Страница 96 из 130
Сигизмунд Август тотчас же подошел к креслу, на котором сидела Барбара.
— Вам немного полегче? — спросил он.
— Да, о да! — отвечала она, поднявшись.
Братья переглянулись, но и не подумали покинуть покоев.
— Это добрая весть, да и день нынче удался, — радовался Август. — Совет сенаторов дал свое согласие на то, чтобы в декабре месяце на краковском рынке мы в очередной раз приняли от Альбрехта ленную присягу. Сей торжественный акт и вашей коронации, и всей Речи Посполитой блеску добавит.
— А у вас, государь, — спросил Радзивилл Черный, — нет опасений, что шляхта будет недовольна такой «сенаторской коронацией» и опять поднимет крик?
— Такое вполне может статься, — согласился Август. — Я, как и мой предшественник, король сенаторской милостью. Король до поры до времени…
— Так люди болтают, — пробормотал Рыжий.
— Но, несмотря на все вопли шляхты, восседаю на троне столь же прочно, как и мой батюшка. Я уже приказал, чтобы в день торжеств били в большой Сигизмундов колокол. Моя королева может чувствовать себя счастливой и гордой.
— О да, да! — прошептала Барбара, направляясь к нему.
Радзивиллы склонились в поклоне и вскоре после этого вышли, но, едва выйдя за порог, Рыжий пренебрежительно махнул рукой.
— Из нее, видно, больше ничего не выколотишь. Все придется взять на себя — где обманом, где подкупом, где хитростью.
— Но зато потом… Гетманами, канцлерами, маршалами будем мы. Только мы, брат!
— Дай-то боже, чтобы я смог наконец дукаты не только на чужих людей, но и на платья моему сану подобающие тратить. В соболя оденусь, скакунов отборных заведу…
— Это да! — вздохнул Черный. — Табуны у нас в Литве большие, лошади на любой вкус, мастей редкостных…
В декабре тысяча пятьсот пятидесятого года на коронацию по приказу и по приглашению короля приехали силезские Пясты, многочисленные епископы, каштеляны, воеводы, а впереди всех, неся в руках маршальский жезл, шествовал Петр Кмита. Впервые в соборе на столь представительном торжестве были и оба Радзивилла, хотя посвященные перешептывались, удивляясь, почему в свите вместе со всеми нет матери молодой королевы. Должно быть, братья сочли, что она недостойна присутствовать при венчании своей дочери Барбары на царство…
Примас Дзежговский, на первом сейме более других осуждавший выбор короля, теперь сам совершил обряд миропомазания королевы, отдал ей в руки скипетр и державу с крестом и увенчал ее прекрасную голову короной. Звонил большой колокол, хоры исполнили «Те Deum», а затем Барбара, как когда-то Бона, во всем блеске и величии своей красоты села на трон, рядом с супругом.
Под громкие возгласы ликования, оглашавшие костел, Радзивилл Черный тихонько нашептывал брату:
— Альбрехт Прусский тоже сидел бы с королем рядом. Однако же не сидит, потому что не прибыл, не уважил нас.
— А его послы отдадут завтра ленную присягу на Рынке? — спросил Рыжий.
— Непременно, ведь Альбрехт — королевский вассал. Только вот она… Видишь?.. Чуть живая…
— Хоть бы еще продержалась немного. Хоть до завтрашнего дня, — пробормотал Рыжий.
А в костеле, неподалеку от входа, Станьчик говорил Фричу:
— Большой колокол звонит… Только кто знает, праздничный это звон или погребальный. Звон сей возвещает победу короля, но и горькое наше поражение. Да и старой королеве теперь крышка, и унии конец. Знает все это — и звонит… И кому теперь у нас в Польше верить?
— Еще не все потеряно, — защищал короля Моджевский.
— Неужто? Поглядите, ваша милость, на всех этих Тенчинских, Подлодовских, Боратынских, на Гурку… Еще вчера громче всех кричали, а не пройдет и двух недель — на Вавель пожалуют.
— Замолчи, люди слышат, — урезонивал его Фрич.
— Что они слышат? Как звонит «Сигизмунд»… А музыка у него знатная… — в такт колокольного звона покачивал поседевшей головой Станьчик…
Но хотя и звонил в Кракове большой колокол, среди магнатов и мечтавшей о переменах шляхты было множество недовольных. Король все сделал по-своему, не получив на коронацию формального согласия сейма, правда, он не пожалел золота тем, кто почтил своим присутствием декабрьские торжества, но обидел других, вовсе не мечтавших о благоденствии Радзивиллов. Королевская родня…
Ах, если б только это! Скверные дела творились в Речи Посполитой, коли по воле чужестранного властителя аристократами и князьями могли стать люди, прежде и вовсе к княжескому роду в Литве не принадлежавшие… На торжественный ужин не явился воевода Гурка, не желавший, должно быть, сидеть за одним столом с Кмитой, а гетман, великий коронный гетман Тарновский не хотел разделить трапезу с Радзивиллом Черным, свежеиспеченным великим канцлером литовским. Те, кого не позвали в этот вечер на пиршество, завидовали гостям, посетившим Вавель, и старались свести на нет смысл и самого торжества, и торжественного обряда, совершенного примасом под давлением короля. Герцог Альбрехт Прусский не счел нужным приехать, ленную присягу вместо него давали послы его, словно бы полагая, что для Барбары, наблюдавшей из окон одного из домов на Рынке за свершением этой церемонии, и такое зрелище — большая честь. Он, должно быть, помнил, что четверть века назад Бона отказалась глядеть на то, как он, верный вассал, протянул обе руки своему господину, Сигизмунду Старому. Отказалась, потому что не верила в его искренность? А может быть, презирала побежденного в многолетних сражениях и боялась его мести? Кто знает?
Нынешняя королева, в недавнем прошлом подданная польского государя, наверное, охотно полюбовалась бы тем, как великий герцог Прусский стоит перед ее мужем на коленях. Но ей не дождаться ни такой чести, ни прибытия герцога на свадебные торжества.
Все эти новости привозили каждый день высылаемые в Мазовию гонцы. Среди них были и такие, которым поручалось наблюдать за общим настроением шляхты после краковских торжеств, но нескольких, самых верных людей Паппакода посылал в Вавельский замок. Они должны были сообщать, как прошла коронация Барбары и что говорят при дворе о здоровье молодой королевы.
Для Кракова не было тайной, что не успели гости разъехаться, как ей сделалось дурно, и что с конца декабря она и вовсе не выходит из своих покоев. С каждым днем Барбара теряла силы, медленно угасая. Король все время менял докторов, позвал и знахарей — отвести от королевы порчу. Он страдал не меньше жены и делал все, чтобы спасти жизнь той, ради которой не побоялся вызвать неудовольствие подданных, порвать с давними союзниками и друзьями, оттолкнуть мать, протянувшую ему руку помощи.
Сразу же после Рождества Бона, познакомившись с донесениями гонцов, пожелала послушать предсказания астролога на грядущий пятьдесят первый год. В обществе Марины Бона направилась в одну из башен замка в Яздове и вошла в келью, пол которой был выложен цветными изображениями знаков Зодиака. Она долго выспрашивала астролога, но тот давал уклончивые ответы и избегал ее взгляда.
— Санта Мадонна! — рассердившись, воскликнула она. — Неужто ты и впрямь ничего не умеешь? Не можешь угадать ни того, когда же она излечится, ни того, как долго продлится их брак? Говори! Будет ли у короля сын? А что показывают звезды? Твой предшественник, которого я прогнала за то, что он мало умел, уверял, будто одна из моих дочерей будет польской королевой. Как это может быть? Лгал, должно быть?
На этот раз астролог отвечал быстро и без колебаний:
— Нет! Говорил правду. И я не могу объяснить, как это случится, но гороскоп подтверждает его предсказания.
— Гороскоп? Значит, одна из трех моих дочерей? Которая?
— Рожденная под знаком Весов.
— Под знаком Весов? Какая же? — настаивала она.
— Рожденная в октябре месяце…
— В октябре… Все-таки Анна? Самая некрасивая? Санта Мадонна! Ну как тут верить звездам! Ноги моей здесь больше не будет. Никогда!
В эту ночь она долго бродила по заснувшему замку, вглядываясь в кружащие за окнами, оседавшие на ветках белым пухом снежинки. Что принесет ей новый год? Выздоровление Барбары, надежду на то, что серебряная колыбель из Бари наконец-то перестанет пустовать? Или долгую ее болезнь, отчаяние Августа и непонятно чем вызванное возведение на трон Анны? О боже!