Страница 44 из 48
– Так и убьет?
Прищуривается.
Снова меня разглядывает.
С интересом. Как-то иначе.
– Обязательно! Если вы мне что-то сделаете… Или… Или еще раз пристанете с такими предложениями… Или подловите!
– Любимый, значит.
Снова обхватывает подбородок. Вертит мое лицо из стороны в сторону. Как будто что-то прочитать там пытается.
– Любимый, это хреново…
Протягивает задумчиво.
– Очень хреново, девочка…
– Не пытайтесь меня запугать! Он с вами вполне справится! Он и не с такими…
– Я что? Пугал тебя сейчас хоть раз?
Опять вспыхивает. Кипит. Злиться.
– Я, девочка. Пигалиц. Не пугаю. Но расклад хреновый. Очень. Хуже чем даже представлял!
– Почему?
Как-то странно это все. Совсем странно. Даже бояться забываю.
Не пойму его. Совсем.
– Потому, что любимый. Ты не сказала жених, Саида. И это просто пиздец, как хреново.
Смотрит на меня.
Долгим. Странным взглядом.
Как будто рентгеном прожигает.
Воздух со свистом вылетает из раздувающихся ноздрей.
Опускает голову набок.
Как будто и правда прикидывает. Свернуть мне шею или нет.
По-настоящему серьезным становится. Мрачным.
А у меня калейдоскоп мыслей в голове фейерверками взрывается.
Он знает мое имя? Знает про жениха!
Прикусываю губу.
А ведь и правда. Не сказала, что жених есть. И… Когда думала о спасении, видела перед глазами Давида!
– Кто вы?
Внутри все холодеет. Это явно не брат той невесты, с которой был тогда Бадрид. Тогда кто? И…
Разве кто-то, кроме нас двоих, может знать, что между нами было?
– Тот, кому ты создала до хрена проблем, птичка. Просто до хрена плюс еще с десяток вагонов. Легче бы тебя было бы сейчас… Блядь.
Шумно вздыхает.
И вдруг просто отпускает меня. Исчезает. Испаряется, как будто его и не было.
И только его хватка на моем подбородке и шее до сих пор ощущается. Напоминает о том, что он был. И неспроста. Все очень и очень серьезно!
А я медленно сползаю по стволу дерева вниз. На траву.
Уже совсем не думаю о том, что вымажу платье так, что его уже никто не восстановит!
Прижимаю ледяные руки к горящим щекам.
До сих пор вижу. Четко понимаю.
В последний момент в его глазах вспыхнуло такое…
Он точно готов был мне свернуть шею. Переломить позвонки одним-единственным щелчком!
Приходится долго посидеть у воды.
Нервная дрожь колотит. Не дает подняться.
Даже умываюсь несколько раз холодной водой из озера.
Замечаю, как на город начинают спускаться сумерки.
Заставляю себя подняться. Резко вскакиваю на ноги.
В белый день ходить по улицам опасно!
Даже в столице опасно зайти в людное место, в дорогое заведение, где отдыхают солидные люди!
Те, кто против меня, способны даже их смести ураганом!
Не постесняются напасть и сделать со мной все, что угодно даже на глазах всего города!
Что тогда говорить о темноте?
Запрусь. Запрусь в доме на ближайшие дни и шагу из него не сделаю!
И Лене запрещу к нам приходить!
Еще не хватало, чтобы и ей навредили!
Сама даже и не понимаю, как собираюсь. Вытягиваюсь в струну, несмотря на то, что меня до сих пор колотит!
А все равно.
Кем бы они ни были. Если следят сейчас за мной. Если наблюдают. Пусть видят, что я не утратила своего достоинства! Нет! Они меня не запугали! Но решение нужно принять верное. Трезвое. Понимаю ведь.
И меня, и всю нашу семью они способны переломить, как самую тонкую соломинку!
Добираюсь домой уже почти затемно.
Мечтаю только об одном.
Отмокнуть в горячей ванной и спрятаться от всего мира с головой под одеялом!
Но…
И тут никакого спокойствия!
Замираю на повороте к дому, замечая машину скорой помощи.
В легких не остается дыхания. Сердце сжимается так, что слезы из глаз!
Что? Что еще случилось? Неужели? Отец?
Или тот, кто так настоятельно советовал уехать перешел от угроз к действиям?
Судорожный вдох. Через силу.
И бегу. Мчусь. Несусь на всех парах к дому!
– Отец! Что???
Выдыхаю, натолкнувшись на него прямо в гостиной.
Вроде с виду все нормально. Дом цел и папа тоже.
– Джана, – сдавленно выдыхает, сжимая руки в кулаки. – Сердце, – рвано добавляет побелевшими, сжатыми в тонкую нить губами. – Нельзя туда пока, Саида, – удерживает меня крепко за руку, когда рвусь в комнату мамы.
– Там врачи.
О, боги!
Нет. Нет, нет, нет!
Значит, все серьезно, если не пускают! И… Не увозят? Что это значит? Трогать, перемещать нельзя?
– Но почему?
Сама не понимаю, как вцепляюсь обеими руками, судорожно, в отцовскую рубашку.
– Почему?!
Выкрикиваю с отчаянием.
– Все ведь почти закончилось! Все начало исправляться! Налаживаться!
– Тамила сбежала сегодня из санатория. Утром.
Рвано бросает. Отворачивается.
– Джана не выдержала!
– Почему сбежала? Как? Зачем?
Ничего не понимаю. Трясу головой.
А перед глазами та самая кукла утренняя. Тот дикий, больной какой-то кошмар-угроза.
Неужели она?
Так ненавидит или и правда свихнулась на нервной почве?
– Потому что я самый хреновый в этом мире отец.
Никогда не слышала, чтобы он произносил такие слова. В нашем доме никогда не было слышно ругательств!
– Перестань.
Обнимаю его. Прижимаюсь. Пытаюсь согреть своим теплом.
– Ты самый лучший. Наш. Папа.
– На, – бросает на стол смятый клочок бумаги.
– Читай.
« Я не собираюсь больше жить по вашим идиотским средневековым правилам!»
Глаза сами распахиваются, когда разглаживаю смятую бумагу и узнаю неровный почерк сестры.
« Вы собрались меня закрыть, как прокаженную просто за то, что я не девственница! Вы садисты! Застрявшие в каких-то диких временах!
А я собираюсь жить! Любить! И вы мне не помешаете! Не ищите. Я уехала с тем, кто меня любит, в отличие от вас!»
Ужас.
Еще и в такой момент.
Пошатываюсь. Хватаюсь руками за стол.
– С мужчиной, Саида!
Глаза отца становятся стеклянными.
– Она сбежала и уехала с мужчиной! Какой-то сопляк переоделся санитаром и вытащил ее через окно ночью! А до этого… До этого он приходил под видом электрика. Ремонтника. Сантехника. Они сговорились! Вместе придумали весь план! Камеры все показали!»
Как из прошлой жизни вспоминаю. Тамила говорила чтото о каком-то парне, студенте, что яхты обслуживал. Как его звали? Кажется, Денис…
– Сядь. Выпей.
Знаю, что это не лучшее лекарство. Но сейчас по-другому нельзя.
Мечусь к буфету. Достаю крепкую настойку. Наливаю рюмку, но, подумав, переливаю содержимое в стакан и доливаю еще. Ему сейчас это нужно!
Отец опрокидывает поставленный перед ним стакан одним махом. Даже не замечая, как должно обжечь горло.
– Мать! Мать приезжала к ней! Ты! Ты пошла на такую жертву! Я ведь знаю, дочка. Знаю, что ты не выбирала Шамиля! А она!
Дикий грохот кулаком по столу. Такой, что я вздрагиваю и вжимаю голову в плечи.
– Она разрабатывала свой план и смеялась над нами! Все это время, пока мы за нее волновались. Места себе не находили! Она и Джану еще угробила!
– Тише, отец. Тише.
Глажу его по голове, как маленького ребенка.
– С мамой все будет хорошо. Все обойдется!
Шепчу так жарко, так уверенно, как могу. И сама всем сердцем на это надеюсь!
– Может, Багиров и прав. Гнилая наша кровь, – отец опускает голову. – Я вор, сестра твоя шлюха…И…
– Прекрати! Ты ни в чем не виноват! Ты ошибся, а Тамила… Тамила… Она сама виновата!
– Не произноси больше в этом доме ее имени!
Глаза отца вспыхивают яростью. Но на их дне такая дикая боль… Что сердце разрывается!
– Это имя теперь в нашем доме табу!
Нам остается только усесться и ждать. В полном молчании.
Ждать, пока выйдут врачи из маминой спальни и озвучат свой приговор.
– Состояние среднее, – наконец уставший, бледный врач выходит из ее спальни.