Новолуние

– В самом начале, – допытывалась я, пока Карлайл накладывал повязку, – почему вы вдруг реши ли жить иначе, чем остальные?

Доктор Каллен усмехнулся:

– Разве Эдвард не рассказывал?

– Рассказывал, но я пытаюсь понять, как вы рассуждали.

Лицо доктора неожиданно посерьезнело: неужели мы с ним думаем о том же? Как поступлю я, когда – именно «когда», а не «если» – придет мое время?

– Мой отец был священником, – сложив инст рументы, Карлайл протер поверхность стола влаж ной марлей, затем еще раз; едко запахло спиртом, – и придерживался довольно консервативных взгля дов, которые лично у меня вызывали сомнения еще до того, как я начал меняться.

Доктор Каллен сложил использованные бинты и осколки на пустое блюдо. Я не сообразила зачем, даже когда он зажег спичку, но вот она полетела на проспиртованные повязки, и неожиданно яркое пламя заставило меня подпрыгнуть.

– Прости, – извинился Карлайл, – так нужно.

В общем, я не принял слепую веру отца, хотя почти за четыреста лет со дня моего рождения ни разу не усомнился в существовании Бога. Сомнений не воз никает, даже когда смотрюсь в зеркало и не вижу отражения.

Якобы разглядывая безупречно наложенную повязку, я тихонько удивлялась обороту, который приняла беседа. Вот уж не думала, что речь зайдет о религии! В моей собственной жизни веры не было. Чарли считал себя лютеранином, потому что именно к этой церкви принадлежали его родители, однако выходные предпочитал проводить на реке с удочкой в руках. Что касается Рене, она вспоминала о религии периодически в перерывах между теннисом, керамикой и французским, причем о маминых увлечениях я узнавала, когда она уже переключалась на что-то новое.

– Понимаю, странно слышать подобное от вампира, – ухмыльнулся доктор, походя произнеся слово, от которого у меня до сих пор холодок по спине бежал, – тем не менее я верю: в жизни каждого должна быть цель, даже у нас. Конечно, на многое рассчитывать не стоит, – беззаботно продолжал Карлайл, – по всем без исключения данным мы прокляты. Но я наивно надеюсь, что нам воздастся хотя бы за то, что мы старались.

– Ничего наивного не вижу, – пробормотала я. По-моему, никто, в том числе и Господь, не остался бы равнодушным к словам Карлайла. К тому же среди святых, которым я была согласна поклоняться, обязательно присутствовал бы Эдвард. – И со мной наверняка согласится подавляющее большинство.

– Вообще-то ты у меня первая союзница.

– Разве в семье с вами не солидарны? – спросила я, на деле интересуясь конкретным ее членом.

Карлайл догадался, о ком речь.

– Эдвард поддерживает меня – до определен ной степени. Мол, Бог и рай существуют… так же, как и ад. Но в загробную жизнь для таких, как мы, он не верит. – Доктор Каллен говорил очень тихо, глядя через открытое окно в темноту. – Видишь ли, ему кажется, что душу мы утратили.

Тут же вспомнилось, что сказал Эдвард после школы: «Если, конечно, не хочешь умереть, или что там с нами происходит…» От перепада напряжения одна из ламп несколько раз мигнула.

– В этом все дело? – догадалась я. – Вот почему он из-за меня так упрямится…

– Смотрю на… сына, – спокойно продолжал Карлайл, – сила, ум и доброта горят в нем словно яркие звезды, многократно укрепляя мою веру и надежду. Почему на свете только один такой Эдвард? С другой стороны, если бы я мыслил так же, как он… – доктор Каллен буравил меня взглядом бездонных глаз, – если бы ты мыслила так же, как он, согласилась бы украсть его душу?

Ну что тут скажешь? Вот так вопрос… Спроси он, готова ли я отдать за Эдварда душу, – ответила бы не задумываясь, но ставить на карту его душу… Разве это равноценный обмен?

– По-моему, ты понимаешь, в чем дело…

Я покачала головой, осознавая, что веду себя как капризная девчонка. Карлайл вздохнул.

– Решать мне! – настаивала я.

– И ему… – увидев, что я собралась спорить, мистер Каллен поднял руку, – если, конечно, превращение совершит он.

– Ну, такая возможность есть не только у Эдварда, – задумчиво напомнила я.

– Это уж на ваше усмотрение, – хохотнул доктор Каллен, а потом вздохнул. – Вот у меня полной уверенности нет: вроде бы всегда хотел, как лучше, но имел ли право обрекать на такое существование других?

Я не ответила, представив, какой была бы моя жизнь, не реши Карлайл покончить со своим одиночеством.

– Это мать Эдварда меня подвигла, – чуть слышно проговорил доктор Каллен, глядя куда-то вдаль.

– Его мать? – Каждый раз, когда заговаривали о родителях, Эдвард отвечал: они умерли так давно, что в памяти остались лишь смутные образы. А Карлайл, похоже, отлично их помнит, хотя и знал совсем недолго.

– Да, ее звали Элизабет, Элизабет Мейсен. Несмотря на все старания медиков, отец, Эдвард-старший, так в себя и не пришел. Он умер во время первой волны гриппа, а вот Элизабет оставалась в сознании до самого конца. Эдвард очень на нее похож: те же густые, с необычным бронзовым отливом волосы и зеленые глаза.

– У него были зеленые глаза? – переспросила я, пытаясь себе это представить.

– Да… – В золотисто-карем взгляде Карлайла светилась многовековая грусть. – Элизабет очень переживала за сына… Теряя последние силы, то и дело подходила к кроватке, чтобы проверить, как он. Я боялся, что мальчик умрет первым: он казался намного слабее матери. Однако смерть, стремительная и неумолимая, пришла за Элизабет. Случилось это вечером, когда я сменил работавших в первую смену докторов. Соблюдать условности было невыносимо сложно – столько работы, отдыхать совершенно не хотелось… До сих пор помню, с какой безысходностью я возвращался под утро домой и притворялся спящим, в то время как в больнице умирали десятки людей…

Итак, первым делом я решил проведать Элизабет с сыном. Я к ним привязался, что, учитывая слабость человеческого тела, делать не стоило. Увидев ее, я сразу понял: наступило ухудшение. Лихорадка набирала обороты, а обессилевшее тело сопротивляться не могло.

Впрочем, когда женщина оторвалась от колыбельки, силы в свирепом взгляде было предостаточно.

«Спасите его!» – приказала она хриплым голосом, на который еще было способно воспаленное горло.