Anotherland

– Да? А какая работа вам по душе?

– Вот библиотека была бы в самый раз! Во-первых, тихо, безлюдно, а самое главное, книги – бери не хочу, да и еще и платят за это. А тебе нравится тут?

– Я тоже люблю книги, – с воодушевлением ответила новенькая.

– И я, – вступил в беседу менеджер Хон.

– Давайте обращаться друг к другу по именам, хоть это и не принято здесь. Я самая старшая и разрешаю обращаться по имени, без позиции, фамилии, не прибавляя вежливое окончание -щи. Просто Элли.

– Тогда меня зовите Беном, – улыбнувшись, произнёс менеджер Хон.

– Я – Мисо, – подхватила новенькая.

– Ну вот, теперь стало легче, – просияв, сказала я. – Мисо, как тебе здесь?

– Мне всё чуждо, не только работа. Раньше я жила совсем в другом мире, где всё было более понятно и однообразно. Там есть целый свод правил на каждый день, и самой мне не нужно было заботиться о будущем. Нужно просто делать, что тебе говорят. А здесь человек практически предоставлен самому себе, должен думать и беспокоиться обо всём сам. Слишком много свободы – это пугает даже больше, чем ее отсутствие.

– Да, я понимаю, о чем ты говоришь. На моей родине лет 20 назад тоже всё было по-другому. Но даже не знаю, что страшнее: капитализм, насаждённый по желанию граждан, или тот, что построен на остатках коммунизма? – отвечаю я, пытаясь подобрать нужные слова.

– Я знаю, что такое государственная религия – искажённая копия христианства, где Бога заменили конкретным человеком. В Бога я не верю, но думаю, если Он есть, то карает за подобное. Может, в этом причина несчастий моей страны? – срывающимся голосом произнесла Мисо.

– Всё это очень сложно, – добавил Бен. – История беспощадна, и её невозможно изменить. Я даже не могу сказать, что лучше, помнить о прошлом или навсегда похоронить его. Страдания и боль велики. Надо ещё поискать столько земли, чтобы навсегда похоронить когда-то уже погребённого великана. Не предадим ли мы своих предков, забыв о прошлом? Не навредим ли мы потомкам, напоминая о нём, возбуждая ненависть? Что, если истукана невозможно похоронить навечно, что, если чем дольше он лежит, тем страшнее будет его пробуждение? – с возрастающим накалом в голосе проговорил обычно невозмутимый Бен.

– Мне нелегко вспоминать о прошлом: и о том, что я лично пережила, и о том, что пережили родители, бабушки и дедушки, – сказала Мисо.

– Те, кому прошлое не даёт покоя, должны что-то с этим делать! Ради самих себя. Не для того, чтобы помнить или забыть, а чтобы разобраться и отпустить, – немного резко добавила я.

– Интересно. В прошлом мы все были одним народом, но разделились, и в итоге каждый пережил свою трагедию, – подытожил Бен.

 Глава 2

Эшелон медленно тормозил перед очередной безымянной станцией. Люди, кучно столпившиеся у напоминающих узкие окошки щели, наклонились. Алёша упал с нар и сильно ударился головой, его младший брат, Серёжа, так сладко спал, что даже не проснулся. Дверь вагона отворилась, и в щель просунулась голова в форменной шапке. На этот раз Алёша не вздрогнул, так как был занят – растирал ушиб, – остальные же пассажиры притихли, а сутулый мужчина с землистым цветом лица навострил уши.

– Умершие есть? – сонно проговорила голова, принюхиваясь.

– Нет, – хором ответили мужчины, не переставая почёсывать головы. Некоторые из тех, кто стоял у входа, включая отца мальчиков, были готовы спуститься, чтобы добыть кипяток, что-нибудь съестное и опорожнить вёдра. Всё это делалось под бдительным надзором конвоиров.

– Ну хорошо, что нет. Тогда ты и ты, можете идти. Только недолго и без фокусов!

Смотрящий ещё раз оглядел людей и отошёл. Женщины из шести семей, уместившихся в вагон, облегчённо вздохнули. У одной из них, с которой мама Алёши успела подружиться за первые несколько дней, несмотря на холод, выступили капельки пота над верхней губой. Она постаралась незаметно вытереться рукавом, из-под которого выглянула розовая кожа со следами свежих ожогов. Женщина закрыла спиной длинный тюк, лежащий позади неё на нижнем ярусе нар.

Охранники стояли у вагонов, изредка поглядывая на вышедших мужчин.

– В этот раз хотя бы не надо шеренги строить, чтобы местных от переселенцев отделить, – произнёс первый охранник.

– И не говори. Терпеть не могу узловые станции, вечно толпы людей, – пожаловался второй.

С быстро темнеющего неба падали крупные хлопья, медленно ложась на крыши товарных вагонов и сглаживая их убогость. Самые молодые пассажиры с любопытством разглядывали снег. Печка почти потухла, и холод становился нестерпимым, так что матери засмотревшихся на снегопад мальчишек безуспешно пытались заставить их раздеться по пояс, чтобы вытряхнуть надоедливых вшей. Матери же девочек вычесывали их чёрные густые волосы специальными гребешками. У особо зажиточных на гребешках красовалась перламутровая инкрустация.

Первыми не выдерживали нечеловеческих условий малолетние дети и старики. Во время остановок их тела принимали сопровождающие и оставляли вдоль путей. Если времени было немного больше, то мужчин заставляли копать неглубокие могилы. Бывало, что поезд не останавливался вовсе, тогда трупы просто выкидывали из поезда на ходу. После одного из таких случаев у девятилетнего Алёши, подбежавшего к открытым дверям, навсегда запечатлелась в памяти картина железнодорожной насыпи, усеянной босыми и раздетыми «манекенами». Трупный запах, казалось, въелся во внутренность вагона, в одежду и кожу пассажиров, отказываясь выветриваться, несмотря на холод и сквозняк.

Перед посадкой у всех отобрали паспорта и метрики и передали их коменданту. Бездокументным же, о которых не было известно, как они оказались в регионе, предложили вернуться на родину предков. В начале пути поезд следовал без пункта назначения по железной дороге длиною в восемь тысяч километров. На перегоне между станциями произошла авария. От резкого толчка пассажиры свалились на пол, а после мощнейшего треска и скрежета произошёл второй толчок, тормоза завизжали, и наконец состав остановился. Выходить из уцелевших вагонов людям не разрешили. Спешно отцепили перевернувшийся состав, похоронили 21 погибшего, как могли подлатали полусотню пострадавших. Чудом удалось избежать пожара: он принёс бы ещё больше жертв, а главное, задержал бы другие 123 эшелона.

Дело спорилось и в руках расследователей происшествия. Комиссар госбезопасности через три дня установил причину аварии. Машинист и кондуктор поезда признались в заговоре и шпионаже в пользу Японии. Интересно, что через год сам расследователь бежал и сдался в плен той же стране. Работая на когда-то вражескую разведку, он рассказал не только о дислокации войск в регионе, кодах для военных сообщений и шифрах радиосвязи, но и о терроре и репрессиях в своей стране. Будучи их активным участником, перебежчик поведал о методах, использовавшихся центральным органом управления по обеспечению государственной безопасности. Его рассказы не нуждались в преувеличениях. После того как новообретённое отечество проиграло войну, отложенный расстрел всё же настиг бывшего комиссара.

***

– Сами скажете или мне намекнуть? – сипло произнёс сутулый, обращаясь к новой подруге мамы. – Это же опасно для всех нас.

У женщины затряслись губы, она силилась что-то сказать, но не могла.

– Нечего угрожать! Вы не комендант поезда, – пришла на помощь мама. Подсев к женщине, она обняла её, и они тихо заплакали. Мужчины молча укладывались на нары, а женщины сильнее прижали к себе спящих детей.

На следующее утро тюк с тельцем трёхлетнего малыша, в самом начале путешествия опрокинувшего на себя котелок с кипятком, передали конвоиру с просьбой о захоронении. Охранник только оскалился и пригрозил жестоко наказать, если подобное повторится.

– Нам ещё слишком долго ехать, вы бы всё равно не смогли скрывать смерть, – сказал конвоир под звуки плача матери, потерявшей не только сына, но и всякую надежду похоронить единственное дитя по-человечески.

Какое-то время назад бедолагам довелось плавать и на корабле. Вот уж когда становится известно всё о слабости человека: даже те, кто твердо стоял на земле, в условиях качки не всегда могли сдержать рвотные позывы. В этом случае голод почитался за меньшее зло. Морская болезнь не щадила никого, косила кого вздумается независимо от возраста, пола и образования.