим и метнём.
– Ну, метать уж хрена! – Подумал и скривился. – Э, земеля! Конечно, метнём, а что нам ещё остаётся. И не лезь ко мне, понял? А то как звездану тебя по уху, земеля!..
Вот так, значит. В таком разрезе. Да мне и самому порт уже и мечтой не казался – ни розовой, ни голубой.
К вечеру мы всё заделали, залили раствором. А через час он у нас потёк, цементный ящик. Это уже когда убрали все бочки с полубака, поставили пароход на ровный киль. Что же теперь – опять корму поднимать?
– А где там наши каптёрочники? – спросил боцман. Это я, значит, и Васька Буров. – Почерпайте, ребятки.
Васька внизу черпал, я на штерте тащил ведро и выплёскивал с кормы. А воды, конечно, прибывало. Васька почерпал и засачковал.
– Пойдём, поспим, вожаковый. Скажем – всю вычерпали, а она потом опять набралась.
– Так потом опять и пригонят.
– Главное – сейчас удрать, пока старпом на вахту не вышел.
Но старпом ещё перед вахтой к нам прибежал:
– Там вода, – говорит.
– Она и будет, – сказал Васька. – Её всю не вычерпаешь.
– Половину вычерпайте.
Мы черпали – она всё прибывала. Вот так в детстве, когда мне есть не хотелось, отец мою ложку брал и чертил по тарелке с супом: «Эту половину съешь, а эту оставь».
Старпом почесал в затылке и принял решение:
– А ну её, задраивайте. Каптёркой пользоваться не будем.
Для чего ж мы тогда вообще эту пробоину латали? – хотелось мне спросить. Заваривали, цементировали… Да у кого спросишь?
Покидали мы бухту чуть свет, ещё ночные огни не погасли в посёлке. Фарерцы в этот день не выходили на промысел. И, наверно, глядели на нас, как на диво – идиоты мы, что ли, уходим из фиорда, когда в Атлантике чёрт-те чего творится. Но нам уже и Атлантика была по колено. Мы только вылезли поглядеть на Фугле, попрощаться, а потом завалились в ящики. Проснулись – только когда закачало.
– Шесть баллов, ребята, не меньше, – сказал Митрохин. – Наверно, не подпустят швартоваться.
– Подпустят, – ответил Шурка. – Нас-то – в первую очередь.
Всё мы уже знали наперёд – до апреля, когда нас никто уже на промысле не удержит, никакой Граков.
В динамике щёлкнуло, затрещало. Мы спохватились – сейчас на палубу позовут. Но это «маркони» вызывал базу. А трансляцию не отключил – то ли забыл про неё, то ли нарочно оставил, чтоб мы в кубриках поразвлеклись.
– Граков говорит, – знакомый голос прорезался. Все приподняли головы. Серёга потянулся с койки, подкрутил погромче. – …Пробоина серьёзная, но заварили, зацементировали. Приняли решение остаться на промысле, выполнить плановое задание. Сама команда решила, и почти единодушно. Были, конечно, отдельные настроения, но в общем – ребята боевые, коллектив здоровый, одним словом – моряки!
– Добро, – ответила база. – Вас понял. Привет экипажу. Подходите к моему левому борту.
Мы ещё полежали минуту. Потом Жора-штурман басом своим молодецким скомандовал выходить на швартовку.
Мы вчетвером опять в корме оказались – Ванька Обод, салаги и я. Корма подвалила, стала биться о кранец, и с базы подали нам конец.
– Вахтенный! – крикнул Ванька. – Ты никак тот самый?
Вахтенный долго приглядывался. Трудненько было Ваньку узнать под его ушанкой.
– Ну что, залатали вас?
– Да залатали, – Ванька сплюнул. – Только веры у меня нету. Ты к доктору меня записал ай нет?
– А-а… – сказал вахтенный.
– Вот те «а»! Обод у меня фамилия.
– Да записал. Примет.
Сверху уже спускали строп. Бочки у нас так и остались по бортам, когда уходили из Фугле-фиорда. И мы их выгрузили часа за четыре, без перекура. А на последний строп даже не хватило одной. Шурка вместо бочки приладил веник.
– Точка, – сказал Ванька Обод. – Морской закон выполнил, рыбу сдал. Расплевался я с вами, ребятки золотые.
Ухман спустил ему сетку. Ванька поехал, даже не оглянулся на нас.
– Трюма отворяйте, ребята, – сказал ухман. – Тару буду майнать.
Мы отдраили оба трюма и разбежались кто куда. Порожних бочек по двадцать пять штук в стропе – это страшное дело. Строп от мачты к мачте носится, пока ухман выждет момент, и тут он летит на трюм и грохается, и бочки раскатываются по всей палубе. Только успевай их рассовывать по трюмам, потому что уже висит и качается новый строп и нужно от него спасаться.
Мы приняли стропов восемь и сели перекурить, на базе какой-то перерыв вышел.
– Капитана просят! – крикнул ухман.
Высунулся Жора-штурман.
– Капитан у себя в каюте. Акт составляет. Что надо?
– Матросик у вас списывается.
– Какой такой матросик?
А с ухманом рядом уже и Ванька Обод показался. Очень смущённый, личико скорбное.
– Ты, что ли, Обод?
– Ну…
– Списываешься, гад? А с какой такой стати?
– Бюллетень мне выписали.
– А что у тебя?
– Боюсь даже сказать.
– Ну что, на винт намотал?
– Хуже.
– Что ж может быть хуже?
Ванька себя похлопал рукавицей по шапке.
– Тут у меня чего-то.
– А, ну валяй, отдохни душой. Нам психов не надо, сами такие.
– Аттестат бы мне… И шмотки там, в кубрике…
Я сходил, достал Ободов чемоданчик, покидал в него мятые рубашки, носки. Жора сложил аттестат самолётиком и пустил вниз. Ванька стравил штерт, мы к нему привязали чемоданчик, аттестат сунули под крышку.
– Извиняйте, ребята, – сказал Ванька. – Не могу больше.
– Валяй, – сказал Шурка. – Сгинь, сукин сын.
Мы завидовали Ваньке, а потому и злились, никто доброго слова не сказал на прощанье. А чему завидовали – что у самих не хватило духу вот так же гнуть своё до конца?
– Принимай строп! – сказал ухман.
Мы с Шуркой полезли в трюм, другие нам подавали сверху. Порожние бочки – после рыбы – как пёрышки, просто летают у нас в руках. И что-то хоть видишь вокруг. Я вдруг увидел – Шурку. Это одну минуту длилось. Западал снежок, побелил ему волосы и брови, и невольно я засмотрелся на Шурку – до того красив он стал. Лицо – героя, ей-богу, и всё на нём – в полную меру: брови – так брови, вразлёт, глазищи – так уж глазищи, рот – так уж рот. И правда, такого в кино снять – он бы там всех красавчиков забил. Только, наверно, талант ещё нужен… Может, мне бы его – я б такую книгу написал о людях, – как я их понимаю. А мы тут – с бочками… Нет, лучше не думать. А то ещё с круга сопьёшься. И минута эта – прошла.