Облака среди звезд

— Каролина, почему бы вам не пойти домой? Я обещаю, что заставлю его позвонить вам. Вы, должно быть, очень устали, если только что прилетели. Не лучше ли немного поспать, прежде чем встречаться с ним? Вы действительно выглядите неважно.

— О, да! — Она оглядела себя в некотором замешательстве, и я почувствовала себя скотиной, поступая с ней так же, как отец. — Да, я действительно растрепана. Возможно, мне и впрямь стоит отправиться домой и отдохнуть немного. — Она провела рукой по волосам. — И сделаю прическу. Я хочу, чтобы он увидел меня в лучшем состоянии. Хорошая идея, Хэрриет.

Я смотрела, как она плетется по коридору, и меня охватило чувство жалости и страха за нее. Я должна сейчас же поговорить с отцом и убедить его, что ему надо как можно мягче и осторожнее объяснить ей, что между ними все кончено. Но когда я пробилась через толпу, папа схватил меня за руку.

— Хэрриет, слава Богу! Выпроводи всех отсюда, пожалуйста! — В его глазах был ужас. — Мне кажется, я схожу с ума! Я хочу домой!..

Глава 41

Рецензии на «Отелло» были одинаково восторженными. Папину игру называли «глубокой», «элегической», «пылкой» и «впечатляющей». Он продемонстрировал «необыкновенный взгляд на зло и добро, который нечасто можно увидеть на английской сцене». Он был «притягательным и величественным». Его назвали даже «величайшим шекспировским актером двадцатого века». Его засыпали предложениями ролей. Появились даже слухи о присвоении ему рыцарского звания.

Отец внезапно оказался вне всякой критики. Даже его развод с матерью освещался в газетах с редкостным тактом. Часть славы досталась и маме — она была очень довольна тем, что ее назвали «незабываемой Розалиндой». Они с Ронни на следующий день после премьеры поспешили обратно в Корнуолл, чтобы проконтролировать работу штукатуров.

В прошедшие тяжелые времена я часто думала, что, если у моих родителей, сестер и брата все будет хорошо, мне не нужно ничего больше. Но, конечно, я не была совсем уж бескорыстной. Жизнь с Рупертом и Арчи была достаточно беззаботной и приятной, но где-то в глубине души у меня гнездилась неудовлетворенность. Я пыталась докопаться до ее причин, но каждый раз так пугалась, что оставляла эти попытки. Но одна вещь никак не давала мне покоя, и я все же решила окончательно с этим разобраться.

Чем ближе становилась премьера «Бала-маскарада», тем рассеяннее был Руперт. Порой нам приходилось повторять ему что-то по два или три раза. Он бродил вокруг, бормотал что-то себе под нос и иногда даже отказывался от еды. Он выглядел бледным, его глаза, казалось, стали больше, а однажды, после телефонного звонка из театра, он на несколько часов заперся в своем кабинете, и даже Арчи не смог добиться от него ни слова.

— Это все оттого, что он слишком скрытный, — сказал Арчи, когда мы сидели вдвоем в беседке. Корделия на кухне шила себе кимоно. — Если бы только он мог выплеснуть свое раздражение, ему бы стало легче. Мог бы наконец переспать с кем-нибудь. Мы должны быть очень внимательны и не приставать к Руперту, пока не пройдет премьера. Поговори на эту тему с Корделией.

Я удалилась в дом, чтобы заняться статьей, которую вынашивала последнюю неделю. Это была рецензия на папиного «Отелло». Я набросала черновик практически в одночасье. Писать об абстрактных вещах — любви, чести, смелости, ревности — оказалось куда легче, чем о сверхъестественных событиях. На протяжении двух последующих вечеров я шлифовала статью, а потом распечатала ее и вместе с выпусками «Призрачной зоны» разослала в несколько провинциальных газет.

Дело было в том, что бремя моего долга перед Рупертом становилось совершенно невыносимым. Конечно, я продолжала отдавать ему три четверти своего заработка в «Брикстон Меркьюри», но понимала, что эта сумма гораздо меньше той, что он тратил на меня, Корделию, Дирка и Марка-Антония. Одна моя одежда обходилась в кругленькую сумму. Я пыталась экономить, но у меня никогда не складывались отношения с деньгами.

Провинциальные газеты все медлили с ответом, но через три недели я все же получила письмо из «Манчестерского стража», в котором меня приглашали на собеседование. Я взяла отгул и села на манчестерский поезд, никому не сказав, куда я еду. Я ужасно нервничала, но трое сотрудников «Стража», с которыми мне довелось разговаривать, приняли меня очень сердечно и с увлечением говорили о моем отце. Я поняла, что положение дочери наиболее популярного на данный момент актера Англии — моя самая выигрышная карта, и мне надо постараться извлечь из этого всю возможную выгоду. По прошествии недели я получила еще одно письмо, в котором мне предлагали место помощника заместителя редактора по искусству, с жалованьем, вдвое превышающим то, что я получала в «Брикстон Меркьюри» Я была очень довольна. Все сомнения и страхи, связанные с тем, что придется покинуть Лондон и начать новую жизнь, я старалась отбросить сразу, как они появлялись.

К тому же я не собиралась жить одна. Я решила взять Корделию с собой. Конечно, ей будет трудно опять менять школу, но это в любом случае было лучше, чем оставлять ее с Кошачьей Лапкой, которой она определенно не нужна, или с Офелией, которой, возможно, будет трудно содержать ее. Кошачья Лапка постоянно жаловалась, что дом в Хемпстеде требует больших затрат, видимо желая предотвратить наши возможные просьбы о материальной помощи. Но я считала, что папа должен содержать Корделию, пока она не закончит учиться.

Конечно, я не собиралась просить ничего для себя. В сентябре мне исполнялось двадцать три, и я уже давно должна была самостоятельно зарабатывать на жизнь. Теперь я не могла понять, как существовала все эти годы — в мире фантазий, без цели и ответственности. С моей теперешней зарплатой я, вероятно, смогу снять комнату на двоих не слишком далеко от редакции. Со временем, если буду много работать, возможно, нам хватит и на квартиру.

Однако Корделия, когда я сообщила ей о своих планах, восприняла их без энтузиазма.

— Манчестер! Ты с ума сошла! Мы проходили в школе «Север и Юг». Там сплошной дым, забастовки, и люди умирают от рака легких. Я не поеду.

Я перечислила ей альтернативы.

— Я не буду жить с Офелией. У них всего одна спальня, и я буду круглые сутки слушать, как они занимаются любовью. Я сойду с ума. А с Кошачьей Лапкой не проживу и недели, а потом брошусь под поезд, как Анна… Как-ее-там? И если ты вспомнишь, как рыдала в кино над этой сценой, то подумай, насколько хуже тебе придется, если на ее месте окажется твоя сестра.

— Прекрасно. Тогда остается Манчестер.

— Но почему мы не можем остаться здесь?

Тот же вопрос задал мне и Арчи, когда мы с ним готовили ужин на кухне.

— Потому что я не могу больше паразитировать.

— Хорошо. — Арчи аккуратно выложил из формы томатно-анчоусовую пасту. Я была обескуражена тем, что он не стал со мной спорить, а ведь я целый день придумывала оправдания. — Смотри! Я думаю, мы начнем с холодного супа, возможно, из гороха и салата, а на десерт я задумал персики и Chateau-Lafite.

— Я буду скучать по твоим чудесным ужинам. И по настроению, которое царило здесь. И по тебе. — Я поняла, что готова расплакаться.

Арчи нахмурился:

— О чем ты говоришь? Думаю, Руперт разберется с этим небольшим помешательством. Только помни — его нельзя нервировать. Ему сейчас так тяжело.

— Нет, я говорю серьезно. Я действительно хочу уехать.

Я отправилась наверх переодеваться. Когда вернулась, Руперт уже сидел за столом, он выглядел совершенно измученным. Мы ужинали в саду, и постепенно теплый воздух, запахи цветов и пение птиц начали возвращать его к жизни. На его лицо вернулись краски, и он заговорил о постановке. Сегодня у них была большая репетиция, в костюмах и с декорациями, и обнаружилось, что женщина, которая играет прорицательницу Ульрику, слишком толста и не может протиснуться в двери своей лачуги. Она разрыдалась и заперлась в гримерной. А когда Руперт через дверь начал умолять ее вернуться на сцену, она впустила его и разделась перед ним, дабы доказать, что она не толстая, а широкая в кости. Пока они отсутствовали, плотник сострогал дюйм или два с дверного проема, и Ульрика смогла пройти в лачугу.