Энн в Саммерсайде

10 октября

Саммерсайд

Аллея Оборотней

Звонкие Тополя

«Многоуважаемый и досточтимый сэр!»

Так начинается письмо, которое написала своему жениху бабушка тети Шатти. Ну разве не восторг? Какое чувство превосходства эти слова, наверное, породили в дедушке! Может, и мне стоит так начинать письма, вместо того чтобы просто писать «Мой милый Джильберт»? Но в общем-то я рада, что ты не тот дедушка… и вообще не дедушка. Как отрадно сознавать, что мы молоды и к нас впереди вся жизнь — наша общая жизнь.

(Далее пропущено несколько страниц. Видимо, на этот раз перо Энн не заржавело и не царапало.)

Я сижу у окна в своей комнатке и смотрю на янтарное небо, раскачиваемые ветром тополя, на открывающу. юся за ними гавань. Вчера я так хорошо прогулялась Мне просто было необходимо куда-то уйти — в Звонких Тополях все пребывали в расстроенных чувствах Тетя Шатти плакала в гостиной, потому что ее обидела тетя Кэт; тетя Кэт плакала в спальне, потому что была годовщина смерти капитана Макомбера; а Ребекка Дью плакала на кухне — по какой причине, я так и не выяснила. Я никогда еще не видела Ребекку в слезах. Но когда я тактично попыталась узнать в чем дело, она только пробурчала:

— Уж и поплакать человеку не дадут, если на него нашел такой стих!

Тут я взяла зонтик и тихонько ушла из дому — пусть себе плачут, если на них нашел такой стих.

Я направилась по дороге к гавани. К изумительной морозной свежести воздуха примешивался влажный запах свежевспаханной зяби. Я шла и шла, пока сумерки не сгустились в лунную ночь. Мне совсем не было одиноко. Я вела в уме беседу с воображаемыми друзьями и придумала столько эпиграмм на Принглов, что сама удивилась своему остроумию. В общем, мне было очень хорошо, несмотря на все огорчения, доставляемые Принглами.

Однако должна признаться, что эти Принглы мне основательно отравили жизнь и дела в школе идут неважно. Вокруг меня сгущается атмосфера заговора.

Во-первых, ни один из Принглов или полу-Принглов не готовит домашних заданий. К родителям обращаться бесполезно — они отделываются любезными фразами. Я знаю, что остальные ученики относятся ко мне хорошо, но Принглы заразили и их вирусом непослушания. Как-то утром, войдя в класс, я увидела, что мой стол лежит кверху ножками, а содержимое ящиков валяется на полу. Разумеется, никто не знал, чья это работа. Точно так же никто не мог сказать, откуда на следующий день на столе взялась коробка, из которой, когда я ее открыла, с громким шуршанием взметнулась искусственная змея. Но все Принглы стонали от хохота, глядя на мое ошеломленное лицо.

Джен Прингл чуть ли не каждый день опаздывает на уроки, причем у нее всегда наготове убедительное объяснение, которое она преподносит мне в вежливых выражениях, но с наглой усмешкой на губах. Она рассылает по классу записки прямо у меня под носом. Сегодня, надев пальто, я нашла в кармане очищенную луковицу. Как бы мне хотелось запереть эту девчонку в карцер и посадить ее на хлеб и воду — это научило бы ее вести себя прилично!

Самое худшее, что случилось за последние дни, — это карикатура на меня, которую я обнаружила утром на доске. Волосы, конечно, были ярко-красного цвета. Все отрицали, что имеют к ней хоть какое-нибудь отношение, но я знаю: так рисовать способна лишь Джен Прингл. Мой нос… который, как ты знаешь, всегда был моей единственной утехой… на карикатуре загибался крючком. А рот! Такой рот может быть только у прокисшей старой девы, которая провела в заполненном Принглами классе по крайней мере лет тридцать. Но все равно сходство было потрясающим. Проснувшись среди ночи и вспомнив об инциденте, я даже застонала от обиды. Не странно ли, Джильберт, что мы больше страдаем не когда нам причинили зло, а когда нас унизили?

Чего только обо мне не говорят! Якобы я нарочно занизила оценку Хэтти Прингл за контрольную работу. Якобы насмехаюсь над учениками, когда они делают ошибки. Я и вправду рассмеялась, когда Фред Прингл на вопрос: «Кто такой центурион?» — ответил, что это человек, который прожил сто лет. Но кто бы сумел удержаться от смеха?

Джеймс Прингл непрерывно твердит:

— В школе нет дисциплины… а нам нужна дисциплина.

Кроме того, про меня рассказывают, будто я подкидыш.

Я начинаю ощущать враждебность Принглов и за стенами школы. Все жители Саммерсайда находятся под пятой у «королевского семейства». В пятницу меня не позвали на пикник к Алисе Прингл. Говорят, что когда жена пастора, который лишь недавно получил назначение в Саммерсайд, хотела пригласить меня петь в церковном хоре, ей сказали, что если она это сделает, то из хора уйдут все члены семейства Принглов. И тогда хор просто перестанет существовать.

Конечно, трудности с учениками не у меня одной. Но другие учителя посылают нарушителей дисциплины ко мне. И обычно добрая половина из них — Принглы. Однако на других учителей родители почему-то не в претензии.

Два дня назад я оставила Джен Прингл после уроков выполнять несделанное домашнее задание. Через десять минут к школе подъехала карета, посланная из Мейплхерста. Из нее вышла мисс Эллен — элегантно одетая пожилая дама с горделивым римским профилем и сладкой улыбкой на устах. Извинившись, она спросила, не могу ли я отпустить Джен, так как они собрались навестить сегодня друзей в Лоуэлле. Джен с торжеством отбыла, не сделав задания, а я заново осознала, какие могущественные силы на меня ополчились.

Обозлившись, я говорю себе, что Принглы совмещают все недостатки Пайнов и Слоунов. Но на самом деле это не так. Я чувствую, что если бы они не были против меня предубеждены, я могла бы с ними и подружиться. Большинство из них люди симпатичные, веселые и верные. Мне кажется, я могла бы найти общий язык даже с мисс Эллен. Про мисс Сару ничего сказать не могу — она уже десять лет не выезжает из Мейплхерста.

— Здоровье, видите ли, не позволяет, — высказалась по этому поводу Ребекка Дью. — Не знаю, как там V нее со здоровьем, но если ей что и мешает, так это непомерная гордыня. Принглы вообще о себе чересчур много понимают, а уж эти две старые грымзы превзошли их всех. Послушали бы вы, как они говорят о своих предках! Я не отрицаю — их отец, капитан Абрахам Прингл, был достойным человеком. Но его братец Майром особыми достоинствами не отличался, и старухи о нем стараются поменьше распространяться. Боюсь, мисс Ширли, вам придется несладко: если уж они кого невзлюбят, то пощады не жди. Но не переживайте, мисс Ширли… держите хвост пистолетом.

— Как мне хочется заполучить рецепт слоеного торта мисс Эллен, — вздохнула тетя Шатти. — Сколько раз она мне обещала, но, кажется, не видать мне его как своих ушей. Они не очень-то склонны делиться старыми семейными рецептами.

В фантастических мечтах я вижу, как мисс Эллен на коленях преподносит ей рецепт на золотом блюде и как я прибираю к рукам Джен. Что меня больше всего бесит — так что я это без труда сделала бы, если бы за ней не стоял весь клан.

(Дальше пропущены две страницы.)

Ваша покорная слуга

Энн Ширли.

P. S. Так подписывала свои любовные письма бабушка тети Шатти. 

15 октября

Я узнала, почему плакала Ребекка Дью. Оказывайся, в доме случилось происшествие. Мукомол опять напачкал на ковре, и Ребекка Дью заявила тете Кэт, что Проклятый Котяра загонит ее в могилу и она требует от него избавиться. Кот напакостил уже третий раз в этом году, и Ребекка Дью уверена, он это делает нарочно. Тетя Кэт возразила, что если бы Ребекка Дью выпускала его наружу, когда он мяукает возле двери, ничего подобного не случалось бы.

— Ах вот как, значит, я во всем виновата?! — воскликнула Ребекка Дью.

Отсюда и слезы.

Натиск Принглов усиливается с каждым днем. Вчера я обнаружила на своей книге весьма наглую надпись. А Гомер Прингл, когда раздался звонок, вышел из класса на руках. Кроме того, я получила очень злобное анонимное письмо. Не знаю почему, но я не думаю, чтобы Джен имела отношение к надписи на книге или к анонимному письму. Она, конечно, озорная девчонка, но до таких пакостей не позволит себе унизиться. Ребекка Дью бушует от негодования, и мне страшно думать, что бы она сделала с Принглами, окажись они в ее власти. Но я ее не виню: у меня самой бывают моменты, когда я готова угостить всех Принглов ядовитой настойкой, изготовленной по рецептам Лукреции Борджиа.

Кажется, я тебе ничего не писала о других учителях. Их двое — моя заместительница Кэтрин Брук, которая преподает в средней группе, и Джордж Маккей. О Джордже мне особенно сказать нечего. Ему двадцать лет, он застенчивый и добродушный юноша, который говорит с очаровательным шотландским акцентом и отлично ладит со своими малышами. В общем, он мне нравится, хотя я мало его знаю. Но вот боюсь, что подружиться с Кэтрин Брук мне будет очень нелегко.

Кэтрин, наверное, лет двадцать восемь, но на вид ей можно дать все тридцать пять. Мне доложили, что она сама надеялась получить пост директрисы, и, видимо, очень недовольна тем, что оказалась в подчинении У женщины, которая к тому же намного ее моложе. Она хорошая учительница… только, пожалуй, чересчур строга, и дети ее не любят. Но ей до этого нет никакого дела. У нее, по-видимому, нет ни друзей, ни родственников, и она снимает комнату в сером и мрачном домишке на серой унылой улочке. Она очень небрежно одевается, никогда ни к кому не ходит в гости, и о ней говорят, что она жадная. У нее острый как бритва язык, и ученики страшно боятся ее хлестких замечаний. Рассказывают, что когда Кэтрин поднимает свои густые черные брови и насмешливо повторяет сказанное учеником, весь класс дрожит от страха. Если бы я могла наводить такой же страх на Принглов! Но все же мне не хочется, чтобы мои ученики меня боялись. Я хочу, чтобы они меня любили.

Хотя Кэтрин Брук не составляет труда держать своих учеников в узде, она без конца посылает ко мне нарушителей дисциплины, чтобы я сделала им внушение. Причем чаще всего эти нарушители — Принглы. Я убеждена, она это делает нарочно и при этом радуется моим невзгодам. Наверное, она будет счастлива, если Принглы выживут меня из города.

Ребекка Дью говорит, что с ней еще никому не удавалось подружиться. Вдовы несколько раз приглашали Кэтрин на воскресный ужин — милые старушки очень жалеют одиноких людей и всегда кормят их необыкновенно вкусным куриным салатом, — но та ни разу не приняла приглашения. Больше они ее не зовут. Как говорит тетя Кэт, всему есть предел.

Рассказывают, что Кэтрин умница и много чего умеет — декламировать стихи, петь… но она ни разу не согласилась выступить на каком-нибудь вечере. Тетя Шатти однажды обратилась к ней с просьбой почитать стихи на церковном ужине.

— Она отказалась, и весьма нелюбезно, — сказала тетя Кэт.

— Рыкнула: «Нет!» — и все, — добавила Ребекка Дью.

УКэтрин низкий, почти мужской голос… и когда она не в духе, то он действительно похож на рык.

Она не очень хороша собой, но если бы больше заботилась о своей внешности, могла бы показаться привлекательной. У нее смуглая кожа и роскошные черные волосы, которые она зачесывает наверх и туго стягивает на затылке в узел. Глаза у нее не темные под цвет волос, а янтарные. И необыкновенно красивые руки — ятаких не видела ни у кого. Губы тоже хорошей формы. Но она ужасно одевается. У нее прямо-таки талант отыскивать тускло-зеленые и грязно-серые цвета, которые совершенно не подходят к ее смуглой коже. Или она надевает полосатые платья, в которых кажется еще выше и худее, чем есть на самом деле. И у платьев всегда такой вид, будто она проспала в них ночь.

Кэтрин со всеми разговаривает враждебным тоном. Как говорит Ребекка Дью, кажется, она только и ждет повода на тебя наброситься. Каждый раз, когда я прохожу мимо нее по лестнице, я ощущаю, что она думает обо мне жуткие гадости. А когда я с ней заговариваю, она так на меня смотрит, будто я сказала какую-то нелепость. И все-таки мне ее жаль… хотя если бы она об этом узнала, то наверняка вышла бы из себя. И я ничем не могу ей помочь, потому что она ни от кого не хочет помощи. Наоборот, она словно ищет случая обострить отношения. Однажды, когда мы все втроем были в учительской, я сделала что-то, видимо, идущее вразрез с неписаными правилами этой школы. И Кэтрин сказала язвительным тоном: «Видимо, вы считаете, что для вас законы не писаны, мисс Ширли». В другой раз, когда я предложила какое-то новшество — мне казалось, это всем нам пойдет на пользу, — она заявила с презрительной усмешкой: «Я взрослый человек, и сладкие сказочки меня не интересуют». А когда я как-то похвалила ее работу и педагогические методы, она спросила: «Ну икакая же пилюля скрывается под всей этой позолотой?»

Я бы, наверное, перестала искать к ней подход, если бы почему-то не была уверена, что за этой резкостью и отчужденностью скрывается душа, истосковавшаяся по дружескому общению.

В общем, жизнь у меня не очень сладкая. Не знаю, что бы я делала, если бы у меня не было моей дорогой Ребекки Дью, твоих писем… и Элизабет.

Дело в том, что я познакомилась с правнучкой миссис Кемпбелл, и она премилая девочка.

Три дня назад я понесла стакан молока к калитке, но вместо Марты меня там ждала сама Элизабет. Ее макушка едва виднелась над калиткой, и ее личико предстало мне в обрамлении дикого винограда. Это маленькая бледненькая девчушка с белокурыми волосами и грустным выражением лица. В осенних сумерках на меня смотрели большие золотисто-карие глаза. Ее волосы, расчесанные на пробор, удерживались сзади большой полукруглой гребенкой и волнами падали ей на плечи. На ней было голубенькое платьице в клеточку, в котором она походила на принцессу из страны эльфов. Ребекка говорит, что у нее слабое здоровье, и вообще она производит впечатление ребенка, которому не хватает если не телесной, то духовной пищи. Ее скорее можно сравнить с лунным, чем с солнечным лучом.

— Так, значит, ты Элизабет? — спросила я.

— Не сегодня, — серьезно ответила она. — Сегодня я Бетти, потому что мне все нравится. Элизабет я была вчера, а завтра вечером, может, буду Бет. Это зависит от моего настроения.

Я сразу почувствовала в ней родственную душу.

— Как это, наверное, удобно — иметь имя, которое так легко меняется, но при этом все равно остается твоим.

Элизабет кивнула:

— Я напридумывала много разных имен: Элси, Бетти, Бесс, Элайза, Лизбет и Бет… но только не Лиззи. Я просто не могу быть Лиззи.

— Ничего удивительного, — ответила я.

— А вы не считаете, как бабушка с Мартой, что все это глупости, мисс Ширли?

— Тут нет ничего глупого… наоборот, ты умница что придумала такую очаровательную игру со своим именем.

Элизабет посмотрела на меня поверх ободка стакана огромными, как плошки, глазами. Она явно пыталась решить, что я за человек, достойна ли доверия. И вдруг япочувствовала, что решение принято в мою пользу. Я поняла это, так как Элизабет обратилась ко мне с просьбой — а она ни о чем не просит людей, которые ей не нравятся.

— Вы не можете взять кота на руки и дать мне его погладить? — застенчиво попросила она.

Все это время Мукомол терся о мои ноги. Я подняла его, а Элизабет протянула крошечную ручку и с восторгом принялась гладить кота по голове.

— Я люблю котят больше, чем маленьких детей, — сказала она, бросая на меня взгляд, в котором был робкий вызов — словно она знала, что такое признание не придется мне по душе, но считала себя обязанной сказать правду.

— Тебе, наверное, просто не приходилось иметь дело с маленькими детьми, поэтому ты и не знаешь, как они очаровательны, — улыбнулась я. — А котенок у тебя есть?

Элизабет покачала головой:

— Нет, что вы… Бабушка не любит кошек. А Марта их просто ненавидит. Марта ушла в гости, поэтому я сама пришла за молоком. Я люблю ходить за молоком: Ребекка Дью — такой приятный человек.

— Ты не жалеешь, что я пришла вместо нее? Элизабет покачала головой:

— Нет, вы тоже приятный человек. Мне давно хотелось с вами познакомиться, но я боялась, что это случится только Завтра.

Мы стояли по обе стороны калитки, Элизабет маленькими глотками пила молоко и рассказывала мне про Завтра. Марта сказала ей, что Завтра никогда не придет, но Элизабет ей не верит. Когда-нибудь оно обязательно наступит. Она проснется веселым солнечным утром и сразу почувствует, что пришло Завтра. И начнут происходить замечательные вещи. Может быть, ей даже позволят весь день делать то, что ей вздумается. И никто не будет за ней следить… хотя такое, наверное, невозможно даже Завтра. Или она наконец узнает, куда ведет дорога, которая извивается, как добрая красная змея. По мнению Элизабет, на другом конце ее — край света. А там, возможно, лежит остров Счастья. Элизабет уверена, что где-то должен быть такой остров, и там стоят на якоре все те суда, которые не вернулись в свою гавань. Вот придет Завтра — и она точно это узнает.

— Когда придет Завтра, — продолжала Элизабет, — я заведу себе миллион собак и сорок пять кошек. Я так и сказала бабушке, когда она не разрешила мне взять котенка. «Я не желаю слушать дерзости», — рассердилась она и отправила меня спать без ужина. А я вовсе не хотела ей дерзить. И ночью никак не могла заснуть, потому что Марта сказала, будто одна девочка умерла во сне после того, как надерзила своей бабушке.

Когда Элизабет допила молоко, раздался резкий стук в одно из скрытых за елями окон. Видимо, все это время за нами зорко наблюдали. Моя девочка-эльф побежала домой. Какое-то время я видела, как мелькает среди темных елей ее светлая головка, потом она скрылась из виду.

— Фантазерка она, — заметила Ребекка Дью, когда я рассказала ей о встрече с Элизабет. — Представьте, как-то вдруг спрашивает: «Вы боитесь львов, Ребекка Дью?» Я ответила, что ни разу не видела льва, поэтому не знаю, боюсь я их или нет. «А в Завтра будет полно львов, но они будут ручные и добрые», — сказала она. «Детка, если ты будешь на меня так смотреть, от тебя останутся одни глаза», — ответила я. Она смотрела прямо-таки сквозь меня, словно ей виделось это самое Завтра. «Я думаю о чем-то очень важном, Ребекка Дью», — сказала она. Вся беда в том, что эта девочка никогда не смеется.

Я вспомнила, что за все время нашего разговора Элизабет даже ни разу не улыбнулась. Она, кажется, просто не умеет смеяться. В этом огромном доме всегда стоит мертвая тишина. Какой уж там смех! Даже сейчас, когда все вокруг расцветилось яркими красками осени, у него серый и мрачный вид. Бедняжке Элизабет остается только прислушиваться к затерявшимся в его закоулках шепотам.

Я поставила себе целью научить Элизабет смеяться.

Ваш вечно преданный и нежный друг

Энн Ширли.

Р. S. Еще один перл из писем бабушки тети Шатти.