Стальной пляж

— Ну что? Поможешь мне причалить эту посудину?

Едва он произнес это, все изменилось. Я до сих пор не могу с точностью описать, что же именно сделалось не так. Пляж остался прежним. Солнечный свет продолжал литься с вышины точно так же, как за мгновение до этого. Волны ни на миг не сбились с ритма. Мое сердце по-прежнему отмеряло секунды моей жизни. Но я уже знал, что нечто всеобъемлющее и важное перестало быть таким, как прежде.

Для описания сверхъестественных явлений существуют тысячи слов. Я перебрал и внимательно обдумал большинство из них, но ни одно не подошло к тому, что случилось, когда адмирал заговорил. Есть много слов, обозначающих странные состояния ума и психики, настроения, чувства, виденные и невиданные вещи, нечто промелькнувшее, недопонятое и не запомненное, разные состояния памяти. Есть слова, обозначающие непрошеных ночных гостей. Но это все не то. Похоже, нам пришло время изобрести несколько новых слов — именно этого ГК и добивался своим опытом надо мной.

Я вошел в воду по колено и помог старику выволочь лодку на берег. Она была довольно тяжелая, так что нам не слишком далеко удалось ее протащить. Адмирал сотворил из воздуха канат и привязал суденышко к стволу пальмы.

— Я бы чего-нибудь выпил, — сказал он. — Все это я затеял единственно ради того, чтобы пропустить с тобой стаканчик. Почти по-человечески.

Я кивнул, пока не решаясь заговорить. Он последовал за мной вверх по тропинке к моему древесному жилищу, достойному семьи робинзонов, ненадолго задержался полюбоваться им снаружи и поднялся вслед за мной по ступенькам на нижнюю веранду. Там он снова застыл в восхищении красотой моей работы — водяным подъемником, с помощью колеса и шкива подававшим на мое дерево воду из ближайшего источника для питья и гигиенических целей. Я указал ему на самое красивое свое кресло из пальмы-ротанга, подошел к буфету и наполнил два стакана последними каплями лучшего виски. Перед стареньким проигрывателем "Виктрола" я ненадолго задержался и запустил один из трех исцарапанных цилиндров — тот, на котором был записан "Голубой Дунай". Затем я протянул гостю его стакан, прихватил свой и уселся напротив.

— За праздность, — предложил тост ГК.

— Я слишком ленив, чтобы пить за это. Лучше уж за прилежание!

Мы выпили, и он снова оглядел мое обиталище. Должно быть, я светился от гордости: это было миленькое местечко, я не стесняюсь сам заявить об этом. Ведь я вложил в него столько физического и умственного труда — сам сплел тугие циновки для пола, выложил сланцем очаг, отлил из сала свечи, вставил их в подсвечники и украсил стены. Из гостиной вели две лестницы — одна в спальню, другая к наблюдательной вышке. Мой рабочий стол был открыт и завален страницами романа, который я недавно закончил. Меня буквально распирало поскорее рассказать ГК, как трудно мне было изготовить пригодную для пользования бумагу и чернила. Попытайтесь как-нибудь на досуге проделать это, когда у вас образуется несколько свободных месяцев.

— Прилежания, должно быть, потребовалось немало, чтобы изготовить все это, — заметил ГК.

— Это плоды целого года труда. Как ты и сам знаешь.

— На самом деле, года без трех дней. Ты чуть-чуть обсчитался в самом начале.

— А-а.

— Бывает…

— Несколькими днями больше или меньше — не думаю, что это имеет значение. В смысле, что это будет так уж важно, когда я вернусь в реальный мир.

— Ага. Да. В смысле, нет, это будет неважно.

— Странно, но я совершенно не беспокоился ни о чем реальном. Например, о том, осталась ли за мной моя работа.

— Осталась ли? О, думаю, да, твоя работа никуда от тебя не делась.

— Думаю, ты рассказал Уолтеру, что случилось?

— Нууу…

— Я имею в виду, ты ведь не выбьешь у меня почву из-под ног, не лишишь одним махом всего, что у меня было? Ты же знал, что мне придется вернуться к прежней жизни, как только мы… мы… в общем, как только закончится та чертовщина, которой мы тут занимаемся.

— О, нет, разумеется, нет. Я имею в виду, ты, конечно же, вернешься.

— Мне до смерти любопытно кое-что узнать. Где было мое настоящее тело все это время?

— Кр-кхм…

Произнес ГК не именно это, но нечто подобное. Он покосился на меня, отвел взгляд и снова издал неопределенное кряхтение. Тут я впервые ощутил легкую тень сомнения. Со мной бывает порой, что я слишком многое бездоказательно принимаю на веру. В частности, то, что у ГК были свои причины отправить меня на отдых в тропики, и то, что эти причины в конечном итоге служили моему благу. Тогда мне казалось вполне логичным думать именно так, поскольку я и в самом деле почувствовал себя лучше. О, разумеется, бывали моменты, когда я громко жаловался на крабов и индеек, стенал от невзгод, жаждал той или иной недостижимой вещи. Но время, проведенное на острове, исцеляло меня. И все же год — немалый срок. Что происходило в реальном мире, пока меня не было?

— Мне очень, очень трудно, — промямлил адмирал, снял свою огромную смешную шляпу и положил на стол рядом с собой, вытащил из рукава кружевной платочек и промокнул лоб. Он был почти совершенно лыс, цветом и блеском его голый череп напоминал отполированный кусок розового турмалина.

— Поскольку я не знаю, о чем ты так переживаешь, я ничего не могу поделать, чтобы тебе стало легче.

Вместо ответа он промолчал. Тишину нарушали только немолчные шумы джунглей да плеск моего водяного колеса.

— Давай сыграем в угадайку на двенадцать вопросов, адмирал? Тебя "кое-что" беспокоит. Это серьезнее, чем логическая схема?

Он со вздохом допил свое виски и наконец взглянул на меня:

— Ты по-прежнему лежишь на операционном столе в студии.

Если предполагалось, что это анекдот, то я не понял юмора. Мысль о том, что медицинская манипуляция, рассчитанная максимум на час-два, растянулась на большую часть года, я сразу же отмел как несерьезную. Должны быть другие объяснения.

— Хочешь еще выпить?

Он тряхнул головой:

— С того момента, который ты помнишь как свое первое появление на пляже, и до того, как я впервые обратился к тебе, прошло семь десятитысячных долей секунды.

— Но это же смешно!

Не успел я договорить, как сам же понял, что не в характере ГК говорить смешные вещи.

— Уверен, именно так это и звучит. Но мне бы хотелось услышать о причинах, по которым ты думаешь, что это не так.

Я обдумал его слова и кивнул:

— Ну, хорошо, например, вот: человеческий мозг не похож на компьютер. Он не может усвоить столько информации так быстро. Я прожил этот год. Каждый день этого года. Ярче всего мне запомнилось, какими длинными были некоторые дни — либо потому, что я был занят тяжелым трудом, либо, напротив, из-за того, что мне было нечего делать. Такова жизнь. Я не знаю, каким образом ты думаешь, на что похоже твое восприятие действительности, но за себя-то я могу ручаться — и я знаю, когда проходит год. Я ведь прожил сто лет. Теперь уже сто один год…

Он тоже кивнул и предупредил:

— Тебе будет сложновато понять. Потерпи немного, сначала мне нужно объяснить тебе кое-какие основы.

Прежде всего, и в этом ты прав, твой мозг организован иначе, чем мой. В моем мозгу "память" — не что иное, как получаемые извне данные и образы, которые сохраняются в соответствующих областях матрицы из логических ячеек и которые я использую для принятия решений. Человеческий мозг далеко не так логично устроен и менее строго организован. Твой мозг содержит излишества, которых у меня никогда не было и которые мне совершенно без надобности. Данные в него закладываются путем повторения или в результате акцентирования внимания, а извлекаются благодаря ассоциациям, цепочкам эмоциональных связей, ощущениям и другим методам, которые до сих пор не вполне понятны, даже мне.

По крайней мере, так было раньше. Но в наши дни осталось очень мало людей, мозг которых не был бы в большей или меньшей степени расширен и усовершенствован. По существу, только люди с религиозными предрассудками или другой нелогичной мотивацией сопротивляются вживлению в мозг великого множества разнообразных устройств, природа которых куда ближе двоичной вычислительной машине, чем протоплазменному нейрону. Некоторые из этих устройств — гибрид живой ткани и машины, иные являются параллельными процессорами. Некоторые более близки к биологическим и просто выращиваются внутри или за пределами существующей нейронной сети, но при этом используют гораздо более быстродействующую и надежную оптическую связь, а не медленную систему биохимических реакций, которая управляет твоим естественным мозгом. Иные приборы изготовляются вне тела и вживляются сразу после рождения. В большинстве своем эти устройства — интерфейсы между человеческим мозгом и моим. Без них была бы невозможна современная медицина. Польза от них столь велика, что о побочных или нежелательных эффектах мало задумываются и еще меньше говорят.