Парадокс лося

– Я дарю людям радость и приятные впечатления, – продолжал Юхани. – Не забывай, что Парк все-таки создал я.

– Это одна из основных причин, почему я тоже хочу, чтобы он выжил…

– Выжил, – бросил Юхани с таким видом, словно откусил какую-то мерзость. – Когда я руководил Парком, мы ставили перед собой более высокие цели. В некоторых фирмах понимают, что такое настоящий размах и незабываемые впечатления.

– «В некоторых фирмах…» – передразнил я, – уже одно это – достаточная причина для увольнения.

Юхани втянул носом воздух, приосанился и так плотно сжал губы, что нижняя часть лица превратилась у него в застывшую маску. Все это произошло с быстротой молнии, и я не уверен, что успел бы заметить метаморфозу, если бы не знал Юхани как облупленного.

– По-моему, тебе следовало бы дать мне возможность работать так, как мне представляется наиболее целесообразным, – сказал он. – Ты назначил меня управляющим. Полагаю, что уборка и ее организация входит в непосредственные обязанности управляющего. Тебя ведь сейчас уборка волнует, правильно я понимаю?

Я обвел взглядом «Горку» и втянул в ноздри молочный бриз.

– Она занимает все мои мысли, – согласился я, – но…

– Все будет сделано, – отрапортовал Юхани. – Когда утром ты придешь на работу, увидишь, что «Горка» сверкает чистотой. Слово управляющего.

Я ничего не ответил.

Неужели я был слишком строг с ним? Может, это неправильно? И я всегда вел себя именно так. Не знаю, откуда у меня взялась такая мысль. Я посмотрел сначала на «Горку», а потом на Юхани. И вдруг меня осенило, что его, похоже, по-настоящему напугала угроза быть уволенным. Разве это не говорило о том, как высоко он ценит свое место в Парке? И это, в свою очередь, свидетельствовало о его готовности измениться.

– Так ты обещаешь разобраться с этим?

Юхани кивнул:

– Как аукнется, так и откликнется.

Не знаю, что Юхани имел в виду, но я решил не придавать значения его словам. Спросил только, когда он намерен приступить, и Юхани ответил: сразу. У меня было смутное ощущение, что надо сказать что-то еще, но я не знал, что именно. И ушел. Честно говоря, на душе у меня скребли кошки.

Возможно, Юхани был прав и мне нужно просто расслабиться.

6

Мне очень нравятся заключительные титры.

Я смотрю по одному фильму в неделю. Думаю, это оптимальная частота, если учесть, как много сил и времени уходит на подготовку. То, что я смотрю, результат тщательного отбора. При выборе я исхожу из множества факторов, но основные можно свести к нескольким, и они требуют детальной проработки и целой недели времени. В какой-то степени я слежу за так называемыми рецензиями кинокритиков, но они дают весьма слабое представление о картине. К тому же я редко схожусь во мнении с этими щелкоперами – по-моему, они не обращают внимания на самые важные вещи.

Например, из рецензии редко можно почерпнуть ясное представление о том, сколько персонажей присутствует в каждой из сцен фильма. Почти никогда невозможно узнать точный бюджет, не говоря уж о том, чтобы он был расписан по статьям расходов. Просто нереально выяснить заранее, сколько минут и секунд занимает даже отдельно упомянутый в рецензии эпизод. Это невероятно затрудняет просмотр: все подвешено в воздухе, неконкретно и уже заранее портит впечатление от картины. В отзывах мне вообще не попадались сведения о том, сколько всего людей участвовало в работе над фильмом. Это ведь очень важно знать еще в тот момент, когда я только усаживаюсь в кресло в кинотеатре: сколько человеко-часов и человеко-лет было затрачено на производство, как эти суммарные и средние показатели соотносятся с соответствующими параметрами другой аналогичной продукции.

А как хронометраж картины распределен между сценами?

Для одного триллера, действие которого происходит зимой, расчет оказался очень прост: снег – тридцать четыре процента, встревоженный полицейский – двадцать один процент, изворотливый преступник, гоняющий на мотосанях, – пятнадцать процентов, проницательная жена полицейского – одиннадцать процентов, пистолеты – девять процентов, зимний комбинезон по явно завышенной цене – шесть процентов, кофе и прочие безалкогольные напитки – четыре процента. По-моему, самое интересное в кино – это сравнивать, как одни и те же аспекты варьируются в разных лентах.

Ну и еще заключительные титры.

В них ведь и концентрируется содержание картины. Это сердце фильма. Наконец, я могу узнать, что на самом деле происходило. Хорошие, информативные титры – это кульминация, когда кино по-настоящему берет за душу, если вообще берет.

На этот раз такого не произошло.

Я только через силу смог досмотреть историю любви известного певца. В процессе просмотра я не очень активно подсчитывал соотношения – они почему-то не казались интересными. Заключительные титры не исправили ситуацию. Я понял, что в фильме, где известного певца играет менее известный певец, дисбаланса не устранить даже титрами.

«Пылкая влюбленность. Отношения. История любви. Счастливый финал».

Обычно я вообще не читаю подобных аннотаций, но события последней недели явно повлияли на ход моих мыслей.

Шопенгауэр спал на другом конце дивана. На улице стоял ноябрь – к счастью, без дождей. Все должно бы складываться хорошо, и при других обстоятельствах так оно и было бы. Но ситуация… осложнилась. Вдруг, в одно мгновение. И дело тут было не только в Юхани, с возвращением которого я все еще не мог свыкнуться, и не только в превращении «Финской игры» из надежного поставщика оборудования в партнера-вымогателя, имевшего все шансы погубить наш Парк приключений, – если слово «партнер» вообще применимо к такой ситуации.

Занозой в мозгу сидела мысль о Лауре Хеланто.

Я не слышал о ней ничего после того, как в смешанных чувствах покинул ее мастерскую.

Конечно, я понимал, что телефон лежит на журнальном столике передо мной. Он все время маячил где-то на периферии моего сознания, пока я следил за выходками певца. Мне не лучшим образом удаются телефонные разговоры, но позвонить все равно надо было. Только не очень понятно, что сказать. В этом смысле я понимал певца. Он перемещался от одной песни к другой и из одной постели в другую, не в силах обрести ни душевный покой, ни взаимопонимание. Я взглянул на изображение в рамке, собственноручно повешенное мной на стену. Копия автографа Гаусса: формула, начертанная его собственной рукой. Наверное, самая красивая из всех, какие когда-либо были написаны. Результат многолетних трудов. Но сейчас я думал о другом – о начале. Когда-то ведь Гаусс взял в руку карандаш и прижал его к листу бумаги. Я протянул руку к телефону.

– Слушаю.

– Хенри Коскинен, – представился я.

– Знаю.

– Он у тебя в памяти.

– Кто?

– Мой номер.

– А, точно, в телефоне, да.

– Значит, ты думала обо мне.

Тишина. Именно такие минуты и делают разговор по телефону невероятно трудным. Если бы я видел выражение лица Лауры, то мог бы что-нибудь понять. Теперь же я словно находился на дне колодца: слышал собственные слова, отдающиеся эхом, и видел со всех сторон одни и те же безучастные стены.

– Вот как? – произнесла она в конце концов.

Мне сразу стало легче.

– Определенный номер связан с определенным человеком, – сказал я и кивнул в подтверждение собственных слов. – Процесс мышления не должен быть долгим и, естественно, ему необязательно во всех случаях оставлять след в памяти, но это совершенно необходимо для достижения конечного результата. Ты думала обо мне.

– А ты? – спросила Лаура, и, как мне показалось, голос ее немного изменился.

– Да, я думал и о твоем номере, и о тебе, – подтвердил я.

– Ну что ж, славно, что мы оба думали.

– О твоем номере – меньше.

Засмеялась ли Лаура? Звук был короткий и мягкий, но при этом напоминал смех.

– То есть все хорошо? – спросила она после небольшой паузы.

И пауза, и смех вызвали у меня сомнения.