Страница 53 из 130
— Пусть начнет тот, кто старше… — сказал Сигизмунд.
— В Короне нет должности старше, нежели великий гетман…
— Я не закончил, — прервал его король, — пусть начнет старший по возрасту.
Вельможи некоторое время с ненавистью глядели друг на друга. Наконец Тарновский пригладил волосы на голове и произнес:
— Мне, слава богу, еще нет и пятидесяти. Да и седины в волосах тоже нет.
— Тогда слушаю вас, ваша милость, — обратился король к воеводе.
— Преимущество мое поистине странного свойства, — начал Кмита. — Но и оно благо. Я прожил более полувека, государь, и повидал многое. Но такой спеси, такого властолюбия, как у пана гетмана, видеть мне не доводилось. Ему мало того, что он первый в Польше стал великим гетманом коронным. Краковом владеть вознамерился, о безопасности королевского замка печется. Такого никогда не было. Слыханное ли это дело? Вопреки всему хочет получить власть в Кракове, не верит мне, краковскому воеводе? А я ведь палатин, под моим управлением все воеводство!
— Но не град, — буркнул Тарновский.
— Всемилостивый государь! Воеводы некогда повелевали шляхтой на поле битвы, а у старосты было право только меча и суда. Пристало ли гетману мирить враждующие стороны, собирать для вашего величества подати? Но ежели так, может, в будущей войне малопольскую шляхту на поле сражения поведу… я? Краковский воевода?
— Разве затем, чтобы проиграть? — уколол его гетман. — Всемилостивый государь! Только ваше присутствие заставляет меня сдержать рвущиеся с уст слова. Одно скажу: бывает иногда, что важные должности освобождаются. И по сей день не занята должность канцлера, а Хоеньский всего лишь подканцлер. Но негоже досточтимому мужу просить заступничества у женщины, добиваться у королевы должности, которую волен предоставить лишь король.
— А ты, ваша милость, докажи, что я просил и добивался! — закричал в ярости Кмита.
— Довольно спорить, — остановил его король. — Вам обоим ведомо, что шляхта, в согласии с правом, недобрым оком взирает на одну руку, две должности держащую. А шляхтою пренебрегать нам негоже, ведь она, наемное войско отвергая, идет на бой, посполитое рушение составляя.
Почтеннейший гетман! Вы, а не краковский воевода поведете шляхту против турок или валахов. И подумайте тогда, что скажут вам, коли вы, будучи старостой, покинете Краков? Оставите град без опеки? Не найдутся ли такие, кто воскликнет: «Возвращайся, староста, на свое место, да и нас домой отпусти»? И что же тогда? Прикажете отдать полки польному гетману? Которому и так должно оберегать границы, находясь с войском в поле?
— Польному гетману? Отдать полки? — бросил оскорбленный Тарновский.
— Нет? Тогда не лучше ли, чтобы во время войны опеку над градом и самим замком исполнял краковский воевода?
— Но тогда он тоже будет занимать две должности!
— Не столь отличные, а скорее даже близкие. И споров не будет никаких, ибо воевода Кмита не захочет взирать свысока на самого себя — краковского старосту. Подумаю еще и решение приму сам. Но, высоко уважая оба столпа нашего трона, советую: прекратите бесконечные раздоры, помиритесь.
— Не бывать этому! — взорвался Кмита.
— Не бывать! — повторил как эхо гетман.
— Королевская привилегия — не просить, а приказывать, — сказал Сигизмунд. — Но на сей раз всего лишь советую. Вражда разрушает, а вам со мною сообща строить надобно. Это все, что я хотел сказать.
Свадебный кортеж королевской дочери Ядвиги не был столь великолепен, как некогда принцессы из Бари, но королевну не слишком огорчило отсутствие обещанной ей сотни рысаков, везущих сундуки с ее приданым. Видимо, она и в самом деле влюбилась в Иоахима, а быть может, решила, что двадцатидвухлетней девушке негоже дольше оставаться в ожидании мужа. Король в этот день был бесконечно рад, что обеспечил наконец будущее своей первородной дочери, и, забыв даже о беспокоившей его подагре, несмотря на свои шестьдесят восемь лет, просидел почти до утра на роскошном свадебном пиру. Он ни на минуту не оставлял королеву одну. Быть может, опасался словесной стычки своей «сердитой Юноны» с кем-либо из Гогенцоллернов, всей троицей прибывших на свадьбу, в их числе был и Вильгельм — давний соискатель руки Анны Мазовецкой. На этот раз он приехал сюда уже после назначения его рижским епископом и впервые показался королеве Боне вполне достойным собеседником. Быть может, потому, что теперь был неопасен?
Свадьба Ядвиги невольно навела Бону на размышления о собственных дочерях. Старшей, Изабелле, в ближайшие месяцы исполнялось семнадцать, и поиски для нее мужа нельзя было более откладывать. Однако, ежели падчерица стала супругой курфюрста, ее дочери надлежало подыскать мужа по-знатнее. Королевская корона? Да, но какая и где? Габсбурги не входили в расчет, французский король был давно женат.
Как всегда, в обществе одной Марины, Бона отправилась за советом к придворному астрологу. Однако магический шар предсказывал странные вещи и на вопросы королевы отвечал невпопад. Рассердившись, она вышла, хлопнув дверью, и, возвратясь в свои покои, не переставая повторяла:
— Странная ворожба! Удивительная! Я спрашивала про Августа, а ты слышала, что он изрек?
Старый глупец! Как ему верить? Вели тотчас же позвать ко мне всех принцесс. Хочу их видеть.
Сейчас же!
Через несколько минут прибежала вся четверка. Бона велела им встать в ряд, по возрасту. За перепуганной Изабеллой стояла четырнадцатилетняя Зофья, затем, годом моложе, — Анна, и последней Катажина — десятилетняя девочка. Королева села в кресле перед этой живой лесенкой и с минуту молча приглядывалась к дочерям. Ни одна из них не могла сравняться красотой ни с ней самой, ни с Августом, но все были румяными, стройными, как свечки, и довольно привлекательными.
Помолчав немного, она наконец заговорила:
— Звезды показывают, что одна из вас будет государыней Польши. Будто бы — царствующей королевой, но астролог подслеповат и очень уж стар. Я полагаю — просто королевой. Понять это трудно, но, вероятно, так хотят звезды. Итак, которая из четырех? Изабелла, с тех пор как увидела Заполню, ходит сама не своя.
— Я люблю венгерского короля, — вздохнула самая старшая. — И могу стать королевой.
— Быть может. Но не польской. Отодвинься! Следовательно, одна из трех. Которая же? По старшинству — Зофья.
— Она только на год старше меня, — вырвалось у Анны.
— Я тебя не спрашивала, — осадила ее мать.
— Но я хочу быть королевой! — настаивала Анна. Однако Бона уже смотрела не на нее, а на Катажину.
— А ты? Тоже хочешь быть королевой? Быть может, когда-нибудь… французской?
— Лучше итальянской, — пролепетала, краснея, десятилетняя девочка.
— В Италии нет ни королей, ни королев, — сказала с сожалением и горечью Бона. Она еще раз окинула взглядом своих дочерей и обратилась к Марине:
— Вели астрологу подготовить подробный гороскоп для каждой из принцесс. Интересно, которая? И каким образом? Август ведь не женится на… сестре? — Увидев улыбки на лицах дочерей, она прикрикнула: —Не смеяться! Королевы не гримасничают! Можете идти.
В Кракове, на Вавеле, со времени возвращения королевы разгорелась борьба двух лагерей, каждый из которых старался оказать влияние на все более нерешительного, а подчас равнодушного ко всему старого короля. Его спокойствие и величественная монаршья осанка многих обманывали, но не могли ввести в заблуждение советников, а тем более Бону. Поэтому вскоре, по ее воле и желанию, епископ Гамрат стал близким сотрудником Кмиты и часто призывал к себе канцлера королевы Алифио. Оба они легко находили общий язык, оба любили старые рукописи и книги, доставляемые из Италии, из Франции, а особенно из Германии. Петр Гамрат вел светский образ жизни, легко заводил друзей и был дальновидным политиком, искусным игроком. Алифио, читавший лекции по римскому праву в краковской Академии, охотно вступал с епископом в ученые диспуты, и единственно, что омрачало их дружбу, это расточительность Гамрата, его пристрастие к забавам и пирушкам под аккомпанемент собственной превосходной капеллы. Гамрат любил роскошь, красивых женщин, при дворе не без оснований поговаривали о его близости с Доротой Дзежговской и об измене ей с красивыми мещаночками, презрительно прозванными краковским людом «гамратками». При этом он прекрасно управлял своим плоцким епископством, находя время на все и тщательно вникая во все церковные дела, а в последнее время стал частым гостем в Вавельском замке, вызывая тем самым беспокойство бдительных советников Сигизмунда — Хоеньского и Тарновского. И, быть может, по этой причине однажды, когда после свадьбы Ядвиги миновал уже год, а Бона все еще не уезжала в Литву, сам гетман обратился к королю с просьбой о тайной аудиенции. Король, однако, предпочел иметь свидетеля беседы, содержание которой он не мог заранее предвидеть. Поэтому маршал Вольский, проводив Тарновского в покои короля, остался возле своего повелителя.