Страница 85 из 90
Мы так думаем, потому что мы видели, слышали этих ребят, мы читали о них: они уже не мальчики и девочки — они пытливые люди, уже имеющие свою позицию в жизни, свою точку зрения на то, что действительно хорошо, а что действительно плохо. Вспомним ту же Надю Огарышеву, ее бесстрашие, с каким она делится самыми сокровенными своими мечтами, ее способность за ворохом наносного разглядеть и выделить в человеке главную, определяющую его сущность положительную черту: «Он честный», — сказала она о Шестопале.
А Рита Черкасова? С виду может показаться, что она никчемный, пустой человек: пуд воображения — грамм соображения. Ее дружба с высокомерным и наглым Костей Батищевым вроде бы ставит на ней окончательный крест. Но вот идет разговор о Шмидте, Мельников спрашивает Батищева, как бы он поступил на месте лейтенанта: оставил бы матросов одних под пушками или возглавил мятеж? Батищев, прищурившись, соображает: «Без всяких шансов на успех?.. А какой смысл?» И тут мы видим другую, до сей поры неизвестную нам Риту Черкасову. «Да иди ты со своим смыслом!» — зло и громко взорвалась она и пересела на другую парту. И у нас уже нет ни малейшего сомнения: она, конечно же, не входит в число тех трех, кто писал сочинение с «чужих мыслей». Она писала о счастье!
Должна отыскать дорогу к своему счастью и Люба Потехина. Вот стоит она «с мучительной улыбкой стыда» перед Мельниковым и просит «не обращать внимания» на записку, которую прислал учителю ее папа. Отец есть отец, она его любит, но вот авторитет ли он для нее как воспитатель, пойдет ли Люба по жизни, следуя его принципам, его пониманию того, как надо жить? Нет. Она пойдет за своим учителем, он, а не папа, наставник ее в этой жизни, он для нее авторитет.
Здесь надо сказать, что 9-му «В» вообще здорово повезло на классного руководителя. Мельников хорошо образован, у него большой жизненный опыт, но главное в нем все-таки, то, что он умница. Он хоть и «держит дистанцию» в отношениях со своими подопечными, но это не та дистанция, которая возвышает одного человека — в силу его служебного положения — над другими. Это дистанция возраста, дистанция опыта, но не дистанция между начальником и подчиненными.
Мельников не противопоставляет себя как учитель ученикам. Он, так же как и они, член одного с ними коллектива — 9-го класса «В». И потому он не кричит на ребят, не приказывает им, когда они сорвали урок английского языка, вернуться в класс, а объясняет, что это непорядочно — «сводить счеты с женщиной, у которой сдали нервы». Он не ставит Сыромятникову единицу за невыученный урок совсем не потому, что вот выйдет из него Юрий Никулин и получится, что Мельников-де «душил будущее нашего искусства», а потому, что в классе сегодня царит благодушное настроение, улыбочками, смешками ребята — и не только они: присутствующая на уроке Наташа, да и сам Мельников — словно бы поощряют Сыромятникова к скоморошеству у доски. В другой раз, в другой обстановке Мельников не задумываясь влепил, бы ему единицу. Но сегодня? Его не поймут. И в самом деле это будет несправедливо. Не только по отношению к Сыромятникову, но и по отношению ко всему классу, к Наташе, к себе самому. Может быть, больше всего к себе самому. Потому что он сам — человек прежде всего, а уже потом учитель, лицо, имеющее право оценивать способности и знания других людей.
Да, прежде всего он человек. И именно человечность более всего остального ценят в нем ученики 9-го «В». Класс понимает, что, уничтожив сочинения, Шестопал совершил криминальный поступок. Никто из ребят не знает, чем он был вызван. Но знают все: Шестопал честный. И потому исключать его из школы несправедливо. Они «вопрошающе смотрят» на Мельникова: а вы как думаете? Как Светлана Михайловна или как мы?
Он думает, как они. Он идет и, не боясь навлечь на себя гнев Светланы Михайловны, выручает «взбунтовавшегося» поэта.
А потом эта немая сцена. Прозвенел звонок, и он сказал им: «Прощайте». И вот небывалая, тревожная, мертвая тишина. Четыре десятка испуганных глаз смотрят на Мельникова. Он их всегда понимал. И они тем же платили — всегда его понимали. Это ли не настоящее счастье в отношениях учителя и учеников!.. Но что же случилось? Зачем он так? Сейчас они отказываются его понимать.
А Мельников, словно испытывая себя на правильность принятого было решения, заглядывает в эти глаза: Огарышева, Сыромятников, Шестопал… Нет, что бы ни произошло, он не может их бросить!
«Итак, до понедельника…» — наконец произносит он, и мы слышим общий вздох облегчения. Ребята вскакивают из-за парт и спешат убраться в коридор, чтобы оставить Мельникова и Наташу наедине: чем еще они могут отблагодарить Мельникова за испытанное сегодня наслаждение справедливостью? Чем могут они отблагодарить своего учителя за то, что он вот такой — любимый?!
И вот Мельников и Наташа остаются с глазу на глаз. Сейчас мы станем свидетелями их немого объяснения в любви. Это и будет концом киноповести.
А начиная с первых ее страниц и вот до этой, самой последней сцены как об стенку будет биться Наташа, чтобы достучаться до его сердца, чтобы уверить Мельникова, что она любит его, понимает, она ему друг. Почему же так холоден, резок и несправедлив с ней порой этот известный нам как раз своей справедливостью человек?
Только лишь потому, что он намного старше ее и считает, что при такой разнице в возрасте они не смогут быть счастливы?
Нет, не только поэтому. Читатель, конечно, заметил, что, насколько терпим Мельников к своим ученикам, настолько он нетерпим к взрослым людям, чья позиция в жизни идет вразрез с его представлениями о чести и совести, чей мыслительный и духовный уровень не отвечает, по его мнению, тому положению, которое эти люди занимают в обществе. В отношениях с этими людьми куда только девается мельниковская способность понимать других, его доброта, его такт. Здесь он непримирим.
Светлане Николаевне и некоторым другим взрослым героям «Доживем до понедельника» встречаться с Мельниковым и иметь с ним дело тягостно. В их понимании он законченный эгоист, представитель той самой породы людей, для которых единая и она же высшая инстанция суда над окружающими они сами. А отсюда они сами определяют и норму своего поведения, своего обращения с теми, кто «зацепился» за их орбиту. Эта норма — высокомерие и как ее вариация— насмешливо-снисходительное отношение к людям. Ведь не случайно же Мельников то и дело кому-то указывает, выговаривает, кого-то корит, поучает и даже порой издевается над кем-то. «Обиженные» Мельниковым убеждены: все это делается не из благих, конечно же, побуждений — помочь людям, а только лишь из самолюбивого желания слушать и слушать себя, из потребности еще более утвердить себя в собственных глазах.
Конечно, как мы хорошо знаем, в киноповести Г. Полонского так вот впрямую никто о Мельникове не говорит. Но все это легко угадывается за словами Светланы Михайловны о том, что у него, мол, нет сердца. А директор школы Николай Борисович однажды открыто сказал Мельникову: «Тебя не люблю». На что Мельников ответил, что он не просит любви, он просит отпуск. Не будет отпуска — он уйдет из школы «к чертовой матери», поступит в музей экскурсоводом: «Там меня слушают случайные люди… Раз в жизни придут и уйдут. А здесь…»
А что, собственно, «здесь»? Что изменилось в школе для Мельникова за эти несколько месяцев нового учебного года? Вот что изменилось: появилась Наташа.
Шесть лет назад она была его ученицей. Как учитель он отдал ей тогда все, что мог, и потому не сомневался: она человек тех же воззрений, что и он сам, тех же жизненных принципов. Но на целых шесть лет вышла Наташа из-под его влияния. Где гарантия, что она осталась такой же, как и была? Вон ведь Боря Рудницкий, когда-то его «любимчик», в которого Мельников тоже вложил немалую толику своей души, — какой он теперь? На поверку ничтожно малым оказался приложенный к нему мельниковский КПД: учитель думал, что выпускает в жизнь честного человека, а через несколько лет встретил карьериста и приспособленца.