НеТемный

Сжав кулаки, я ждал приговора. Ну, тварь, давай же, я слушаю. А она лишь хохочет, оттягивая момент.

Что, нашлёшь на меня войска своих последователей? Всех уничтожу. Отберёшь обратно руку? Да я и голову отдам, но больше никогда не буду служить тебе.

Краем глаза я подметил, как мелькнул просвет в тучах, окружающих лицо Неба. Он что-то хотел подсказать?

Тут до меня дошло, что всё имеет свою цену. Бездна не успела даже открыть рта, как я спросил:

— Что я получу взамен? Небо дарит мне жизнь дочери, а ты?

Гроза сразу стихла. Чистая ненависть холодным ветром пронзила меня, но я озвучил свою цену:

— Я исполню твою волю, Бездна, но тогда получу назад свою душу!

Если раньше я думал, что она в ярости, то я ошибался. Теперь силуэт Бездны покрылся чистой Тьмой, в которой проскальзывали бесшумные красные молнии, и осталось только лицо, искривлённое маской ненависти.

Такого удара она не ожидала. Прошло мгновение или вечность, но Бездна успокоилась, и небрежно махнула рукой:

— Пусть будет так.

Её губы раскрылись, разверзая небеса, и она выдала свой приговор:

— Не убий!

— Что⁈ — только и вырвалось у меня.

Именно удивление и растерянность заставили мой разум проснуться. Нет, расщелину мне в душу, я многое слыхал в своей жизни, но чтобы силы Тьмы наказывали светлой заповедью? Дожили, что называется…

Сильный удар в затылок резко напомнил мне, что я живой, и вернул способность чувствовать. Только мои глаза были всё ещё закрыты. И почему-то не открываются.

Странно. Видимо, измученному телу ещё не пришло осознание, что я очнулся.

Измученному? Да, я почуял, как гудит голова, болят синяки, ноют отбитые конечности, и понял, что глаза не открываются от того, что заплыли.

Я лежу на спине. Ноги раскинуты, руки вдоль тела. Не пошевелиться.

Спина чешется, её настырно что-то покалывает, и какая-то членистоногая мерзость ползает в моей постели. Какая неудобная перина… И в нос забилась пыль.

Нет, это точно не моя постель. Если б такое случилось с моей кроватью, этим же утром у меня были бы новые слуги.

Меня трясёт, и каждый ухаб возвращает мне по сантиметру тела, с болью открывая его моему разуму.

О, смердящий свет, а ведь я — живой! Эта мысль заставила меня получать удовольствие даже от боли. Правда, не совсем получается вспомнить, почему я так этому радуюсь.

Новый удар досками по затылку, прямо через слежавшуюся солому. Теперь ясно — меня куда-то везут.

— Вот ты, чародейка, скажи… — донёсся тихий натужный шёпот, и я настороженно прислушался, —…если с тобой взасос целоваться, язык примёрзнет?

Молодой мужской голос, мягкий, даже нежный. Парню повезло, таким только серенады петь, девушек соблазнять. Что он и пытался делать, но как-то явно неудачно.

Шутник хихикал. Впрочем, ему никто не ответил, и над своей шуткой он продолжал смеяться один. Если б даже я знал, в чём соль шутки, тоже бы не улыбнулся.

Кстати, где я?

Я попробовал пошевелиться…

— Э, чародейка, да он, кажется, очнулся!

Понятно, что очнулся, вестник тупости! Я бы и глаза открыл, и с тобой поговорил, но тело словно паралич охватил.

— Не ори так, гусляр, упыря разбудишь, — тихо ответила женщина, и её голос был неестественно хриплым.

Я встречал такие голоса у служителей-оракулов, которые курили много магических трав. Как правило, они долго не жили. Может, конечно, женщина простыла, ведь тут такой сквозняк.

А запах? Странно знакомый запах, ничего хорошего он мне не предвещал. Гниль, трупный яд, кровяное железо, и ещё какой-то оттенок, никак не соображу.

Шутник продолжал упорствовать:

— Почему гусляр? Я на лютне играю, чародейка, отличать надо. Хотя вы там, на Севере, на одних сосульках наверняка бренчите. Кстати, чародейка, о сосульках. Мне кажется, ты бы могла дотянуться…

— Твой язык настоящее помело, бард, — нехотя ответила та, кого он назвал чародейкой.

— Э-э-э, хладочарка, видит Маюн, мы ещё вернёмся к разговору о моём языке.

Женщина ничего не ответила. Хладочарка… Значит, маг холода? Тогда почему она не превратит этого балагура в кусок льда?

Думать оказалось нелегко. Мысли и голоса закрутились оранжевыми всполохами и разорвались в моей голове похмельным вихрем.

Мир вокруг жил и звучал. Хрустел треском гравия под несмазанными колёсами, дребезжал досками и гудел чьим-то стоном. Мир отзывался ржанием лошадей, болтал разговорами ещё каких-то людей неподалёку.

Люди смеялись. Люди переругивались.

— И как громилу занесло в эти края-то? Судя по лицу, вообще не нашенский, — сказал бард.

— Северной крови он.

— Северной… Это за Хладоградом? Не-е-е, на тебя точно не похож. Значит, Бросские горы, да? Слышал о них, и вообще не понимаю, как его сюда занесло.

Женщина не ответила. Зато слова барда запустили ворох мыслей в моей гудящей голове.

Броссы… Северная кровь…

Всеволод, да чтоб тебя Бездна изрыгнула, вспоминай!

Всеволод⁈

Да. Я — Всеволод. Я — Десятый Жрец, теперь сильнейший из Десяти Тёмных Жрецов. И я…

Погиб.

Я резко сел, всё вспомнив. Гулко загремели цепи по доскам, кандалы на моих запястьях натянулись, когда я попробовал помочь заплывшим глазам пальцами. Мир сверкнул неясным пятном и исчез.

— Моркатова стужь! — зашипела чародейка.

— Упыря разбудишь, святоша, ослиный ты крик.

Я замер, услышав до боли знакомое ворчание за спиной. Такое характерное сонное клокотание в сгнившем и давно мёртвом горле… Рядом со мной и вправду упырь.

Что мне ваш упырь, глупцы? Я, Десятый, могу наслать полчища таких, а вы мне тут…

Но всё же природная осторожность взяла верх, и я замер, прислушиваясь.

— Больше не истери, святая ты громада, — сказал бард, — Твои молитвы помогли тебе только получить больше синяков.

Мои мысли снова спутались… Молитвы? Мои?

Говорить пока не получалось, но зато я смог приоткрыть глаза, разглядывая всё сквозь щёлочки.

Это телега-клетка, очень длинная, и около полутора метров шириной. С двух сторон от меня прутья из толстых жердей, почти брёвен, сверху дощатая крыша с просвечивающими щелями. Спереди и сзади стенки тоже из грубо сколоченных досок.

Передо мной у передней стенки прицеплены двое. Боком ко мне, лицом друг к другу.

Слева молодой мужчина, весь в потёках крови, сидит на соломе, уперевшись спиной в прутья и свесив голову. Ноги раскинуты, руки у него связаны за спиной. Одет в рванину, когда-то явно бывшую одеждой.