Страница 22 из 93
Причины, побуждающие их так упорно молчать, были для меня понятны. От них ничего не удастся добиться, пока не заговорит их «дирижер» — Игорь Таманов. На вопрос о «Королеве зари» оба отвечали примерно одинаково:
— Что вы нас спрашиваете? Мы ничего не знаем и не ведаем. У кого нашли, с того и спрашивайте.
Тогда я решил заняться Тамановым. В случае чего можно было устроить ему очную ставку с Раисой Миндиашвили. Но к этому средству нужно прибегнуть лишь в крайнем случае.
...Я пришел на работу ранним вечером. В отделе из старших никого, кроме меня, уже не было. Позвонив дежурному коменданту, я попросил привести Таманова.
Дверь моего кабинета открылась, и в сопровождении караульного вошел Игорь Таманов. Я рассматривал его с повышенным интересом. Раиса Миндиашвили немало рассказывала мне о его горячности и смелости, сообразительности и осторожности. Но я следователь и не могу полагаться на чужие характеристики. Тем более, что, увидев его в Орджоникидзе, на квартире Зубиной, я сразу же стал отмечать для себя кое-какие неточности в рассказе Раисы. Правда, он был высок и строен, но не так смугл лицом, как она говорила.
Сейчас, в спокойной обстановке, я внимательно разглядывал его. Черные сверкающие глаза, казалось, и впрямь способны проникать до самой глубины души. Их взгляд свидетельствовал о незаурядном уме и силе характера. Цвет лица его нельзя было назвать темным или смуглым. На щеках не было румянца, но прозрачная бледность кожи вовсе не указывала на слабость или болезненность. Черные усы и черные вьющиеся волосы. Плечи широкие, развернутые. Даже пиджак не мог скрыть силы и мускулистости его груди. Такому молодцу пойти по доброй дороге — цены ему не было бы!
Я указал Игорю на кресло. С достоинством кивнув мне головой, он сел. Попросил разрешения закурить. Голос у него был приятный, запоминающийся.
Арестованный сидел ко мне боком, повернувшись профилем, и спокойно курил, не обращая на меня внимания.
Я довольно долго не начинал разговора. Тишина нарушалась лишь равномерным тиканьем настенных часов. Мне хотелось прощупать выдержку человека, с которым придется иметь дело. Воспринял ли он свой арест как катастрофу, как крушение дела всей жизни, или же собирается вступить в затяжной спор с правосудием?
— Вы Игорь Таманов, дядя Петра Таманова, не так ли? — я упомянул имя его жертвы, чтобы сразу же дать понять, что мне известны прежние его преступления. Но Таманов даже бровью не повел. Повернувшись ко мне, он улыбнулся и сказал:
— Петро? Я его дядя? Кто вам сказал? Однажды встретились в ресторане, и он сказал, что он тоже Таманов. Я и поверил ему. — Игорь поглядывал на меня, словно говоря: «Ну, что еще вам угодно спросить?»
— Вы поверили ему... А дальше?
— А дальше я помогал ему, как родственнику, чтобы он ни в чем не нуждался. Думал, Петро станет моим помощником, а он оказался рохлей, бабой...
— Что же вы с ним сделали?
— Я помог ему распрощаться с этим миром... Не то все они сели бы мне на голову. Если бы я успел и Саидова со Стасем... Тогда вам не пришлось бы беседовать со мной здесь, — он улыбнулся и снова задымил папиросой. — С чего вы вдруг вспомнили Петро? Удивляюсь...
— Просто так, к слову пришлось. Впрочем, у нас еще много тем для разговора, пожалуй, более серьезных, — спокойно объяснил я, хотя, должен признаться, меня поразило, с каким хладнокровием и равнодушием сказал он об убийстве Петро.
Таманов ничего не ответил. Собрав на переносице брови, он внимательно следил за дымом папиросы.
— Мне поручено вести следствие по вашему делу, и поэтому...
Но он не дал мне договорить:
— Все это меня совершенно не интересует, — он чуточку повысил голос, но тут же осекся. — Будете это вы или кто-нибудь другой — мне безразлично. Сегодня вечером я не расположен говорить...
— Ого!
— Прошу вас, прикажите отвести меня обратно. Когда мне захочется повидаться с вами, я дам знать, — проговорил он подчеркнуто вежливо и встал.
Я не пошевелился, оглядел его с ног до головы и засмеялся.
— Уж не хотите ли вы поменяться ролями?
— Что вы, я не пошел бы на это даже ради спасения жизни.
— Понятно. Мне ясно, что у вас свои планы, свои интересы. Но не можем же мы вести допросы тогда, когда заблагорассудится арестованным. К тому же, у меня не только одно ваше дело. Садитесь...
— А у меня только одно дело — мое. Да и по закону я могу не отвечать на вопросы, если не желаю. — Он вдавил в пепельницу окурок и потер руки, чтобы согреться. Потом поглядел на меня: — Ну что, закончим? Могу я идти? — Он сделал два шага по направлению к двери.
Я не мог понять, для чего ему так необходима была отсрочка. В камере он был надежно изолирован, наладить связь с соучастниками или с дружками на свободе он не мог.
Может быть, ему нужно время, чтобы обдумать, что и как говорить?
Может, он устал и хочет отдохнуть перед тяжелым и изнурительным единоборством?
Может, просто упрямится, проявляет характер?
Или хочет сразу же показать, что я имею дело не с обычным арестованным и мне придется считаться со всеми его капризами?
— Вы уйдете, когда я вам разрешу.
— Мне обязательно надо идти, — совершенно спокойно, даже дружелюбно сказал он и, улыбаясь, провел пальцем по усам.
«Недобрая улыбка», — подумалось мне.
— Куда? — поинтересовался я так же спокойно.
— В камеру, — ответил он еле слышно и отвел взгляд.
Неужели он так самоуверен, что надеется подчинить меня своей воле? Мною овладело какое-то необычное чувство. Страх? Нет, это не страх. Я у себя в кабинете, в знакомой до мелочей обстановке, да к тому же — он арестованный, а я — следователь. Смущение? Нет, конечно. С чего мне было смущаться перед матерым преступником.
«Так в чем же дело?» — пытался понять я. Со всей возможной строгостью еще раз приказал я Игорю сесть. Он не пошевелился, закрыл глаза и после недолгого раздумья вздохнул.
— Знаете что? — сказал он с убеждающим спокойствием. — И мне, и вам ясно, что я виновен перед законом. Надо быть совершенным идиотом, чтобы в моем положении начать оправдываться, рассказывать сказки, изворачиваться. — На мгновение умолкнув, он гордым движением поднял голову и продолжал: — Я только хочу, чтобы вы разрешили мне самому написать о своих преступлениях. Это будет не просто признание преступника, которое остается только подшить в дело. Нет, это будет маленькая, совсем маленькая история моей жизни. А жизнь у меня интересная.
Я посмотрел на Игоря.
— Я опишу все, все... что не уместится в протокол допроса, как не может уместиться в Тибре Монблан...
Тибр, Монблан, Италия... Откуда все это у человека, который, по моему предположению, родился и рос здесь, у нас?
— История моей жизни, несомненно, представит интерес, — продолжал Таманов убеждать меня. — Порою, когда я как бы со стороны припоминаю все, кажется, словно читаю захватывающий роман. Разрешите мне описать все это... У меня должно получиться, я пробовал — и получалось неплохо.
— Пожалуй, я предоставлю вам эту возможность, — согласился я.
Подняв голову, он посмотрел на меня с довольным видом. Потом отвел взгляд, уставившись в угол, где стоял маленький столик для графина с водой, и, словно бы про себя, закончил: — Вот за этим столиком пристроюсь и буду писать, писать...
— Вам, наверное, понадобится немало времени?
— Дня два, три, может, больше.
— Тогда я вам найду другое место, где вам никто не будет мешать. — Подняв телефонную трубку, я попросил Пиртахия зайти в мой кабинет.
Я был уверен, что если это не какая-нибудь хитрая уловка, Таманов подробно и откровенно напишет обо всем. Мне же, очевидно, оставалось ждать, так как допрашивать Саидова и Стася я пока считал бессмысленным.
Сейчас меня беспокоила Раиса Миндиашвили. Я знал, что она с нетерпением ждет моего возвращения. Разумеется, теперь я уже могу встретиться с ней, сказать, что те, кого она опасалась, находятся уже в руках правосудия. Весть об аресте Игоря Таманова обрадует ее и успокоит. Пожалуй, можно было бы сейчас даже рассказать правду о себе и Пиртахия.