Страница 45 из 90
— Он и людей бы убивал, если б можно было.
— Ну, знаешь!
— Он зверь, этот Санька, а Богатов не зверь. Что тебе Богатов плохого сделал? За что ты его не любишь? За что? За что-о?!
— Ты что кричишь?
— Боюсь! Боюсь! Вас всех боюсь!
— Эй, что с тобой?
— Никому нет дела до Саньки? Никому! Он вырастет и тебя убьет и меня!..
— Дюшка, опомнись!
— Опомнись ты! Убивать любит, а вам всем хоть бы что. Вам плевать! Живи с ним, люби его! Не хочу! Не хочу! Тебя видеть не хочу!
Дюшка, вскочив на ноги, тряс над головой кулаками, визжал, топал:
— Не хо-чу!..
Отец верхом на стуле замер, глядя снизу в разбитое, перекошенное, страшное лицо сына.
На крик появилась мать, бледная, прямая, решительная, казалось, ставшая выше ростом. Отец повернулся» к ней:
— Вера, что с ним?
— Принеси стакан воды.
Дюшка упал ничком на диван и затрясся в рыданиях.
— Что с ним, Вера?
— Обычная истерика. Пройдет.
Мать никогда не теряла головы, и сейчас ее голос был спокоен. Дюшка рыдал: никто его не понимает, никто его не жалеет — даже мать.
Его заставили выпить валерьянки и лечь в кровать. Он лежал и ни о чем не думал. Все кругом стало каким-то далеким и ненужным — Никита Богатов, Санька, Римка, непонимающий отец, Левка Гайзер, которого он ударил… И самый, наверное, ненужный и далекий из всех — он сам, пропащий человек.
19
Дюшкин кирпич лег на стол директрисы школы Анны Петровны. Рыжий кирпич на зеленом сукне письменного стола…
Анна Петровна появилась в поселке Куделино вместе с новой школой. Казалось, ее где-то специально заготовили — для красивой, сияющей широкими окнами школы молодую, красивую директоршу с пышными волосами, громким, решительным голосом, университетским значком на груди.
С Анной Петровной не так уж трудно встретиться в школьных коридорах, даже на улицах поселка, но в кабинет к ней попадали только в особо важных случаях.
Рыжий кирпич на зеленом сукне — случай особый. Напротив стола разместились учителя и ученики: судьи, свидетели и преступники — Дюшка с Санькой. Даже Колька Лысков был приглашен, даже Минька затаился возле самых дверей на краешке стула.
Раз на столе в центре внимания кирпич, то само собой вспоминают Дюшку: «Тягунов, Тягунов…» Саньку почти не трогают, он сидит нахохлившись, повесив нос, смотрит в пол, хмурый, обиженный: мол, что приходится терпеть человеку понапрасну.
— Гайзер, ты кому-то говорил, что видел этот кирпич и раньше у Тягунова? — ведет опрос Анна Петровна.
Подымается Левка. У него под левым глазом махровая желтизна — отцветший синяк, сотворенный Дюшкиным кулаком.
Левка отвечает без особого усердия и старается не глядеть в сторону Дюшки:
— Я, собственно, не видел этого кирпича…
— Как так — собственно?
— Я как-то заметил, что у него… Тягунова, толстый портфель, спросил: чем ты его набил? Он ответил — там кирпич.
— И больше ничего не спросил?
— Поинтересовался, конечно, зачем кирпич. Ответил: мускулы развиваю.
— Давно это было?
— С неделю назад.
— И все это время Тягунов таскал… развивал мускулы?
— В портфель к нему я больше не заглядывал, кирпичом не интересовался.
— Он таскал! Таскал кирпич! Я знаю! Не расставался! — выкрикнул Колька Лысков. Он и здесь, в кабинете директора, вел себя деятельно и радостно, словно ждал интересной драки.
Угнетенно-хмурый Вася-в-кубе подал голос:
— Странно все-таки. Неудобная вещь, даже для драки.
— Как же неудобная? Очень даже удобная! Тяжелая… — охотно отозвался Колька. — Сзади по затылку — тяп, и ваших нет. Кирпичом и быка убить можно.
Анна Петровна грозно покосилась на Кольку, и тот опять же охотно, почти восторженно оправдался:
— Извиняюсь. Я чтоб понятней…
— Тягунов, — спросила Анна Петровна, — скажи, только откровенно: для чего?.. Для чего тебе этот кирпич?
Дюшка долго молчал, наконец выдавил:
— Если Санька вдруг полезет… Для этого.
— И ты бы ударил его… кирпичом?
Врать было бессмысленно, Дюшка признался:
— Полез бы — ударил.
— А ты не подумал, что действительно… таким — быка? Не подумал, что убить им можно человека?
Вася-в-кубе подождал-подождал Дюшкиного ответа и не дождался, с досадой крякнул, а одна из приглашенных на обсуждение учительниц, совсем молодая, преподававшая в школе всего лишь первый год, Зоя Ивановна, выдавила из себя:
— Какой ужас!
Вася-в-кубе решил прийти на помощь.
— Но ведь ты для самозащиты эту штуку таскал? — спросил он.
— Для защиты, — признался Дюшка почти с благодарностью. Он не хотел, чтоб его считали убийцей, даже Санькиным. — На всякий случай, когда Санька полезет…
— Полезет?.. — переспросила Анна Петровна. — Первый на тебя?
— Да.
— А вот все говорят, что первым в драку полез ты, Тягунов. Ты первый ударил Ерахова. Или на тебя наговаривают? Или это не так? — У Анны Петровны от негодования глаза стали опасно прозрачные, холодные.
Дюшка снова замолчал. Он молчал и понимал, что его молчание выглядит сейчас дурно. Так в кино молчат пойманные шпионы, когда им уже некуда деться.
— Как-кой ужас! — снова выдавила из себя молодая Зоя Ивановна.
А Вася-в-кубе крякнул еще раз.
Лежал перед всеми на зеленом столе рыжий кирпич — страшная, оказывается, вещь, им можно убить человека. Дюшкин кирпич, кирпич, специально приготовленный для Саньки. И он, Дюшка, первым напал на Саньку…
И сидел обиженно нахохленный Санька, чудом спасшийся от страшного кирпича.
Дюшка и сам начинал верить, что он преступник.
Помощь пришла неожиданно с той стороны, с которой ни Дюшка, ни кто другой не ожидал.
Притаившийся возле дверей Минька, Минька, случайно попавший на разбирательство, Минька, которого и не собирались сейчас спрашивать, вдруг вскочил на ноги и закричал тонко, срываясь, словно петушок, впервые пробующий свой голос:
— Дюшка! Ты чего?.. Дюшка! Скажи всем! Скажи про Саньку! Он же хвастался, что убьет тебя! Я сам слышал! Ножом стращал!
И Санька взвился, его лицо потекло красными пятнами:
— Врет! Врет! Не хвастался?.. У меня даже ножа нет! Обыщите! Нет ножа!
— О каком ноже речь? Ты что? — Глаза Анны Петровны утратили прозрачность, стали обычными — испуганными.
Но Минька, тихий Минька с яростью накинулся на Саньку:
— Ты все можешь, ты и ножом! Про твой нож Колька хвастался!
— Ничего я не хвастался! Ничего не знаю! — завертелся ужом Колька Лысков.
— Честное слово! Дюшка добрый. Дюшка даже лягушку… Дюшка слабей себя никогда не обидит! А Санька и ножом, ему что?
— Чего он на меня? Ну чего?.. Никакого ножа… Вот глядите, вот… — Санька начал выворачивать перед всеми пустые карманы.
— Он трус! Он только на слабых. Потому Дюшка и кирпич… Знал — Санька тогда на него не полезет, испугается. И верно, верно — Дюшка давно этот кирпич таскал в портфеле. Давно, но не ударил же им Саньку. Убить мог? Эго Дюшка-то? Саньку! Отпугивать только. Санька — трус: на сильного никогда!..
— Ну-у, Минька, н-ну-у!
— Слышите?.. Он и сейчас… Он теперь меня… Мне тоже кирпич… Житья Санька не даст! Мне тоже кирпич нужен!..
— Ну-у, Минька, н-ну-у?
Санька стоял посреди кабинета всклокоченный, с пятнистым лицом, с выкаченными зелеными глазами, вывернутыми карманами.
Лежал рыжий кирпич на зеленом столе. Все молчали, пораженные яростью тихого, маленького, слабого Миньки. И только Зоя Ивановна, молодая учительница, изумленно выдохнула свое:
— Как-кой ужас!
20
Александр Матросов своей грудью закрыл амбразуру с пулеметом, чтобы спасти товарищей. Александр Матросов — герой, человек великой души, о нем написаны книги.
До сих пор великой души люди — те, кто своей грудью, своей жизнью ради товарищей! — жили для Дюшки только в книгах. В Куделине таких не наблюдалось. Великой души люди, казалось, непременно должны быть и велики ростом, широки в плечах, красивы лицом.