Страница 104 из 130
Тарновский внимательно пригляделся к Радзивиллу.
— Это также повелел сказать вам… король? — спросил он.
— Помилуй бог! Вы мне не верите? — возмутился литовский канцлер.
— Не совсем… — произнес Тарновский. — Брат ваш, Миколай Рыжий, также великий гетман.
— О! Всего лишь литовский. Да и то едва лишь несколько месяцев. И, хотя он мне брат, спрашиваю порою себя: «Какие виктории прославили его имя? Какие подвиги ратные?» Каждому ведомо: нет в Речи Посполитой вождя более знаменитого, нежели великий гетман коронный, победитель под Обертином.
— Гм… — буркнул Тарновский.
— О, нет, именно так. Гроза турок,!
— Значит, — спросил через минуту Тарновский, — вы уже не говорите обо мне «граф-гетман»?
Я никогда так не говорил! — возмутился Радзивилл.
— Вот и хорошо, потому что сегодня великий гетман — я, а завтра им будет кто-нибудь другой.
Важно не это. Важно, что в наше время должность эта надо всеми иными главенствует, шляхту ныне только хлеб интересует, тот, что она в Гданьск сплавляет. Благое дело, пусть обогащается. Однако же посполитое рушение в негодность ныне пришло! Ненадежно, медлительно. В расчет принять можно только наемное войско, постоянное. А кто его возглавит? Кто, королевскому могуществу равный?
Гетман. Верховный вождь, монарха. В самом деле… Кто знает, кто знает. Быть может, со временем, когда не станет Ягеллонов… Однако же мысль эта вами была высказана, пан воевода, не мною.
— Не отрицаю, именно мною, — согласился Радзивилл. Гетман снова пристально вгляделся в него.
— Я дорого бы дал, — произнес он наконец, — чтоб отгадать, отчего вдруг?.. Отчего вы норовите просватать за Августа эрцгерцогиню Катерину?
— Боже мой! В действиях своих я руководствуюсь всего лишь свойственной мне доброжелательностью, — витийствовал канцлер. — На короля обрушилась матушка, он чувствует себя весьма одиноким. Надобно ему забыть о Барбаре, снова стать счастливым.
— Но каково придется Катерине у вас в Литве? Будет ли она счастлива? Вспомните покойную Елизавету… — заметил гетман.
— А зачем ей сидеть в Вильне? Королева Бона воротится к себе, в Мазовию. Двор, как и в прежние времена, будет в Кракове, снова оживет Вавель. Наконец-то!
— Вы так легко уступаете малопольским вельможам место при короле? — все еще сомневался Тарновский.
— Полно, ваша милость, у меня своих дел в Великом княжестве предостаточно, — объяснял Радзивилл. — Впрочем, я знаю, в случае нужды вы позовете меня в Краков.
Тарновский встал, прошелся по комнате, наконец, приняв решение, промолвил:
— Да, разумеется. В таком случае, извольте повторить нашему государю: я стою за его супружество с дочкой Габсбурга, герцогиней Мантуанской.
Несколько дней спустя Виленский замок совсем опустел: первым уехал неизменный уже советник короля Радзивилл Черный, затем сам Сигизмунд Август, наконец, в Мазовию отправилась и королева Бона. Прощание с сыном не было таким уж холодным, их обоих занимала теперь борьба с Веной и Римом. Устрашатся ли там угроз Августа, порвут ли переговоры с Иваном? В глубине души королева вынуждена была признать, что этот исход был бы наилучшим, однако же и цена, которую следовало заплатить за него, казалась ей слишком высокой. Катерина?! Дочь Габсбурга снова в Вавельском замке? Единственное, что ее как-то примиряло с этой мыслью, — надежда облегчить участь Изабеллы. А также и то, что ей теперь не нужно было выступать в роли королевы-матери рядом с третьей женой Августа. Слава богу, она не зависит больше от воли сына, от того, что будет происходить на Вавеле. У нее собственный замок, она единовластная правительница Мазовии. И всегда может вернуться из Литвы к себе в Варшаву, уже сейчас красивую и многолюдную…
Тотчас же после возвращения она велела Паппакоде кликнуть Станислава Хвальчевского.
— Успеете завершить земельные по меры? — спросила она.
— Успеем, государыня. В Пинском и соседних староствах отобрано либо выкуплено триста пятьдесят влук. Кроме двух больших фольварков, я заложил три небольших, для ревизоров и старост.
— Ну вот, видишь, сударь! Служить у меня выгодно. Я умею ценить людей. Не спорь, мне все ведомо. Крестьянам земли дал?
— Как вы повелели, ваше величество. Те, что в стороне от дороги рек.
— Что сказывают? — спросила Бона с оттенком нерешительности в голосе.
— Что земли там уж больно неважные. Одни пустоши.
— Потому-то они и получили их даром.
— Вроде бы так! — неуверенно согласился он.
— А шляхта что поговаривает? — Бона предпочла переменить тему.
— Что ж, сенаторскому королю не было веры. Верили молодому. А теперь ни так, ни сяк.
— Не ведают, на что рассчитывать?
— Не ведают. Перемен, мол, еще не видать, разве что в опочивальне королевской, а жаловаться все горазды. Сказывают: даже сама королева, хоть и мать, смотрит на него косо.
— Я? — удивилась Бона. — Когда же это было? О пасквилях про Барбару пора бы и забыть!
— Светлейшая госпожа! — продолжал он весьма озабоченно. — Они не получили ничего… взамен.
А людские думы всего труднее… переменить. Вот и твердят всякое… Твердят вслед за Ожеховским, оружия не сложившим: «О, Польша, святыня наша, защитница свободы мысли нашей!»
— Вы сами это слышали? — спросила она после минутного раздумья.
— Да, слышал, — подтвердил он.
— На сегодня довольно, ваша милость. Встретимся завтра утром.
Когда он вышел, Бона накинулась на Паппакоду.
— Ах, чтоб им провалиться! Эти люди вечно недовольны! Видят только чужие ошибки, своих никогда не замечая. Свобода мысли! Вечное горлопанство. Довольно, хватит с меня всего эгого!
Вокруг одна неблагодарность и тупость… Каково состояние моей казны?
— Преотличное… — заявил с гордостью Паппакода.
— Хорошо. Подумаю, как употребить эти деньги с большим толком, нежели до сих пор.
— А может, не здесь? Не пора ли утвердиться в герцогстве Бари?
Бона взглянула на него с искренним изумлением.
— Но как? Каким образом?
— Да хотя бы… отослать золото в Италию. Одолжить немного императору Карлу, — подсказал он.
Она нахмурила лоб.
— Немного — это значит сколько?
— Думаю, несколько сот тысяч дукатов…
— О боже! Ты с ума сошел? Это же огромная сумма! Да за четверть дуката целый корец пшеницы дают.
— Да, но Бари, наверно, стоит больше? И потом, если вы, ваше величество, захотите покинуть этот неблагодарный край или хотя бы навестить Италию, в герцогстве нашем денежки пригодятся.
— Навестить — не значит покинуть. Думай, что говоришь, — упрекнула она его. — А потом, не вижу никакой надобности давать кому-либо взаймы. Вот только Август… Есть новости из Кракова?
— Да. Радзивилл Черный выехал в Вену. Но король повелел разгласить повсюду, что его посол посетит затем Италию и Францию.
Услышав это, Бона повеселела.
— Ах, вот как! Значит, хочет договориться с домом Валуа. Слава богу!
— Но, может, это только видимость? Ведь нашему королю ведомо, что Габсбурги супружества с французской принцессой никогда не допустят.
— Откуда ты можешь такое знать? — спросила она так резко, что Паппакода даже испугался и стал оправдываться:
— Я ничего, ничего не знаю! Кроме того, что идет тайная игра. И что Радзивилл Черный не преминет предостеречь Вену.
— Только лишь он? Посмотри мне в глаза, — сказала она строго.
— Светлейшая госпожа… — молил он униженно.
— Ты должен был заменить мне Алифио, ему я доверяла безгранично, всегда. Помни: если ты начнешь вдруг плести интригу…
— Госпожа, я тоже предан вам бесконечно, — уверял он горячо, прижимая руки к груди.
— Что ж, посмотрим… — коротко оборвала она. — Будешь доносить о каждом шаге Радзивилла, обо всей переписке…
— Но если все-таки супружество с эрцгерцогиней состоится…
— Нет! Нет! Это была бы крайность!
— Да, но ежели, однако, не выйдет по-иному, светлейшая госпожа посетит Вавель? — допытывался Паппакода.